Два авто подъехали к мастерской уже под вечер, оранжевый южный вечер. Элизабет Кидби только-только собралась закрывать автомастерскую "Кидби и Сыновья", когда они появились на пыльной дороге. Обычно у нее останавливались "БМВ Дикси" и старенькие фиаты, а то и симплексы местных. Новую, с иголочки "Минерву Торпедо" тут доводилось увидеть не чаще, чем сияющие Ситроены с номерами Монтгомери, Атланты или даже Ричмонда. И все они обыкновенно проносились мимо в облаках пыли. За "Минервой" шел крытый грузовик — явно армейский, и у Элизабет защемило сердце — все, связанное с армией, сейчас напоминало о Ричарде и Кристофере. О войне. Только вместо армейских эмблем на брезенте кузова и на двери кабины красовались лого концерна "Папаша Коттон", крупнейшей хлопковой корпорации континента.
— Сюда... нет, не... нет, сюда! — она обернулась к Ханне. — Ставьте чай на веранде! Тесей, включай свет!
В мастерской замигала, разгораясь, лампочка, Ханна с Аркадией принялись накрывать на стол — чтоб клиент мог отдохнуть, пока Элизабет с Тесеем обихаживают его автомобиль.
Интересно, что не так с "Минервой"? Авто выглядело новым, а по звуку мотора Элизабет сказала бы, что работает он безупречно.
Обе машины въехали на стоянку — "Минерва" чуть ближе к дому и мастерской, грузовик — чуть дальше. Шофер-контракт в фуражке и кителе выскочил со своего места, обежал капот машины, распахнул дверь перед пассажиром. Тот поднимался неторопливо, с достоинством. Едва заметным движением руки в белой перчатке одернул левую полу, уверенными шагами направился к ней. Глядя на эту статную фигуру, на разворот плеч под сюртуком, на чеканную поступь длинных узкобедрых ног, Элизабет вдруг почти с ужасом почувствовала, как предательски заныл низ живота.
Нет, ты с ума сошла! Не смей даже думать — особенно сейчас, когда Ричард — там, ведет боевой баллон сквозь огонь французских зениток... Не сметь!!!
Лицо приезжего было под стать всему остальному — обветренное, волевое, с четко очерченной темной полосою усов над верхней губой, с уверенным взглядом голубых глаз, с ямочкой на безукоризненно выбритом подбородке...
Элизабет Паулина Изабелла Кидби! Не!! Сметь!!!
Господи, помоги...
Облачен был он в тройку и широкополую шляпу, но, намеренно или не намеренно — армейского серого цвета, и даже в штатском казался шагнувшим с исторических полотен, увековечивших Войну за Свободу и Подвиг Героев В Сером. Его было очень просто представить над штабной картой рядом с Каменной Стеной или самим великим Ли... или, с саблей наголо, несущимся в конной атаке на синие ряды, под священным знаменем с Южным Крестом.
— Прекрасный вечер, мисс... ис, — какая расчетливо сделанная пауза, этакий ненавязчивый комплимент, и нотка сожаления, когда заметил — сделал вид, что заметил! — обручальное кольцо! Змей! — Позвольте представиться, полковник Джедедайя Огастес Хэмп, представитель компании "Папаша Коттон", к Вашим услугам.
Левой рукой снял шляпу, по-военному примостив на сгиб локтя, правой — с легким полупоклоном вручил ей строгий прямоугольник визитки. И абсолютно невозмутим, будто каждый день встречает женщин в мужских клетчатых рубахах и джинсовых комбинезонах.
В затянутом брезентом кунге грузовика тихо-тихо заныла, зазудела губная гармошка.
— Элизабет Кидби, фирма "Кидби и сыновья", к Вашим услугам, полковник, — голос прозвучал в меру приветливо, но спокойно и деловито. По крайней мере, она надеялась. — Что случилось с Вашим авто, полковник?
— Авт?.. Ах нет, я здесь не из-за этого, сударыня.
— Тогда из-за чего же? И... полковник, если Вы что-нибудь продаете — сожалею, что Вы зря потратили время. Мы не можем сейчас позволить себе лишних покупок...
Это было резко, это было почти хамство, вот так вымещать на постороннем джентльмене — на госте! — злость на собственное взбунтовавшееся тело.
Полковник Хэмп даже не улыбнулся.
