ю

ПАЛАЧ

Я — Франсуа, чему не рад,

Увы, ждет смерть злодея,

И сколько весит этот зад,

Узнает скоро шея.

Ф. Вийон

ГЛАВА 1

— Он живой! — закричал над моей головой чей-то громкий, молодой и звонкий голос.

— Мать твою. Чего орешь прямо над ухом, — недовольно пробурчал я, собираясь открыть глаза и дать понять крикуну, что так делать неправильно, как на меня обрушилась сильная боль, причем настолько неожиданно, словно до этого она сидела в засаде и вот теперь решила напасть. Правда, спустя несколько секунд общее ощущение боли смазалось, разбившись на части: голову, левое плечо и ребра. Если ощущение боли дало мне понять, что я жив, то ожившая в памяти картинка собственной смерти, напрочь перекрыла все мои чувства и ощущения. Мозг, повинуясь чувству самосохранения, хоть и с опозданием, инстинктивно отдал команду и тело должно начать реагировать, исходя из сложившейся ситуации, но стоило мне открыть глаза и приподнять голову, как я застыл, впав в ступор. Мне многое пришлось пережить в жизни, но то, что сейчас видели мои глаза, не поддавалось никакому определению. Город в полмиллиона человек, наполненный домами, жителями и автомобилями, яркий и шумный, вдруг неожиданно исчез. Мой мозг умевший придумывать хитроумные комбинации и строить логические цепочки, автоматически выдал закономерную последовательность: больница — сильные болеутоляющие — горячечный бред. Вот только все четыре вида моих внешних ощущений говорили об обратном. Тянет сыростью — рядом река, слышно, как журчит вода, переваливаясь через камни. Дальше — поле, а за ним в километре — лес. Под руками — земля, трава. В пяти метрах — парнишка, лет четырнадцати-пятнадцати... в нелепом наряде, как у клоуна. Его худые ноги обтянуты двухцветными штанами в обтяжку, похожими на женские лосины. Нелепая короткая куртка зеленого цвета. На узком пояске у него висел нож и небольшая сумка, а в руке держал, приличных размеров, кожаный бурдюк. Если бросить взгляд от него левее, то можно увидеть чем-то нагруженные телеги, лошадей и два десятка людей, одетых также странно, как и этот парень. То, что сейчас видели мои глаза, не представляло собой прямой угрозы, может быть поэтому, глядя на эту умиротворяющую картину, я позволил себе растеряться. Когда я перевел взгляд на парнишку, тот вдруг попятился, положив при этом руку на рукоять ножа.

— Кто ты и что с тобой случилось, добрый человек? — настороженно спросил он меня.

Его вопрос словно встряхнул меня, заставив собраться, хотя я все рано ничего не понимал, хотя мозг автоматически уже перебирал варианты.

"Переселение души? Другой мир? Другое время? Стоп. Он спросил меня на французском языке. Я же был в Испании, — мозг пока только фиксировал детали, но растерянность уже прошла, а значит пришла пора понять, что произошло на самом деле. Для начала мне надо было наладить доверительные отношения с аборигеном.

— Не бойся меня, дружок. У меня такой странный вид из-за того, что меня ударили по голове, после чего я потерял память. Ну, не помню. Понимаешь? — при этом я постарался придать голосу доброжелательности.

По выражению лица парня было видно, что тот пытается понять смысл сказанного мною. Несмотря на головную боль и жуткое напряжение, я неожиданно понял, что говорю сейчас не на современном французском языке, а на смеси местного языка с добавлением современных слов.

"Осторожнее надо быть, — но судя по тому, что испуг в глазах подростка сменился удивлением, я был на правильном пути. С некоторым трудом, морщась от боли, отдавшейся в голове и ребрах, сел.

— Не помнишь? Как это? Ты разве не сражался с разбойниками? — теперь, к его удивлению, прибавилось любопытство.

Мне нужно было свести опасных для меня вопросов к минимуму, потому что реакция парня на сочетание слов "потеря памяти" была несколько странной, поэтому я решил проверить свое предположение.

— Злодеи подкрались сзади и ударили меня по голове, после чего я потерял память.

— Потерял... что?

По его округлившимся глазам мне стало понятно, что подобные словосочетания еще не появились в местном обиходе или медицина у них в зачаточном состоянии.

— Голова сильно болит и кружиться, — принялся я выкручиваться из создавшейся ситуации, — вот и говорю всякую ерунду.

— Их было много? На тебя здесь напали?

