Ой да что же это деется? Убили, убили дитя безвинное. Люди добрые, что же теперича с нами будет? К кому мы прислонимся? Кто нас оберегать теперь будет?
— Цыц баба! Малой вроде живёхонёк, слышь стонет.
— Так что ж ты ирод приглядываешься да прислушиваешься, неси мальца быстро в избу, родителям его уже не помочь, а его может бог даст, спасём.
— Кабы за его головой и наши не потерять...
— Кто там гавкает? Кому язык во рту мешает? А ну по углам да работам...
— Ежели бы им нужна была его смерть, то уж всяко разно догнали бы, глянь, как конь дышит, кабы не запалился, небось, вёрст десять отмахал. Эй Миха! Ну ка, коня распряги да в конюшню, да оботри, и не давай пить пока не отдышится. Акулина! Бегом за своей бабкой, скажи раненый у нас. Демид, давай свой десяток на конь, да по следам...
Часом позже.
— Ну что старая?
-Что? Что? Не видишь что? Шишка огроменная на голове. Тюкнули обушком, да не добили, видать то ли рука дрогнула, толи конь возок дёрнул вовремя, но чуток вскользь удар прошёл. Шишка что? Тьфу! На раз у меня сойдёт, а вот голова... Знаешь сколько я дурачков с такой головой на своём веку видала?
— Имей в виду старая, барина и барыню лихие люди упокоили, охотников на наши земли много, ежели вытянешь с того свету мальчонку, жить будем как жили, он наследник всего, а нет, так сама знаешь, новая метла ...
Что могу, сделаю, а что не смогу так прости, не господь бог я и не дохтур.
— А ты постарайся, очень постарайся, мир тебя отблагодарит.
— Да знаю я вашу благодарность...
— Это хорошо, что знаешь, а вот знаешь ли ты, что будет, если мир решит, что ты не очень старалась? Старая травница глянула в глаза старосте, и то, что она там увидела, ей не понравилось.
-То-то, строго дополнил увиденное ею, старый воин.
Месяц спустя.
— Ох, что то тяжко мне, в голове звон рынды, да не чистым звоном, а каким-то дребезжащим бряканием, как будто кто— то половником по сковородке лупит. Странное чувство, вроде как бы я усох, уменьшился наполовину, меня тут же бросило в пот, что неужели ноги отрезали? С какого перепугу? Нет вроде, вот пятка чешется и я её пальцем другой ноги чешу. А чего я впотьмах? Ага, глаза закрыты. Так давай откроем. ЯПОНСКИЙ ГОРОДОВОЙ!!! Я тут же зажмурился, на меня с любопытством смотрела Баба-Яга!
— Открой, открой глаза касатик! Чего зажмурился? Не узнал что ли? А как прошлое летось, я тебе занозу из под ногтя вытаскивала, помнишь?
— Сгинь нечистая сила! Я протянул в её сторону руку и перекрестил её. И взгляд мой застыл на моей руке. ОХРЕНЕТЬ ! Детская рука. Рука, десяти — двенадцати летнего ребёнка.
— Акулина! За старостой, бегом. Кажись, спасла нас с тобой Богородица.
— Я уже и не чаяла Игнат, всё вроде уже испробовала, а он не вертается, я его и ладаном обкурила, и в святой водой искупала, и яйцом выкатала, а он пень пнём лежит, глаз не отмыкает, пальцем не шевельнёт. А тут горшок из рук у меня выпал, да на больной палец ноги мне упал, а я его другой ногой, да со злости под лавку пнула, горшок бряк, бряк, а малец глазами луп, луп. Я к нему, а он зажмурился, да перекрестил меня,— Сгинь, — говорит, — нечистая сила. С тех пор так и лежит, зажмурившись, но в себе он, это я точно знаю. Потормоши его, может тебя он не спужается, меня то он Бабой-ягой обозвал.
— Сёмушка, — открой глаза то, мы итак тут исстрадались, тебя с того свету дожидаючись. Давай барич, откройся нам, дома ты, и вокруг тебя твои люди. Дай нам радости Сёмушка.
Открыл глаза, вокруг меня стояли невероятной стати богатыри. Старые и молодые, все с детским любопытством смотрели на меня.
— Здравствуйте. Тихо, чуть ли не шёпотом сказал я, но они услышали, и все как один поклонились мне, и ответили. — По здорову ли барич?
— По здорову, ответил я и закрыл глаза. Мне надо было крепко подумать, прежде чем дальше вести разговор.
— Так! Все вышли, дышать тут уже нечем, ребятёнок ещё слабый, главное в себя пришёл, назад не уйдёт. Теперича, сон и еда ему лучше всего помогут, я своё дело сделала, теперь и сами его на ноги поставите.
