Ездовой гном
На широкой, мозолистой ладони поблескивают монетки. Серебрушка и четыре медяка с полустертыми профилями Германа третьего. Человеческого короля длинный нос которого породил немало насмешек при жизни, да и после смерти тоже. На монетах нос стирался и плющился быстрее всей остальной чеканки. Может быть так потомки и не задумывали, но со временем этот король обрел множество медных профилей с носом сплющенным, стертым и сломанным, как и полагается могучему правителю и сильному воину.
Медяки монета мелкая — начеканенная раз, долго потом ходит среди бедноты, а вот серебро другое дело. Кругляш в центре ладони маленький, но толстый. Ценнее каждого медяка в двадцать раз. Каждый правитель, собрав налог, старательно переплавляет деньги предыдущего и чеканит свою физиономию. Вот и на этой монете, одутловатый лик неизвестного человеческого короля, которые сменяются ныне быстрее, чем успеют переделать все деньги.
Серебро благородный металл. Свет луны, замороженный в древние времена великими льдами и добытый в наших глубоких штольнях. Я ощущаю кончиками пальцев его холодную силу. Если провести монетой по лезвию секиры то можно с одного удара развалить любого оборотня. Конечно только один раз, пока серебро не смоет его кипящая кровь. Руки дрогнули вспоминая секиру, плечи напружились, словно на них снова легли адамантовые латы. Я судорожно сглотнул. Доспехи, оружие в прошлом. Теперь этот серебряный кругляш лишь деньги.
Деньги... их всегда мало и теперь эти мелкие монеты жгут ладонь. Целый день, и вот только эти пять монет. И скамья в дальнем углу таверны. Низкий, покосившийся стол с крышкой выщербленной так, словно он плаха на которой обезглавили целый хирд гномов. Тень воспоминания коснулась разума, заставила скрипнуть зубами, но нет, нельзя вспоминать. Нельзя.
Угол потолка теряется во тьме, зато паутина ловит свет ламп, поблескивает, покачивается. Рыжий паук занял центр. Он жирен и внушает — смотрит сверху презрительно и высокомерно. Еще бы, вся паутина завешана мухами и мотыльками. Да что мотыльками, висит даже стрекоза невесть как залетевшая в таверну. Висит, раскинув крылья как новомодный человеческий бог. А гном... что гном...
От сцены всхлипнула скрипка. Тощий мелкинд, вжал ее в шею словно решил передавить себе сонную артерию, смычок медленно попробовал струны. Мелкинд шевельнул длинными ушами, словно прислушался к чему — то далекому, и будто получил команду — повел рукой быстро и яростно так что смычок исчез из вида. Мелодия разом рванулась и зарыдала, мечась по залу. Со струн взвились дымки, запах паленой канифоли тронул ноздри. Дым канифоли... старый добрый друг напомнил времена, когда гномы были великим народом. Лудить, паять, ковать, мастерить... Никогда уже не вернуться те времена. Никогда.
Горькое слово "никогда" повисло на языке, потекло горечью в горло. Захотелось смыть её, скорее смыть! Элем, ромом, да не важно чем, лишь бы перестать ощущать. Но нельзя. Пока нельзя.
Мелкинды не встали в той великой войне ни на чью сторону, и теперь его скрипка стонет об этом всеми своими мелодиями. И пока в таверне мало людей, стонать будет. Но очень скоро в скрипача полетят огрызки, кости, бутылки... и он сменит музыку на разухабистое. Как всегда. Но не сразу, и не сейчас.
Веки устало опустились, выдавили слезу. Она привычно пощекотала щеку. Плевать, в бороде её все равно не видно. Крик из зала смахнул вялую дремоту.
— Ездовой! Эй, ездово-ой!
— Да, господин! Гном бежит, господин! — раздалось совсем рядом. Пахнуло потом и сивухой, мимо промчался Асашка. Мимоходом он ухватил край лавки и швырнул передо мной, в глазах сверкнуло злорадство. На несколько мгновений задержусь, я не могу, как и все старшие гномы, терпеть валяющуюся вещь. Лавка встала на место, тем временем завязанная узлом за воротник борода этого выродка исчезла меж высоких столов. Отвратительно, но эти молодые гномы, не ведавшие времена расцвета, заявляют, что так практично. Слово-то какое мерзкое. Пра-актично.