По его вопросам мне окончательно стало понятно, что вариант с потерей памяти здесь не пройдет, а если начну детально объяснять, то аборигены могут принять меня за дурачка или сумасшедшего.

— Сзади напали, пока я отдыхал. Ударили по голове, схватили, но мне удалось вырваться и убежать. Они кинулись за мной, а я — раз — и в реку. После чего перебрался на другой берег. А где это произошло... даже не скажу. Вроде там, — и я показал рукой себе за спину.

При моем объяснении на лице у парня проявилось самое настоящее участие, он даже сочувственно покивал головой: эти разбойники, они такие. Нападают, грабят честных людей, житья от них нет. Проявил сочувствие, значит страх окончательно исчез. Пришла пора осторожно собирать информацию.

— Что это за местность?

В глазах у парня снова мелькнула настороженность, какой-то непонятный этот человек, но все же начал объяснять: — Это земли монастыря святых братьев...

Я не стал вдаваться в его объяснения, так как они мне ничего не давали, мне просто нужен был перерыв, чтобы окончательно осмыслить мое положение и прийти к окончательному выводу: меня закинуло в чужое тело, в прошлое. Паники не было, как и взрыва эмоций: да, мой мир перевернулся, но мне и раньше приходилось адаптироваться в экстренных условиях. Естественно, присутствовала растерянность и неопределенность ситуации, в которой я оказался, но она происходила от полного отсутствия информации.

Историю Средних веков я когда-то учил в школе и благополучно забыл со всеми остальными школьными предметами, зато кое-что помнил из романов Вальтера Скотта. К этим познаниям я мог бы добавить фильм "Плоть и кровь" с Рутгером Хауэром о тех временах, но сейчас даже не мог вспомнить в какой стране происходили те события. Отсюда можно сделать несложный вывод: мои познания этого периода истории находятся на нулевом уровне.

"Хорошо бы найти с аборигенами общие интересы... и при этом не нарваться на местные табу. Инквизиция, еретики, костры. Хм. Чтобы избежать ненужных расспросов, все же надо будет попробовать втолковать им, что я ничего не помню".

Пока парень объяснял, что это за местность, я искоса бросил взгляды на кисти рук чужого тела, на мускулистые ноги в обтягивающих штанах. Стоило мальчишке закончил свои объяснения, я все же решился уточнить: — Это страна — Франция?

Парень, не то, чтобы боялся меня, а скорее опасался, не зная, что этот странный человек может выкинуть, поэтому в ответ согласно кивнул. Мне были понятны его опасения и я поспешил его успокоить:

— Не бойся меня, приятель. Я не причиню тебе ничего плохого.

Судя по его виду мои слова его не слишком успокоили, да и чувство опасения так и не сошло с его лица. В прошлой жизни я бы без особых проблем нашел тему для разговора, а вот о чем говорить парнишкой из средних веков, не имел ни малейшего понятия. Как выбрать нейтральную тему для разговора с парнишкой из средних веков? Наше молчание несколько затянулось, но неожиданно заговорил сам парень:

— Ты временами как-то странно говоришь. Вставляешь непонятные слова. Ты иноземец?

"Нет, я идиот. Вставляю в свою речь современные слова, а это его естественно настораживает".

— Наверно... У меня в голове все перемешалось. Даже свое имя забыл.

— Ты не помнишь свое имя? — парнишка снова удивленно распахнул глаза. — Как так можно?

— А ты сам помнишь, кто сейчас король?

— Конечно. Христианнейший король Людовик XI. Храни его господь, — это было сказано с горделивой интонацией, говорящей о том, что он меня сейчас посчитал за дурачка, который не знает элементарных вещей.

"Людовик XI? "Квентин Дорвард"! Шотландская гвардия! Карл Смелый! Арденнский вепрь! Вот только теперь попробуй пойми: все это выдумки автора или реальные события?! И какое это время?!".

Все это мгновенно всплыло в памяти, но опять никакой конкретики с собой не несло.

— А год сейчас какой?

Парнишка напрягся и затравленно оглянулся, бросив взгляд на обоз, но все же ответил: — Я не понимаю, о чем ты говоришь, добрый человек.

"Элементарный вопрос — и сразу прокол. Поверить не могу: неужели у них даже понятия года нет?".

Только откуда мне было знать, что начиная с тринадцатого столетия для обозначения дат в Европе не использовались цифры даже в официальных документах. Вместо этого, чтобы датировать документ или событие, делались ссылки на святцы или на ближайший церковный праздник.

