Утро субботы. Дождливо. Слышны крики чаек, но моря не видно. Номер выходит окнами во внутренний двор. Я сажусь в кровати, стараюсь не замечать свое отражение в зеркалах. Наблюдаю, как мой любовник водит по лицу одноразовой бритвой. "Не порезался бы", — думаю я.
Я влюблена в ребенка. Ему семнадцать, а с виду и того меньше. Подруги моей дочери рассказывают про него разные сплетни. Его мать когда-то работала со мной в одной конторе.
Сейчас он умоется и небрежно вытрет лицо гостиничным полотенцем, из тех, что видели в жизни всё, но остаются душистыми и мягкими для каждого клиента. А я отдамся мальчишке. Позволю ему прикоснуться языком к темным закуткам моей души, потереться кончиком члена о мои оголенные нервы.
За три дня до того
Наше ведомство не может вывезти сотрудников в Эйлат на выходные просто так. Негоже отдыхать на деньги налогоплательщика. Другое дело — совместить бассейн и шведский стол с лекциями о социальном неравноправии. Каждая офисная крыса, протирающая брючки в эргономическом кресле за чуть больше, чем минимальную зарплату, должна иногда задумываться о тех, кому в жизни не повезло.
Неспешно собираюсь в дорогу. Пару костюмов, коктейльное платье, купальник и побольше снотворного. Я плохо сплю вдали от дома, меня пугает тишина курортных городов. Делаю вид, что не замечаю укора в глазах дочери, которая рассчитывала забрать машину до воскресенья. Наливаю кофе в термос, застегиваю полусапожки.
— Эйлат? — спрашивает дочь. — Социальная справедливость? Какая тоска, мама!
Она права. Мне не светит флирт в барах с мужчинами всех возрастов. Мне не пристало прыгать полночи на дискотеках. Мое время прошло, мой удел — смотреть сериалы. Я безнадежна, фригидна и стервозна. Давлю на газ, отхлебываю горький кофе и всматриваюсь в небо над дорогой.
* * *
Родись я в этой стране, все сложилось бы иначе. Но в моей жизни была другая Родина. Держава, где все шло по плану, где уважали старших и преклонялись перед культурой. А потом начало девяностых, посиделки на Арбате, роман с гитаристом подпольной рок-группы и аборт в тринадцать лет. Мои бывшие друзья умирали от наркотиков и свободы, а я отмывала чужие полы, лестницы и сортиры от чужой грязи и отстаивала у рожденных здесь свое право на место под солнцем. Я не просто выживала, я становилась сильнее.
"Русские" в Израиле сетуют на стеклянный потолок. Он существует. Только глупо биться об него головой, когда есть сотни окольных путей. Я — административный менеджер в министерстве. Проще говоря, я секретарша, тайный повелитель офисных коридоров. Я знаю всё обо всех. Со мной не хотят связываться. Начальник отдела дует щеки, но всегда делает так, как говорю я. Он родился в этой стране, что он знает о жизни?
Преодолев пробку на выезде из города, сворачиваю в направлении Мертвого моря. Машин становится меньше. Устраиваюсь в кресле поудобней, предвкушая четыре часа путешествия по пустыне. У автобусной остановки, последнего рубежа цивилизации, высокий тощий парень взмахивает рукой.
Я никогда не беру автостопщиков. Тот, у кого нет денег на автобус, должен пойти и заработать их, как я сама когда-то. Торможу в последний момент. Я знаю этого мальчика, точнее, его мать.
— Почему ты не в школе? — делаю строгое лицо. — Сейчас я позвоню твоей матери.
— Она не ответит вам, — говорит он вежливо, но без улыбки.
Парню пришлось пробежаться до машины. Он дышит неровно, щеки раскраснелись, меж пальцев торчит сигарета. Лёша. Его зовут Лёша, вспоминаю я. Для местных — Алекс.
Шесть лет назад я уговорила начальника отдела уволить его мать. Она была хорошим работником, но слишком тянула одеяло на себя. Из тех людей, которые не понимают, где оказались, пока кто-нибудь, вроде меня, не откроет им глаза пинком под зад. Обиды обидами, но ребенок не должен ловить попутки вместо уроков.
Длинные гудки действуют мне на нервы. Мальчик втягивает голову в плечи, прячет руки в карманах толстовки. Готова поспорить, они у него ледяные.
— Садись в машину, — говорю я.