Хоть я и сижу в таверне именно для этих минут зова, но это не мешает ненавидеть их всей душой. Да я тоже ездовой. Ездовой гном. Но нет, я не побегу, а неспешно, не теряя достоинства, выйду из своего темного угла в зал.
Мимо двинулись высокие человеческие столы, мне роста едва хватает, чтобы посмотреть на крышку. Но и одного взгляда брошенного мельком хватает, чтобы начать захлебываться голодной слюной. Столы ломятся от добротной еды. Куски мяса, кувшины эля, жареные гуси, каша, яйца, мед... Я даже не вижу здоровяков за столом, только еду, ну и еще руки, жадно хватающие куски, кружки, руки колотящие кость о стол чтобы выбить мозг...
Седла ездовых гномов стоят у входа. Красть их никто не будет, да и не нужны они, в сущности, больше никому. Конструкция у каждого самодельна и подходит лишь конкретному гному. Одни седла-стулья широки, другие с выемкой для горбатого, вот у меня с короткой спинкой, не слишком удобна ездоку. Из-за этого он должен наклоняться вперед, но удобна мне, что позволяет идти быстрее.
У Асашки седло широкое с высокой узкой спинкой. Этот юный ублюдок всегда повторяет "все для наездника". Но даже не представляю, как он может это терпеть.
— Как тебя... А, не важно. Присядь. Встань. Да, ты выглядишь крепким.
— Я не подведу вас, господин. Хоть гномы сейчас и ничто, кое какие природные навыки у нас сохранились. Мы можем...
— Да, горными тропами вы ходите по-прежнему хорошо. Вашему ничтожному народцу, от которого отказался даже ваш бог-прародитель, повезло, что у камней долгая память.
— Да, господин...
Асашка низко опустил голову и дернул себя за чуб в знак покорности. Человек смотрит свысока уже в силу своего роста, а этот и вовсе еще и выдвинул челюсть, наслаждается унижением некогда великой расы. И ведь даже не дворянин, не вельможа. Обычный человечишка.
— Да, поехали, гнумм, — сказал тот.
Асашка подхватил от входа свое седло, ухмыляется и сверкает глазами победно, словно сковал доспех, который не пробила ни одна стрела сделанная одногодками.
Я вновь вспомнил о четырех медяках и серебрушке в кармане. Но да... Монет он приносит домой куда больше. Уходить в темный угол хочется, но что толку что хочется? С такой ничтожной добычей нельзя возвращаться домой.
Двери хлопают, все больше и больше желающих промочить горло. Дым висит коромыслом, по таверне плавают запахи пива и жареного мяса, время от времени посетители выскакивают на улицу, в открытую дверь врывается холодный уличный воздух с вонью нечистот, возвращаются неспешно, завязывая пояса порток.
Я подпираю стенку у входа, чтобы напомнить подвыпившим, что вовсе не обязательно самому брести домой, вопя пьяные песни, рискуя свалиться в канаву. Можно заплатить монетку и вас мигом довезет домой ездовой гном. Ездовой гном. Ветер в ушах! Тьфу!
Скрипку мелкинда начали прерывать недовольные вопли. Так всегда бывает, посетители хотят веселья, а вовсе не этих стонов о прошлом, пусть они трижды мелодичны и приятны слуху. Но пока скрипач самозабвенно играет, забыв о том, где именно он играет. И музыку слышно все слабее и слабее в шуме наполняющейся посетителями таверны.
По стенам висят светильники из выскобленных коровьих рогов. Внутри маленькая свечка, а сияет весь рог ровным пламенем и не коптит. От этих светильников нет пугающих теней, которые наполняют дома от света открытого пламени. И от них ничего не загорится. Стол рядом со входом — самое неуютное место. И похоже сидеть спиной к двери тощему человеку в засаленном камзоле очень неприятно. Он шевелит плечами, то и дело ёжится и с трудом сдерживается, чтоб не оглядываться на открывающуюся дверь. Его собеседник огромный гоблин тряхнул длинным оселедцем. Ладонь придерживает перевернутый шлем, стоящий на трёх зубцах. Обычно они грозно торчат в небо, но сейчас образуют удобную подставку. Через трещину у виска потихоньку сочится вино, на столе медленно вытягивается лужица. Указательный палец второй руки с длинным когтем покачивается в такт словам.