— Спасибо, парень. Ты мне здорово помог, — при этом я постарался улыбнуться, как можно дружелюбнее.

Подросток бросил на меня еще один взгляд, но уже не испуганный, а любопытно-задумчивый, после чего кивнул, развернулся и быстро зашагал к реке.

Теперь передо мной стояли три задачи: осторожней выбирать слова в разговоре, войти в контакт с купцами и заняться собой, так как моя жизнь здесь напрямую зависела от физического состояния.

Пощупал ребра, определил, что это ушиб, возможно от падения, потом осторожно поднял руку и неторопливо ощупал, раскалывавшуюся от боли, голову. Слипшиеся от крови волосы в районе затылка и правой части головы. Кулаки не сбиты, значит, драки не было, при этом автоматически отметил толщину запястий, что говорило о большой физической силе. Отметил глубокий порез на левом плече.

"Удар ножом, от которого хозяин тела сумел увернуться. Если принять версию человека-торговца, то это могло быть элементарное ограбление. Интересно, соответствует ли моя одежда купеческому званию или нет? Ладно, пока буду придерживаться этой версии. Если судить по парню, то с логикой здесь не дружат, так что есть шанс проехаться народу по ушам, но главное, при этом не перегнуть палку".

Снова бросил на себя быстрый взгляд. Мокрые штаны в обтяжку, полусапожки с острыми носами, в которых хлюпала вода, а на поясе болтались пустые ножны от ножа.

В мое практично-циничное понимание жизни никогда не входило понятие чуда, так как все подчинялось анализу, логике и здравому смыслу, но теперь мне приходилось принять как факт, что я нахожусь в чужом теле. Ко мне снова вернулось чувство нереальности, впрочем, длилось оно недолго, так как уже не имело под собой основы, да расстраиваться повода не было: поменял смерть на жизнь.

"Будет время, попробую с этим разобраться, а сейчас надо выживать, — я бросил взгляд в сторону стоянки. — Восемь груженых телег. Хозяйский возок с тентом. Приехали недавно, костер только-только разгорается. Людей... полтора десятка. Из оружия у охраны — мечи, копья и только у одного имеется лук".

Двое возчиков сейчас занимались костром, а остальные, кто разговаривал, кто с явным любопытством смотрел в мою сторону, видимо пытаясь понять, кто я такой. Мимо меня, тяжело отдуваясь, протопал мальчишка, тащивший раздутый от воды бурдюк, при этом не замедлив бросить на меня новый любопытный взгляд.

"Идти к ним или сначала привести себя в порядок?".

Вот только принять какое-то решение я не успел, так как увидел, что ко мне направился один из охранников. В отличии от других солдат у него имелся шлем, по форме напоминавший металлическую шляпу с полями. Под ним был надет плотный матерчатый капюшон и все это сооружение фиксировалось на голове с помощью подбородного ремня с пряжкой. На широком поясе охранника висели меч и кинжал. Подойдя, остановился в трех метрах от меня, засунув большие пальцы рук за широкий пояс и стал довольно бесцеремонно меня рассматривать. Его шлем, потертая кожаная куртка с железными наклепками, облегавшая крепкие плечи и оружие, говорили о том, что передо мной не просто солдат, а начальник охраны. Об этом также говорил жесткий и уверенный взгляд человека, умеющего решать проблемы ударом меча. Сейчас он пытался понять, кто перед ним. Его широкие плечи и подтянутая фигура сорокалетнего мужчины довольно резко контрастировала с его лицом. Нездоровый цвет лица, черные пеньки сгнивших зубов, два рваных шрама на лице и перебитый нос еще раз подтвердили мои мысли о том, что медицина в этом времени находится в зачаточном состоянии. Вдобавок ко всему от него несло резким запахом пота и грязной одежды.

— Ты кто? — с ходу спросил он меня.

— Я только помню, что на меня напали сзади и крепко ударили по голове. Голова до сих пор сильно болит и кружится.

Мой ответ охранника похоже не устроил и поэтому он обошел вокруг меня, после чего снова вернулся на прежнее место.

— Голова разбита. Плечо порезано. Весь мокрый. Вплавь ушел? — вопрос охранника, судя по его задумчивому взгляду, был предназначен самому себе, поэтому я решил благоразумно промолчать.

"Пусть порассуждает, зато потом мне будет легче свою версию строить".

— На тебя напали и ограбили, судя по тому, что у тебя нет ни кошелька, ни лошади, ни оружия, — продолжил он констатацию очевидных фактов. — Сколько их? Как они выглядели? Ничего не вспомнил?