— О нет, миссис Кидби, я здесь совершенно по другому вопросу. Я не продаю — я покупаю. Но, быть может, будет более удобным поговорить об этом в другой обстановке? — он на мгновение скосил глаза на веранду.
— О, да... в таком случае, одну минуту, полковник. Проходите, располагайтесь, прошу Вас, будьте как дома, я буду тотчас.
Ноги по привычке попытались изобразить книксен — раньше, чем голова напомнила им, как нелепо это выглядит в джинсовом комбинезоне, покрытом застиранными следами масляных пятен и заштопанными дырками от раскаленной камеди.
Злясь на себя, переоделась, как могла быстро. Ханна помогала, предоставив гостя Аркадии. Бросила взгляд в зеркало. Н-да. На бал так не пойдешь, но и насадить на шест посреди кукурузного поля отражающуюся в зеркале леди не тянет. И то хлеб. Хоть бы Аркадия догадалась поставить ее кресло против света — краситься времени нет... да и сколько тех красок — экономить приходится на всем, война, будь она неладна, а косметику не назовешь предметом первой необходимости.
Аркадия оказалась умницей — в маму. Не только поставила кресло хозяйки против света, но еще и расположила оба кресла так, чтоб было отлично видно висящее под стеклом в рамочке фото Ричарда в военно-воздушной форме с нашивками старшего бортмеханика, на фоне прильнувших к верхушкам мачт дирижаблей с Южным Крестом на круглых боках.
Остроглазая, мерзавка. За уши отдеру!
Она опустилась в кресло через стол от прихлебывающего чай из фарфоровой чашки полковника. Ханна остановилась у двери, замерла, сложив руки на фартуке.
— Великолепный букет, — с чувством произнес полковник Хэмп. — Семейный рецепт, миссис Кидби?
Элизабет через силу улыбнулась. Семейный... ее собственный. Две четверти — местных трав, четверть с полчетвертью сушеной моркови, и ложечка настоящего чая — скорее для цвета, чем для вкуса, ну и чтоб не гневить Господа совсем уж понапрасну, величая чаем эту бурду.
— В некотором роде, полковник.
Тот словно на секунду задумался, потом поставил почти пустую чашечку на блюдце.
— Я прошу простить меня, сударыня, но, если позволите, я сразу перейду к делу.
Элизабет только молча развела кисти рук — пожалуйста, полковник, не стесняйтесь. Хэмп наклонил голову, вынул из внтуреннего кармана объемистый блокнот с лого "Папаши Коттона", вытисненным на кожаной обложке, положил на стол рядом с чайным прибором, распахнул.
— Видите ли, сударыня, в настоящий момент наша компания переживает некоторый подъем — военные концессии, знаете ли. Однако обратной стороной ситуации является острая нехватка рабочих рук, а война не делает этот вопрос менее острым. Столь необходимые рабочие руки забирает фронт.
"Фронт забирает не только руки, — словно зябко шепнул кто-то из-за плеча. — Фронт забирает и жизни... сколько их уже, тех, кто никогда не вернется... господи, не Ричард и Кристофер, только не они!"
— В связи с чем компания приняла решение на закупку контрактов у малых и средних собственников. Насколько нам известно, миссис Кидби, в собственности Вашей семьи находятся в настоящий момент следующие контракты — Тесей Гуд, сорока пяти лет отроду, Ханна Гуд, тридцати восьми лет, его жена, их дети — Аркадия Гуд пятнадцати лет, Ипполит Гуд тринадцати, и еще двое детей доконтрактного возраста, чье благоустройство компания готова взять на себя за четверть стоимости контракта. Вот расчет стоимости всех контрактов и общая сумма, которую я уполномочен за них оплатить. Ознакомьтесь, миссис Кидби.
Хэмп пододвинул к ней открытый блокнот через стол.
Элизабет лишь механически глянула на открытую страницу. Цифру она даже не увидела.
Он... он это серьезно?
Тесея, Ханну, Аркадию, Ипполита, Гекубу, Ариадну — продать?
Продать на хлопок?