— Чем темнее, тем всегда народу в таверне больше. Чуешь-нет?
Человек вновь передернулся. Гоблин уже задает этот вопрос на все лады десятый раз. И когда человек медлит, желтые глаза урода с иссеченной рожей, начинают наливаться оранжевым.
— Чую, конечно чую!
— Гарашо! Ур-ргала! — рявкнул гоблин, воздел кружку и кадык пошел ходуном
— Когда наступает темнота, в таверну входит все больше и больше народу. Слышь-нет?
— Да слышу. Слышу.
— Гарашо! Ур-ргала! Глыть-глыть-глыть...
Гоблины тоже не участвовали в той великой войне. Они и тогда не были единым народом, и сейчас тоже. Похоже речной гоблин. Уродливый наёмник, бугрящийся мышцами. За спиной два огромных зубчатых меча, покрашенных в черный. Каждый закален в крови живого врага, как требует их свирепый бог Ур-р. Даже самое плохое железо пьет живую кровь на его алтаре и становится крепче мифрила. И поэтому гоблины теперь самые легендарные воины империи.
— Темнота зовет в таверну больше...
— Слушай, Ургала. Я тебя нанял или ты меня? — крикнул человек. Он вцепился в край стола так что пальцы побелели. Но гоблин смотрел мимо него, в сторону открытого окна. В него заполошно маша крыльями влетел крупный мохнатый мотылек и с размаха ударился о светильник, раз и еще и еще. Гоблин прищурился и медленно потянул из-за плеча меч. Человек побледнел, цапнул рукоять своего, но гоблин одним молниеносным выпадом прижал мотылька кончиком шипа к столу. Ничуть не обращая внимания на человека обнажившего меч наполовину, он цапнул ночное существо двумя когтями за крылышко и швырнул в светильник. Оттуда пахнуло палёным и сквозь полупрозрачную крышку замелькало извивающееся тельце со сгорающими лапками и крылышками.
Га-га-га-га-га, — захотал гоблин. Ур-р! Какой смешной! — он звонко ударил себя кулаком в грудь, прерывая хохот. Морда перекошенная весельем, перекосилась иначе. Ноздри раздулись, а на безбровом лбу собрались складки.
Человек медленно задвинул меч в ножны и присел.
— Ур-ргала! Ешь! Пей! Веселись! — пролаял гоблин, оскалившись. Когда гоблины скалятся, челюсть у них выпячивается вперед, а клыки закусывают верхнюю губу. Зрелище устрашающее. Струя вина из кувшина вновь полилась в шлем на столе.
Дверь таверны из толстого, мореного дуба. Она как ворота замка, открывается наружу, тяжело и неторопливо. Петли сопротивляются и натужно скрипят. Изделия прочные, но низкокачественные, сделаны без души. Человеческие изделия. Но вот петли взвизгнули, словно кошка, которой на хвост наступил буйвол. Обычно таверная суета вышибал и слишком резких посетителей, меня не касается. Но сейчас дохнуло чувство опасности, как в седые времена. Я одним прыжком отскочил в угол, и все равно захлестнуло понимание, что оказался не в том месте и не в то время.
В таверну ворвалась лязгающая сталь. Четыре стражника мигом вытолкнули посетителей из проходов огромными щитами, на человека и гоблина направились короткие мечи.
— Джастин Дуглас Реджинальд! Ты арестован! — прозвучал мощный хорошо поставленный голос. Стражник в толстой таблитчатой броне встал между мечей. Бляха сержанта переливалась цветами королевского дома. Шум в таверне притих, все навострили уши, с дальних столов даже привстали, чтобы рассмотреть.
Из угла мне видно, как тонкие губы человека, растянулись в ухмылке. Он медленно обернулся:
— Сержант Меднодуб? Чем обязан?
— Ты знаешь чем, бучье семя!
Меднодуб? Этот человек вовсе не похож на гнома. Похоже тощий с повадками мерзавца использует имена родов гномов как презрительные ругательства. Чтобы это понять, не нужно быть трёх пядей во лбу — щеки человека налились краской, прожилки на носу стали яркими, как на красном мраморе.
— Ты говоришь со мной без должного уважения, стражник, — ответил Дуглас, и едва заметно подмигнул гоблину.