У меня нет желания возвращаться в город, чтоб отвезти его домой.
— Куда ты собрался?
— В Эйлат.
— Зачем?
Лёша бубнит про каникулы и встречу Нового года с друзьями на море. Все поехали на автобусе, а он остался дописывать школьную работу. Пацаны ждут его на диком пляже у Египетской границы. В Эйлате тепло и можно пить водку на берегу круглый год.
"Рассказывай", — думаю я. У тебя ведь нет денег ни на водку, ни на автобус. Так случается, если ты родился в этой стране, но у матери-неудачницы. Почему меня должна интересовать его мать?
— Я отвезу тебя в Эйлат. Скажешь всем, что тебя подбросил дальнобойщик.
Он кивает, греет руки у решетки кондиционера. На губах появляется неуверенная улыбка, глаза блестят. Надо признать, у парня красивые глаза. Зеленые, с длинными пушистыми ресницами.
Над шоссе, нисходящем к Мертвому морю, плывут облака. Они не нравятся мне, их не было в прогнозе. Чем дальше погружаюсь я в серо-розовую отрешенность гладких холмов, тем тяжелей становится небо, теряя привычную лазурную глубину.
В пустыне редко идут дожди, здешняя земля не умеет справляться с влагой. Даже несколько капель могут вызвать наводнение. Я надеюсь проскочить опасный отрезок дороги до начала грозы.
Полтора часа спустя останавливаюсь на пляже Эйн-Геди. Мой попутчик выскакивает из машины и орошает придорожные пальмы мощной струей. Женщинам с этим сложнее. Мне приходится запарковаться и сунуть монету в смуглую руку арабки, возящей тряпкой на входе в туалет.
Покупаю в киоске диетическую колу и бутерброды с сыром. Я ненавижу готовить, презираю мещанскую привычку соотечественников собирать в дорогу закуски и разносолы. Лёша сначала отказывается от еды, потом благодарит. Странный он. Моя дочь уже потребовала бы латте и мороженого.
Мы спускаемся к линии прибоя, где наслоения белой соли снегом лежат на острых камнях. Я помню этот пляж двадцать лет назад. Мой первый муж любил приезжать сюда с палатками. Тогда берег не был каменистым, а будка спасателя стояла у воды, где ей и следует быть. Говорят, это естественный геологический процесс. Мертвое море мелеет и я солидарна с ним. Мне тоже иногда хочется забиться в расщелину посреди Сирийско-Африканского разлома, не видеть людей и той жалкой возни, которой они заполняют свои жизни.
Гроза застает нас в дороге. Долину озаряют молнии. Ручьи дождевой воды бегут вниз по красноватым склонам гор. Они несут вырванные с корнем деревья, булыжники и мусор. Мутный поток перехлестывает через прибрежное шоссе и вливает свою добычу в пересоленный бульон моря.
Кажется, дело дрянь. Несколько машин стоят на дороге, не решаясь переехать затопленный участок. Джип застревает на камнях, и его хозяин беспомощно жмет на газ, пытаясь вернуться. Мое лобовое стекло покрывается слоем влажного песка. Я уже не девчонка, чтоб ночевать вот так, посреди пустыни, в компании чужого молчаливого парня.
— Ты б хоть сам матери позвонил, — говорю ему.
— Мама думает, что я уже в Эйлате, — отвечает Лёша, — да и покрытия здесь нет.
Достаю телефон. Покрытия действительно нет. Ненавижу, когда жизнь выходит из-под контроля. Разрешаю парню курить в машине. Он открывает окно, накидывает на голову капюшон. Ветер уносит к морю серый дым и тепло его дыхания. Лёша похож сейчас на бродячего монаха. На одного из отшельников, обитавших в здешних пещерах в библейские времена. Мои мысли, как и этот мальчик, кажутся пришельцами из другого мира.
Полицейские подъезжают по встречной полосе. Когда дождь прекращается и ослабевает поток воды, они перекрывают дорогу и по одной пропускают машины на другую сторону.
Мне вспоминается дождливая зима в конце девяностых. Моя новорожденная дочь, тогда еще не избалованная, не спесивая. Наш дом в поселке, окруженном колючей проволокой, продуваемый ветрами. Бородатые, подвыпившие друзья первого мужа, поющие песни под гитару, словно и не канул в Лету Советский Союз.