В киножурналах часто показывали плантации и фабрики, принадлежавшие концерну "Папаша Коттон". Огромные поля, огромные цеха, полные продукции магазины. Но сейчас Элизабет вспоминала совсем другое. Кнуты на поясах объезжавших тянущиеся к горизонту ряды потных черных спин надсмотрщиков — чиканос, индейцев и черных вольноотпущенников, белых на такую работу на лассо не затащишь. Облака хлопковой пыли над станками, череда парящих красильных чанов — тут уже не было даже мексиканцев и краснокожих, и надсмотрщиков можно было отличить от контрактов только по респираторам на черных лицах. Женские и детские руки, снующие в жуткой близости от бешено крутящихся деталей, поршней и колес железных громадин.
— Нет, — услышала она словно издалека собственный голос. — Сожалею, но вновь должна Вам ответить, полковник: Вы зря потратили время. Если у Вас всё, позвольте пожелать Вам счастливого пути.
Хэмп улыбнулся — неужели всего несколько минут назад эта улыбка казалась ей обаятельной и даже соблазнительной?
— Понимаю Вас, сударыня. Что до меня, я бы охотно уступил такой очаровательной даме, к тому же жене и матери наших славных воинов. Однако, к сожалению, позиция компании вполне определенна, и вести торг я не уполномочен. Подумайте сами — кто в наше время предложит Вам бо...
— Боюсь, Вы не понимаете меня, полковник, — перебила она гостя, глядя ему в глаза. — Предок Тесея не оставил семью моего мужа в дни Войны за Свободу. Его отец сопровождал деда Ричарда на фронт во время войны с немцами. Когда мистер Кидби, раненный, остался лежать на нейтральной полосе, Эгеус ночью выбрался из окопа, нашёл хозяина и отнёс к своим. Во время Депрессии Ричард и Тесей вместе искали работу. Дело в этом. И это нельзя ни продать, ни купить. Если бы я согласилась на Ваше предложения — я не смогла бы смотреть Ричарду в глаза. Еще раз — сожалею о потраченном Вами времени. Ханна, проводи джентльмена.
Хэмп вскочил, поднялась и она. Нет, он не походил больше на Героя В Сером. Совсем. Даже его костюм — из-за вечерних ли теней или по какой-то иной причине — казался синим. И сам он был — как "синий". Наглый, беспардонный чужак. Лезущий в чужой дом со своими порядками. Всё и всех меряющий на свои поганые гринбэки. Она смотрела ему в глаза — как прабабка смотрела бы в глаза бандиту с Севера, наемнику вашингтонского тирана.
Янки.
— Послушайте, сударыня, — из последних сил сдерживаясь, начал он. — Даже если сантименты затмили для Вас, женщины, обычную деловую порядочность...
Вот как?! Порядочность, значит...
-...Вспомните хотя бы о патриотизме! В то время, как...
— Мистер! — слово ударило, как пощечина. Больше она не назовет это "полковником". — Вы, крепкий здоровый мужчина, стоите тут перед женщиной, муж и сын которой рискуют жизнью на фронте, и говорите ей о патриотизме?! Ханна! Где дробовик?
— Он тут, ма... — раздался со ступеней голос Фреда. Рядом с братом стоял Генри. Близнецы, одинаково набычившись, разглядывали сцену на веранде из-под широких полей соломенных шляп. За их спинами размещался Ипполит с подстреленными чирками — по две шеи в каждой шоколадной ладошке. Потом Фред, не спуская глаз с гостя, скинул с затянутого потной клетчатой тканью плеча дробовик, напоказ неторопливо вогнал патрон в патронник и оглушительно лязгнул затвором.
-Вы — вы позволяете сыновьям угрожать гостю оружием в Вашем доме?! Из-за каких-то обезь...
— Мистер, — это у них было от Ричарда, все сыновья, когда злились, начинали говорить с лютым юго-западным акцентом, чудовищно растягивая гласные. — ма Вам ясно сказала "вон отсюда". Какое из этих слов Вам непонятно?
— Проблемы с английским, мистер? — вставил реплику жующий соломинку Генри, засунув руки в карманы штанов на помочах — таких же, как у брата. — А Вы не фрогги, случайно? Или не макаронник там...
Джедедайя Огастес Хэмп развернулся, вырвал шляпу и перчатки из рук невесть откуда взявшейся Аркадии и почти сбежал по ступеням, между подавшимися в сторону близнецами, едва не сбив с ног замешкавшегося Ипполита.
В сумерках лязгнула открывающаяся дверь "Минервы".
Сейчас он повернется и скажет "Вы об этом пожалеете!". Янки всегда так говорят. Во всех фильмах, во всех книгах.