— Ур-р! — взревел гоблин. Его тело темной молнией метнулось через стол. Когти ног царапнули стол, тот отлетел к стене, шлем загремел по полу, вино расплескалось широкой лужей. Одно могучее движение двух вспоровших воздух мечей и четыре звяканья. Стражники отшатнулись, на открытых лицах под железными шишаками хоть списывай картину "удивление". Два и так коротких меча укоротились наполовину, а два остались без острия, и это одним движением. Воины в доспехах и со щитами отшатнулись. Да кто угодно бы отшатнулся — когда даже оружие рубится как сделанное из масла, что уж говорить о доспехах. Гоблин взвился в воздух, еще миг и сержант останется без рук, но за спиной у него сверкнуло. Тощая фигура в балахоне подняла костлявую руку. Я понял что видел её изначально, но как и все не обратил ни малейшего внимания. С ладони свисает какой-то амулет... но я не успел и мгновения подумать — из ладони прянула мощь.
Сила маревом исказила пространство. Прозрачная волна ударила гоблина и он повис в воздухе, как муха с размаха влетевшая в паутину. Глаза остекленели, а грозные мечи выскользнули из ладоней. Два тупых удара и они вошли в доски пола на треть. Зеваки открыли рты — шум в таверне стих. Но через мгновение сержант шагнул мимо висящего наёмника и как-то совершенно обыденно взмахнул рукой. Ребро ладони сочно чавкнуло о шею Джастина, которые еще Дуглас Реджинальд и тот кулем рухнул под стол. Гоблин тоже медленно сполз по магической сфере на пол.
Стражники, напали на лежачие тела и сноровисто увязали веревками, мотки которых носили по своему обыкновению с внутренней стороны полицейских щитов. Быстро разобрали скарб и оружие пленников, но от самих пленников глаза отводили. Похоже класть на щиты и тащить их по крутым улицам города желания не изъявляли.
Сержант сдвинул брови и уже набрал полную грудь воздуха, чтоб взреветь на нерадивых подчиненных. Но тут ноги у меня словно сами собой двинулись:
— Я могу отнести их куда нужно.
Сержант поперхнулся и недоверчиво посмотрел сверху вниз. Кулаки у меня сжались до скрипа, черная борода поднялась вместе с выпяченным подбородком. Роста гномы не высокого, бог-прародитель Гефес делал упор на прочность, а не, тьфу ты, подземный червь... изящество. Я сказал одну фразу, пусть думает и пусть я буду проклят если хоть ещё раз выдавлю из себя такое.
— Ездовой? А ты осилишь их дотащить?
Слова не требующие ответа. Я молча взял своё седло. Два рычага сдвинулись вниз и спинка сровнялась с сиденьем. Гоблин прочнее, его положим первым. я ухватил его за ремень и за кожаный ремень ножн у затылка и одним движением перебросил на сиденье. В брюхе у гоблина хлюпнуло, шея пошла морщинами. Я присмотрелся, но тот уже закрыл глаза и причмокнул губами. Похоже вино его не собирается покидать. Человека перегнул накрест, шагнул вприсядку под седло и одним движением выпрямился, подняв груз головой.
— Пойдём, что ли?
Стражники заметно повеселели, сержант кивнул и дверь таверны захлопнулась за нами. Солнце уже скрылось за горами и улицы накрыла густая тень. Стражники достали факелы и на ходу запалили. Сразу словно стало темнее — огонь освещает только вблизи, убивая ночное зрение. Тупые людишки. Похоже у колдуна то же мнение, я уловил его искривившиеся на миг губы. Но он тоже промолчал.
Лозадель — город Адель увитый виноградной лозой. Молодой рыцарь, прекрасная Адель и их союз под виноградной лозой. Милая легенда, о строительстве города на горе для любимой. Её пропоёт вам любой уличный певец. Действительность же не интересует даже молодых гномов, что уж говорить о всех остальных обитателях. И да, виноградной лозой здесь увит каждый дом. Лоза с цепкостью плюща хватается за выщерблины камня, накрывает листьями половину стен, держится за жизнь со страстью дикого винограда. Мимо проплывают стены домов, через трещины которых пробиваются коричневые стволы. Брусчатка то здесь то там поднимается ступеньками и видны горбики корней не поделивших с камнем места.