Тот брак стоил мне нескольких седых волос. Взамен я получила квартиру в плохом районе Иерусалима, статус матери-одиночки и кое-какие связи.
Километров через двадцать снова начинается дождь. У южного окончания Мертвого моря потоки воды разрушают асфальт. Полицейские разворачивают машины восвояси. До Эйлата сегодня не доберется никто. Я гоню обратно, направляясь в придорожный мотель у подножия крепости Масада.
* * *
Четыреста шекелей за комнатку с двухэтажной кроватью и туалетом в коридоре? Они хотят стать миллионерами, не иначе. Плачу кредиткой, отгоняю машину в дальний угол парковки. Над корпусами, пальмами и мокрым газоном возвышается суровая скала, на которой две тысячи лет назад разразилась последняя битва Иудейской войны.
Все думают, что Лёша мой сын. Он не хочет идти в комнату, собирается ночевать на веранде возле администрации. Шепотом приказываю ему заткнуться. Я — шизанутая мамаша, которая путешествует с великовозрастным сынулей. Ну, спят в одной комнате, и что? В нашей стране этим никого не удивить.
Лёша забирается на верхнюю койку и играет с телефоном. В комнате чувствуется запах мальчика — смесь геля для стирки и дешевых сигарет. Мне почему-то нравится этот запах. Брезгую пользоваться общей душевой, кладу ключи от машины под подушку и вскоре засыпаю. Мне снятся километры пустынной дороги и тонны дождевой воды, несущейся по склонам.
* * *
Открываю глаза в пять утра без видимой причины. Смотрю на стену, исписанную похабными словами, и чувствую себя закрытой в узком деревянном гробу. Подхожу к окну. Над лиловой гладью моря, за холмами Иордании восходит солнце. Рассвет завораживает меня, словно не зимний день, а я сама обретаю новую жизнь и иное назначение.
Верхняя койка пуста. Накидываю пальто поверх пижамы и выхожу. Ранним утром в пустыне тихо. Холодный воздух проникает за шиворот, унося остатки сна. Где мальчишка? И почему мне не безразличен его побег?
В тишине урчит разбуженный автомобильный двигатель. Только мазохисты садятся за руль в такую рань. Солнце разлучается с горизонтом и одиноким настырным лучом слепит мой правый глаз. Из-за угла мотеля показывается серебристая Тойота.
Черт, это моя машина! Поганец вытащил ключи из-под подушки. Возможно, взял и кошелек. Как он не догадался снять с меня последние трусы?
Бросаюсь навстречу, загораживаю выезд. Лёша выкручивает руль и утыкается в бетонный столбик. Я распахиваю дверь, хватаю его за воротник и швыряю на асфальт. Я не могу подобрать слова. Не успеваю даже обматерить его. Мальчишка убегает прочь.
Теперь мне придется объяснять страховой компании, как я повредила бампер. Вот дерьмо! Нельзя иметь дело с нищебродами. Даже если очень хочется, нельзя им помогать. Все мечтают воткнуть нож в спину людям вроде меня. Особенно лохи. Я тянусь за ключами и понимаю, что волчонок забрал их с собой.
Он бежит в сторону подъема на Масаду. Думает, тетка в возрасте не сможет его догнать. Какая наивность. Я уже поймала бы его, если б не шлепанцы, спадающие с ног. Взбираюсь по змеиной тропе с легкостью балерины. Мальчишка шумно дышит. Он выкуривает по пачке в день, а я много лет бегаю на дорожке. Тяжелая работа приносит плоды, так говорят.
Группа туристов, встретивших на Масаде рассвет, смотрит на нас изумленно. Если кто-то из них сейчас вскинет фотоаппарат, я сломаю ему нос. Я взмылена, не накрашена и гонюсь за малолетним придурком, который разбил мою машину. Интересно, у него вообще есть права?
Туристы скрываются за поворотом. Лёша спотыкается и падает в пыль. Влепляю ему пощечину. Чтоб знал. Я готова скинуть его вниз с этой чертовой скалы. Называю его мать потаскухой и требую свои ключи. Мальчишка пинает меня ногой в колено, в самое больное место, последствие старой спортивной травмы. Я падаю, вою от боли. Вцепляюсь ему в волосы, бью не глядя, куда придется, здоровой ногой пытаюсь поддать в пах. Снизу доносятся приглушенные разговоры туристов на непонятном языке.