— Тихо! Рявкнул дед. Барич чего то просит.
— Пить.
— Вот морсику брусничного, с мёдом. Пей Сёмушка,— дед огромной ручищей подхватил кувшинчик и сунул его мне в руки, я не удержал его и кувшин скатившись с полсти укрывавшей меня в постели упал на пол.
— Что ведмедь, думал всё так просто? Ему еще месяц задницу подмывать надо, слабый он как былинка, от чиха чужого клонится.
— Вот и подмывай. Пока малец твёрдо на ноги не встанет, из дому никуда, что надо тебе принесут, и не спорь со мной, я тебя в село наше принял, я тебя и ..., ну в общем ты баба понятливая. До Ильина дня тебе сроку. Кровь в нём добрая, сама видела барина и барыню, должна она проявить себя. Не можно от тура, родится ягнёнку.
— А нашли то хоть концы, кто родителев его...
— Нашли, сразу же по свежим следам и пошли, нашли ватагу, шестеро бродяг. Оне увидали возок одинокий на дороге, ну и..., как на грех барин изрядно выпимши, не смог ни сам оборонится, ни супружницу с дитём оборонить.
— А вы что?
— А мы, мы ничего, нет больше бродяг, пропали они куда то.
Э, да тут шекспировские страсти, я то сирота оказывается. Так стоп. Что за хрень? Сёмушка? Так меня так только мама звала, упокой бог её душу, умерла, когда я пошёл в десятый класс. Отец тот всё больше Семёном. Семён дай то, подержи это. Потом школа, призыв во флот, да не куда попало, а Краснознамённый Балтийский Флот, затем мореходка, и первый рейс. Затем второй, третий, десятый. Молодой штурман, с сектантом и хронометром каждый час брал высоту солнца, определял место корабля, и хотя уже полно было радиотехнических средств и в его расчётах не было нужды, весь рейс от Одессы до Гамбурга он определялся днём по солнцу, ночью по звездам, что то записывал, а что то и запоминал. Потом были другие корабли, другие страны, океаны. В конце концов, когда мне исполнилось уже под шестьдесят лет, вышел на пенсию. Вроде всё хорошо, обжился в Балтийске, меж рейсами удалось жениться, родились дети, выросли, у них уже свои семьи, но тут заварилась каша перестройки, Союз не устоял, плесень как всегда первая оказалась на верху, и карточным домиком пошло всё рушиться. Приличная вроде пенсия превратилась в милостыню, а отложенные на "чёрный день" деньги канули в небытие вместе с лучшим министром финансов Павловым. Нет, по помойкам я не побирался, выручило моё хобби. Я из каждого рейса привозил собственноручно сделанную модель корабля. Делал, в основном парусники, точные копии знаменитых и не очень кораблей. За три с половиной десятка лет, их у меня скопилось под сотню штук, вот и начал я потихоньку распродавать свой "флот". Сначала "бизнес" шёл не очень, но затем, иметь красивую модель морского парусника в "офисе", стало модно, и дела мои пошли в гору. Хорошая модель, хочу вам заметить, и стоит хороших денег, а я плохие не делал, так что дела мои поправились, и я не бедствовал. Но вот в один день, чёрт дёрнул меня уйти с соседом на баркасе за сельдью. Пару раз он, угощая меня ею, хвалился, что сам добывает и сам её солит. Надо признать, вкусная была селёдка. В этот раз, сосед попросил меня сходить с ним, его постоянный партнёр, приболел, а сельдь она подходит к определённому месту и на короткий срок, в таких случаях, кто не успел, тот не ел селёдку.
— Всё будет путём, тебе понравится, улов поделим на три части, мне, тебе и напарнику моему, не боись, там рыбы, всем хватит... Хватило. Последнее что отложилось в памяти, баркас вдруг резко лёг на борт, его как будто выдернули из под нас. Осень. Вода около пятнадцати градусов... Из пропоротого обломком весла спасжилета с тихим свистом уходит воздух... Всем привет! Холодная волна, одна из миллионов сомкнулась над местом, где только что был человек...
— Вот значит как я умер. Тогда тело этого мальца что? Вторая часть марлезонского балета? Судя по разговорам, на его семью напали разбойники, отца и мать убили, ему повезло, выжил. Нет, парень тоже не выжил, я занял его тело. И за что мне такое счастье? Чем я заслужил вторую жизнь? Итак, подвёл я итоги, мы имеем тело ребёнка, опыт и знания взрослого человека. Не самый плохой расклад, узнать бы ещё, Где и Когда.
Российская империя,