Город каменный, но дома сложены из кривых камней и кладка сделана как попало — строители даже крупные лепешки раствора не удосужились смахнуть мастерком, что уж говорить о кантике, штриховке, узоре... Люди вообще редко заботятся о красоте и гармонии строений. В этом их нельзя винить — из-за их краткости жизни у них попросту нет времени на созидание. Да, их нельзя винить, но только за это. Остальному нет прощенья!
Крутые улочки ведут вверх к огромному замку. Что преступников отправляют в казематы лорда и курице понятно, вот и приходится почти карабкаться. Замок на вершине неприступен, но в Лозадель мало дорог по которым можно ехать на лошади, тем более тащить повозку. Правда здесь всё поправимо — для серьезных грузов есть гномы. Опять же, гномы живут в пустых шахтах и не занимают место на поверхности. В этой гористой стране это очень важно. Может поэтому еще не истребили всех гномов.
Чем ближе к замку, тем дорога круче. Это не парадный въезд в замок, с разводными мостами и высоченными арками, держащими всю махину главной дороги, а всего лишь одна из задних улочек ведущая к решетчатому бастиону.
Стражники лезут пыхтя и чертыхаясь, им приходится то и дело опираться руками. Все уже перевесили щиты за спину, и громыхают плохо подогнанными доспехами, словно кастрюли полные гвоздей. Я же ловлю баланс, наблюдая свисающие с сиденья сапоги человека и когтистые ступни гоблина.
Голова всегда неподвижна как бы ни раскачивалось тело, поэтому, если крепка шея, носить на голове легче всего. Люди этого не понимают, даже легенды рассказывают о некоем даре гномов. Даре Камней. Правда в том, что нет у гномов больше никаких даров, как нет и божества, погибшего в великой войне вместе с большинством гномьих родов. И никогда уже, никогда...
Горло перехватило, по щекам побежали слёзы. Хорошо что свисают края кафтана человека и шаровары гоблина. В свете факелов стражники сразу заметили бы их отблески. Нельзя думать о прошлом, нельзя. Многие гномы не смогли смириться: кто шагнул в пропасть, кто безрассудно бросался на воинов с секирой, кто тихо повесился в шахте. Но этого нельзя делать, ибо кто поддержит молодых, кто научит их быть гномами? И так растут уже почти без рода, без племени. Ездовые гномы... ветер в ушах.
Люди конечно тоже таскают грузы по городу, вот прямо сейчас навстречу спускается замковая прислуга. Идут на карачках, спиной вперед.
— Именем закона. Влево принять!
Носильщики видели конечно отблески огня и звон доспехов, поэтому терпеливо прижались мешками к стене, а двое шагнули на плоскую крышу дома, прилепившегося к откосу и с облегчением скинули груз.
Наверху дует холодный ветер, факелы потрескивают, искры уносятся в сторону. Отсюда видно еще зарево угасающего заката, над головой же все затянуто тучами. Они громоздятся и спускаются с отрогов высоких гор. Тюремный бастион на фоне туч выделяется особой тяжкой чернотой. Во тьме лязгнуло и звонко застрекотали шестеренки подъемника. Окованные бронзой ворота легко пошли вверх. В глубине двора ухало и плескало — водяные механизмы, древнее изобретение гномов теперь работало на людей. Гномам же навсегда запрещено их делать, а уж использовать и вовсе...
— Сюда, ездовой, проходи скорее! Сваливай их здесь! — закричал сержант. На деревянном помосте короткие деревянные лавки со сложными путами. Рядом штабель заостренных кольев, поверх небрежно брошен большой деревянный молот, рукоять поблескивает полированным, но боёк не блестит.
Судорожно сглотнул — страшное место. От помоста пахнет кровью, хотя чисто выскоблен и поблескивает от воды. Простолюдин кривясь вытаскивает деревянной лопатой из-под настила изгаженные опилки. Гоблин и человек улеглись рядком. Человек всхрапнул, а гоблин шумно почесал живот.
— Принести воды, — прошелестело тихо, но очень внятно, словно каждому сказали прямо в ухо. Возле лежащих склонился колдун из таверны. Он выходил с нами, но сюда попал своими, колдовскими путями. Сержант недовольно хмыкнул, но перечить не стал. Воду принесли не в кружках, а одним махом окатили сразу из ведра. Человек согнулся и с бессмысленно выпученными глазами начал хватать воздух. Гоблин же напрягся как пружина, только потом открыл глаза, дернул в воздухе ногами и одним движением встал на ноги. Но руки связаны, мечей нет, и стража весело улюлюкая начала загонять его щитами в открытые ворота бастиона.