Лёша прижимает меня к земле. Хриплым голосом он говорит: "Сука!" и забрасывает ключи подальше. Я хочу вырваться, но задыхаюсь от пыли, чихаю ему в лицо и чувствую его пальцы у себя на груди.
Он целует меня долго, требовательно, кусает мои губы с азартом некормленого щенка. И я понимаю, что меня искрит. Как не искрило никогда и ни с кем. Мне стыдно и страшно. Я обхватываю ногами его бедра и позволяю ему всё.
* * *
Кофе из автомата, хлеб ломтиками, масло в пакетиках и джем малинового цвета. Едва прикоснувшись к завтраку, я сажусь в машину. Объясняю администратору, что авария пустяковая и полицию вызывать ни к чему.
Сколько придется Леше бегать с подносом, сколько подъездов охаживать шваброй, чтоб возместить мне ущерб за помятый бампер? Может, стоит продать его в рабство по приезде в Эйлат? У парня хорошо получается соблазнять стареющих женщин.
Заставляю себя не вспоминать вкус его обветренных губ и нечто твердое, рвущееся на свободу из его джинсов. А также, как хладнокровно он послал меня, готовую на всё. Надо было оставить его в Масаде. Или убить. Больше всего я хочу его убить.
Останавливаюсь посреди нигде, дергаю ручной тормоз, распахиваю дверь. Швыряю рюкзак парня в придорожные колючки. Пускай тебя подберет другая лохушка. Или извращенец. Или чертовы террористы. Пускай. Это будет справедливо.
Лёша выходит, удивляется полуденной жаре, неощутимой в машине из-за кондиционера. Я даю по газам, и он исчезает за горизонтом. Успеваю заметить, как мальчишка снимает толстовку. Задравшаяся футболка на миг обнажает его живот. Такой впалый, белокожий и беззащитный.
Тормошу радиоприемник, пытаюсь забить голову музыкой или болтовней, но не нахожу ничего путного. Включаю диск с русскими песнями, наследием давно минувших эпох. Мне плохо, но никто этого не видит. Я вспоминаю своего второго мужа. Какими беспомощными были мы с дочерью рядом с ним. Эти вспышки ярости, эта жажда власти.
Однажды он высадил меня ночью посреди дороги, просить одолжения у незнакомых водителей. Я терпела плоские намеки и волосатые руки на своих коленях. Испила ведро унижений, только чтобы вернуться домой. Я поклялась тогда, что он заплатит за всё. По тысяче шекелей за каждое бранное слово. По десятке за каждую слезу.
Теперь муж далеко, звереет на другую женщину в другой стране. А я живу в квартире, купленной на деньги его предков, сливок общества, без устали строивших светлое будущее.
Останавливаюсь на заправке, сквозь зубы цежу арабу в форменном комбинезоне не проверять масло и воду под капотом, отказываюсь от товаров по скидке. Иду в загазованный сортир, плескаю водой в лицо и говорю себе: Марина, оглядываться нельзя. Ты должна ехать дальше.
Возвращаюсь в машину. Руки на руле поворачивают влево, и я гоню обратно, на север.
— Марина, — говорит мальчишка, — простите меня, я больше не буду брать ваши вещи.
Киваю. Говорю ему сесть на заднее сиденье. Я заперла бы парня в багажнике, если б не чемодан.
* * *
В Эйлате я останавливаюсь у автовокзала. Протягиваю Лёше пару сотенных купюр. Объясняю, когда отходит автобус, прошу не тратить все на водку и коноплю. Знаю, он не послушает меня, но я ему не мать, какое мне дело? Медленно трогаюсь и еду по улицам, наполненным огнями, музыкой и бессмысленным счастьем в сторону моря, навстречу дорогим отелям и социальной справедливости.
Полдень состоит из джакузи, массажа и маникюра. Коллеги охают, слушая мою историю о дождях в пустыне и перекрытых дорогах. Начальник отдела улыбается и обнимает меня за плечи. Вечером шведский стол, коктейли, толстые дамы в открытых платьях и эксклюзивное караоке для сотрудников нашей конторы. "Божечки, кто разрешил этим коровам петь", — думаю я, заказывая мохито.
Я просыпаюсь среди ночи и реву в подушку. Когда-нибудь я умру одна в чистеньком гостиничном номере, а наутро горничная уничтожит следы моего существования. Принимаю ванну, глотаю рюмку водки и возвращаюсь в постель.