Однако Джедедайя Огастес Хэмп от этих слов воздержался. Или был все-таки не настолько янки, или достаточно умело прикидывался. Элизабет больше верилось во второе.
Зарычал мотор, потом второй. Зашуршали колеса выезжающих со стоянки автомобилей. И вскоре обе машины скрылись в сгущающейся темноте, унося с собой комариный писк губной гармошки.
Элизабет провела рукой по лицу, словно смахивая паутину.
— Так, молодые люди — переодеваться, умываться. А мы с Ханной пойдем готовить ужин.
Однако, перешагнув порог кухни, она замерла.
— Ханна, дай воды, пожалуйста. Умыться...
Ханна держала рукомойник и полотенце, а Элизабет ловила льющуюся воду в ладони и яростно оттирала их и лицо, пока они не раскраснелись, будто у индейской скво.
— Гадость такая, хуже масла... — пробурчала она уже в полотенце. — Моюсь-моюсь, отмыться не могу... дрянь...
Опустевший рукомойник грохнулся на доски пола, покатился, замер, уперевшись носиком.
— Ханна? Ханна, ты что?!
Контрактница стояла рядом с ней на коленях, вцепившись черными пальцами в белый подол.
— Мистрис Бетси... мистрис... спасибо, мистрис, спасибо, спасибо, спасибо... — бормотала она трясущимися толстыми губами, по коричневым скулам текли крупные капли.
— Да за... Господь Вседержитель, Ханна, ты что — ты подумала, что я соглашусь? Что я соглашусь вас продать на хлопок?
— Простите мистрис, простите, простите... — контрактница кивала, спрятав лицо в ладонях. — Я только совсем на минутку подумала, мистрис... так стало страшно...
— Ну, глупышка, ну перестань, — Элизабет присела на корточки перед служанкой, одной рукою обняв и прижав к плечу голову в облаке мелких черных кудряшек, а другой похлопывая ее по трясущейся спине. — Все уже прошло, успокойся... хорошо ж ты обо мне думаешь, Ханна. Ну это кем же надо было б быть, чтобы согласиться?
Ответ на свой вопрос Элизабет, к сожалению, узнала в воскресенье, когда приехала в церковь. Виктория Мак Касл кинулась к ней, сияя от радости — и словно о стену ударилась о пустой, не узнающий, не видящий взгляд недавней подруги.
Виктория и Элизабет дружили со школы. Виктория была свидетельницей на их с Ричардом свадьбе. В мирное время ходили друг к дружке на чай, да и после начала войны не упускали возможности повидаться и поболтать...
К сожалению, все это больше не имело никакого значения.
Имела значение проданная преданность. Проданное доверие. Имел значение пронзительно-горький, задавленный на половине стон с рядов, где сидели контракты — среди проданных Мак Каслами были контракты родителей Ханны.
Их было — три семьи. Мак Каслы. Шеппердсоны. Голденсмиты. Не самые бедные, как ни странно. Три семьи, еще не понявшие, что произошло, что они натворили, еще недоуменно озирающиеся — и всюду натыкающиеся взглядами на стену отчуждения со стороны соседей — недавних хороших знакомых. Их приветствия повисали в воздухе. Их протянутые для пожатия руки оставались пустыми. Их не гнали. Их не бранили — их просто больше не видели. Они еще поймут, что они продали мистеру Хэмпу и "Папаше Коттону" — приглашения на чай, совместные пикники, танцы по пятницам, дружбу младших детей, романы и свадьбы старших. Они продали все, что отличало их в глазах соседей от грязных паршивых янки.
Три семьи — из шестнадцати.
Элизабет вытряхнула их из жизни. Из памяти. Забыла о них. Вместе со всеми, кто остался южанином — белыми и черными, хозяевами и контрактами — она преклонила голову, под звуки органа вознося к престолу Господнему молитвы о победе воинов Конфедерации, бок о бок с своими союзниками, солдатами Британской империи, сражающимися против орд Бесноватого Капитана, возомнившего себя новым воплощением корсиканского чудовища, и его приспешника, доморощенного макаронного цезаря. О том, чтоб Господь сохранил, если можно, жизни их братьев, отцов, детей и мужей. Но если нет — Элизабет знала — каждый из них погибнет, но сохранит то, что, милостью Его, сумела сохранить здесь, в тылу, она сама.
Честь Юга.