— Проводи гнома, — приказ прозвучал тихо, но властно. Сержант вскинулся, сжал кулаки, на скулах вздулись желваки. Но снова не посмел возразить. Похоже держит колдуна выше по званию, но у колдунов нет званий поэтому славный вояка гневается.
— Вперёд, гнумм. Да не туда, подземная скотина!
"Славный вояка" вымещая гнев, толкнул в плечо. Пнуть не посмел, всё-таки силу люди уважают, а тащить два бесчувственных тела едва ли кто-то из людей смог бы столько. И швырять как слугу ухватив ладонью за шею тоже не стал. Собственно всего лишь раздраженно показал другой выход из башни. Да. Просто показал. И зубы конечно у меня скрежещут совершенно зря.
Парадные ворота в "Решетчатый бастион", не в пример шире. Уголки подпирают малые колесики, что прокатываются по узким канавкам. Древнее изобретение гномов, чтобы снимать часть нагрузки с петель, что могут служить веками без перекосов. Используют люди его топорно, коряво. Канавки заросли травой, ржавчина на втулке!
Возле входа огромные жаровни полные углей, караульные жарят над ними хлеб наткнув на мечи. Тупицы, нельзя же стальной меч совать в огонь... отпускает крепость! Пахнуло вкусно, сразу вспомнилось, что со вчерашнего дня крошки во рту не было.
Хлеб мигом исчез, а мечи взмыли в салюте. Стражи рявкнули:
— Здра-жла-ваш-бродь!
— Во-ольна, — привычно протянул сержант. — Ну все, ездовой. Топай отсюда. Видишь я тебе даже честь оказал — до ворот проводил. Ха-ха-ха.
— Проводил. А теперь заплати.
— Конечно. Уговор дороже денег... Да, а ведь не было уговора, так ведь! Ты вызвался исполнить гражданский долг и перетащить преступников. Спасибо, родина тебя не забудет.
В животе забурчало, сердце погнало кровь толчок за толчком. Но да, не было уговора, но разве этот железный болван не знает цену услуг? Она не писаная, но твёрдая по всей Лозадель. А эта человеческая тварь продолжает вещать:
— Я тебя о чём-то просил? Нет. Я тебе что-то обещал? Нет. Тупой вы народец и никчёмный, пшёл отсюда! Стражники захохотали, вторя своему сержанту.
— Даже чёртово седло своё продать не может. Кровь с каждым ударом сердца стучала в затылок, не та кровь, что ярит мышцы к схватке, а та, что словно деревянной ложкой: громко и стыдно. От неё только краска разливается, я чувствую её жар даже на шее. Что я хотел? Это же подлые люди! Раса, выжимающая из своих коротких жизней всё, что потрясает флагом "после нас хоть потоп". Им ничего не стоит сподличать, никто не будет поминать их проступки сотни лет. А если вдруг будет что-то мешать спать спокойно — сходят к своему милостивому богу и он легко снимает смутные томления совести. В спину еще неслись насмешки, но я уже шел прочь. Так вот запросто окручивают древний народ. Я живу сотни лет и застал ещё времена нерушимых клятв, что запечатывал огненный молот Гефеса. Но прародителя повергли и осталось лишь слово гнома, твердое как кремень. Но глупо, действительно глупо, требовать то же от людей и стыд продолжал жечь щёки. Как вообще случилось, что эти недостойные твари одержали победу? Захлестнули как полноводная река наши горы, заполонили всё и вся, установили свои законы? За спиной быстрый топот кто-то мчится, лязгая доспехами. Из-за поворота выскочил воин, огонь от факела лижет наруч, оставляя мазки копоти. По красной перевязи узнал одного из стражников тюрьмы. Ещё поглумиться прибежал?— Эй, ездовой. Стой! Да стой же!Воин остановился, тяжело переводя дыхание. Шлем у стражника открытый, насмешка в глазах, на крупном носе блестит пот.— Держи свою паршивую монетку, уродец. Сержант передает, чтоб ты запомнил урок навек. Вы же всё на века запоминаете, верно? Ха-ха-ха. Под ногами звякнуло. Маленький кружок серебра покатился по брусчатке. Гному трудно склоняться, этот страж несомненно сам вызвался, чтобы покуражиться, но вот монета в ладони. Цена унижения. — Теперь ты смотри и запоминай урок. Вот твоя монета, а вот что я с ней сделаю.