Утром снова шведский стол, латте со сливками, шеф-повар в белоснежном переднике подкидывает омлеты на сковородке. Затем три часа лекций. Оказывается, в нашей стране больше бедных, чем принято думать, а правительство заботится лишь о собственной выгоде. Оказывается, даже в семьях, где оба родителя пашут на полные ставки, детям не хватает на еду и учебу. Чтобы чего-то добиться в жизни, нужно крутиться и идти на компромиссы. Оказывается, для всех, кроме меня, это — свежая, удивительная новость.
Перед обедом нам предлагают пожертвовать в благотворительный фонд и начальник отдела первым выписывает чек. Еще бы, у него самая высокая зарплата. Когда очередь доходит до меня, направляюсь в бар за новым мохито. Нет ничего справедливей, чем система "все включено".
Перерыв на шоппинг и снова лекции. Я смотрю на сменяющиеся кадры презентации и понимаю, что хочу любви. Заказываю "Секс на пляже". Напиваюсь решительно и стойко. Меня мутит, но я беру новый коктейль. Хочется разбить опустевший бокал и вонзить осколки в спину даме, размышляющей над меню, пока я жду своей очереди. Хочется задушить начальника отдела колготками молоденькой секретарши, с которой он теперь спит. Захожу в сияющий чистотой и дороговизной сортир, придерживаю руками волосы и блюю в раковину.
Спускаюсь на парковку, сажусь за руль, посылаю русским матом мужика, который спрашивает, все ли у меня в порядке. Шлагбаум поднимается медленно, я хочу выйти из машины и разнести его в щепки. Еду вдоль моря на дикий пляж, протянувшийся до Египетской границы. Бросаю машину возле шумного клуба.
Холодный ветер с крупинками песка проникает под полы пальто. Проваливаясь каблуками меж камней, я брожу по берегу, вглядываюсь в лица людей, жгущих костры, спугиваю уединившиеся пары, вызываю насмешки пьяных подростков.
Я нахожу моего мальчика на автобусной остановке. Он сидит один, никаких друзей, только рюкзак линялого синего цвета в дрожащих от холода руках. Я обнимаю его, называю глупыми нежными словами, целую лицо и щеки, поросшие мягкой щетиной. Везу свою добычу в гостиницу. Мы проходим сквозь лобби, где грохочет наигранным весельем вечеринка в стиле восьмидесятых. Лёша все еще дрожит, и мое сердце сжимается, когда я представляю его на открытом всем ветрам побережье.
Ночью он предлагает мне раскурить косяк. Хочу разозлиться за то, что он притащил дурь в номер. Вместо этого молча спускаю ее в унитаз. Никакой косяк не сделает человека счастливым. Я укрываю мальчика одеялом и засыпаю, согретая его теплом.
* * *
Утро субботы. Дождливо. За окнами слышны крики чаек, но не видно моря. Стучат. Неохотно выхожу из душа. За дверью администратор отеля и трое полицейских. Они говорят что-то про наркотики и ордер на обыск.
Никто не видел Лёшу. Я позаботилась о том, чтоб он вышел из гостиницы незамеченным и ждал меня в торговом центре в полдень. "Должно быть, это ошибка", — говорю я и впускаю неприятных людей. Они просят ключи от машины. Я соглашаюсь. Нужно, чтоб они скорей ушли, я не успеваю накраситься и собрать вещи.
Проходят три часа. Патрульные дежурят у дверей, не позволяя мне уйти. У них невыразительные лица, темная кожа, низкие брови. Не будь они полицейскими, я приняла бы их за бандитов. Эти люди, получающие зарплату из моих налогов, смотрят на меня, как на грязь, не отпускают меня к мальчику. Алекс, Лёшенька, где ты сейчас?
Возвращается следователь с офицерскими нашивками на погонах. Он приносит запечатанный пластиковый пакет.
— У вас в машине нашли килограмм марихуаны, мадам. Это много, даже для Эйлата. Мне придется вас арестовать.
Поднимаюсь с незастеленной кровати. Никто не внесет за меня залог. Дочь обрадуется, узнав, что квартира свободна и можно устраивать вечеринки. Начальник найдет нового административного менеджера и поразится, насколько работники будут этому рады. Шагаю вслед за офицером по мягкому ковру гостиничного коридора. Я сильная. Я справлюсь. Я обязательно что-нибудь придумаю.
(январь 2015)