Серебро взвилось в небо и зазвенело где-то далеко за стенами домов. Стражник поморщился буркнул: — Да что мне твои уроки, ездовой. Тоже мне, мудрец. Сам-то понял что сказал? Он сплюнул и погромыхал обратно. Вот так. Словно помоями облил. Да и я хорош... Что ему мой гордый жест на оскорбление. Он даже его не понял. И... что моей семье этот жест — половину дневной выручки выбросил невесть куда. Что я хотел ему показать? Мельком вспомнилось победное выражение на лице Асашки. И я услышал свой стон ненависти к себе, городу и судьбе-злодейке. Нет, этот чёртов кусочек серебра нужно найти. Дорога метнулась под ноги, звук шагов отскакивает от стен. Не как в пещерах конечно, но звонкий двойной цокот подбитых рогом каблуков прыгает по улице. Ночной ветерок гоняет по улицам пыль, её не видно, но из-за каждого поворота порыв ветра хлещет лицо. Стены домов в темноте словно живые — шевелятся от сотен листьев дикого винограда. В закрытых дворах домов лениво гавкают собаки, свет просвечивает сквозь разноцветное стекло. В провалах окон бедных домов подрагивают огни свечей, несутся монотонные человеческие песни, мерно потрескивают прялки. Вот где-то тут звенела выброшенная монета. Не знаю, на что надеюсь. На чудо разве что. Из пустотелой ножки седла появился факел, а само ездовое сиденье встало у стены. Колёсико кресала брызнуло искрами, узкий плетёный косичкой фитиль ярко вспыхнул. Конечно это не железный огонь из опилок магнума, не тёплый огнь кристаллов света, не... Эх ладно, чего поминать прошлое. Всего этого уже нет в пустых шахтах, да и не будет теперь никогда. Нет Гефеса, некому ударить молотом в огненную скалу, некому пробудить мифрилловых змей поземья и повелеть им вынести драгоценные камни.Вдоль улицы выдолблены канавки стоков. Ремонт давно не делали и кое-где узкие плитки проломлены. Люди просто ими пользуются в вони будут утопать, но сами не отремонтируют. Им проще привыкнуть, чем сделать. Но сейчас сезон дождей и на счастье почти ничем не пахнет. Вот даже из этого внушительного пролома в который гном помельче мог бы целиком влезть. Крытые канавы канализации невысоки, но по ним можно было бы даже идти на корточках. Хорошо хоть на подобную работу ни один гном не подпишется. Для этого хватает мелкиндов, что конечно не все на скрипках играют. Мысли не мешают методично водить факелом вдоль стен. Привыкший подмечать каждую черточку и каждый кусочек окалины на металле взгляд мастера исследует стену, дорогу. Хоть и не работал уже давно в кузнице — сотни лет практики просто так не пропадают. Навык не пропьёшь и не проиграешь, как говорят... тьфу ты, так люди говорят! Их отвратительные поговорки разъедают саму суть нашего народа.Гном учится медленно, как поднимающаяся со дна моря гора, но потом и знание это живёт столько же, не поддаваясь мимолётным веяниям. Впрочем, это раньше звучало гордо и внушало почтение, сейчас же уверенность в правильности этого пути канула в магму. Над головой раздалось шуршание тихий писк. Свет отразился в черных бусинах глаз — у пещерных мышек они не светятся страшными зелёными или красными кругляшами как у наземных тварей. Она осторожно ползёт ко мне вниз головой меж листьев винограда. Кожаные крылья провисают складками, а острый длинный коготь цепляется за лозу, он просвечивает янтарной прозрачностью. Люди убивают их из-за этого когтя, но гномов крылатки отличают, всё-таки тысячи лет вместе в пещерах. Узкая мордочка совсем рядом, уши растопырены мышь тянется и вместе с тем готова отдёрнуться и порхнуть в сторону, если вдруг природный хозяин окажется не в настроении и шугнёт.
От кислоты диких ягод шерсть у них на подбородке выцветает — они словно все седеют с рождения. Я осторожно пощекотал белый подбородок, мышь сглотнула и зажмурилась от счастья.