— Я, наверно, задремал. Услышал шорох... и удар по голове. В голове словно каша, все путается, — снова повторил я сказанное раньше мальчишке.

Начальник охраны на мои слова, похоже, не обратил ни малейшего внимания, зато внимательно прислушался к моим словам, после чего снова настороженно и цепко оглядел меня.

— Ты какие-то непонятные слова говоришь. Вроде звучит по-нашему, но не понятно. Может ты, в самом деле, иноземный купец?

"Парнишка, похоже, успел поделиться своими наблюдениями, — промелькнуло у меня в голове.

Только я успел так подумать, как последовал неожиданный приказ:

— Руки покажи!

Сначала хотел спросить его, зачем ему это надо, но в последний момент передумал и просто протянул ему руки, ладонями вверх. Начальник охраны внимательно осмотрел их, потом разочаровано покачал головой.

— Не солдат... и не ремесленник, — каким-то образом определил он, после чего принялся рассуждать вслух. — Может ты менестрель? Нет, у тех руки более изнежены. Или ты коробейник?

Тут он шагнул ко мне и бесцеремонно залез мне рукой за шиворот, пошарил по одному плечу, потом по-другому, после чего отошел и только тогда ответил, причем не на мой вопросительный взгляд, а сам себе, только вслух: — Так и думал. Нет потертостей.

Только тут я сообразил, что профессия коробейник, скорее всего, сочетается с коробом, которые те носят на плечах. В этом случае на плечах торговца должны сохраниться профессиональные потертости. А начальник охраны тем временем продолжил говорить, причем уже для меня: — Меня с толку сбивает твоя одежда, приятель. Ты одет, как зажиточный горожанин. Может ты, действительно, торговец и ехал с товаром в Амбуаз?

— Торговец? Наверно.

После моих слов начальник охраны посмотрел на меня, как на дурачка и снова задумался. Пока он раздумывал, что со мной делать, я попытался быстренько проанализировать ситуацию.

"Вояке, похоже, без разницы, кто я. Для него главное выяснить: не опасен ли я? Определил, что не представляю. Теперь он пытается понять, что делать: взять меня прямо с собой или сначала доложить своим хозяевам. Надо ему помочь".

— Сначала я хочу привести себя в порядок, а потом, если можно, подойду к вашему костру.

Мое предложение его полностью устроило.

— Приходи.

Он развернулся и пошел к своим, а я — в противоположную сторону, к реке, одновременно оценивая свое поведение. Слишком все внезапно случилось, пришлось перестраиваться на ходу, импровизировать.

"Торговец? Пусть для начала так и будет. Главное, как-то обозначить себя. Безопасная профессия, а значит, опасности для них не представляю. И вспоминать буду частями, потому что о полной потере памяти никто из них понятия не имеет. Могут посчитать за сумасшедшего и послать куда подальше".

Мне еще много чего предстояло сделать, чтобы выжить в этом мире, но первые шаги уже сделаны. Впрочем, долгие годы работы за границей, под чужой личиной, из кого хочешь сделают первоклассного лицедея, а если к этому прилагаются анализ, быстрота мышления и хладнокровие, то из шпиона, как я теперь понимаю, может получиться неплохой попаданец.

Зайдя за кусты, снова оглядел себя. В моей одежде преобладали зеленый болотного оттенка и ярко-синие цвета. Хотя все вещи были не новые, но в хорошем состоянии, так как ни заплат, ни сильных потертостей не наблюдалось. Исключение составлял разрезанный рукав у так называемой куртки. Кривясь от боли, снял ее, осмотрел.

"Били ножом. Гм. Хотя... могли задеть и краем лезвия меча".

Перед тем как раздеться, пытался посмотреть, что у меня в карманах, но их просто не было, при этом сразу отметил отсутствия кошелька и поясной сумки, что была у мальчишки.

"Срезали. Значит, ограбление. Возможно, он действительно ехал в компании путников, которым доверял, раз подставил под удар затылок. После чего его ограбили, а когда поняли, что еще живой, попытались добить. Парень увернулся и бросился в реку. Грабители решили, что он утонет и поехали дальше. Ладно, что у нас тут еще?".

Кроме серебряного крестика на шее, единственной памятной вещью бывшего хозяина тела имелся ключ, висевший на просмоленном шнурке. Снял, покрутил его в руках, снова одел веревочку на шею.

"Мне это напоминает одну сказочку. Ключ есть, а дверца фиг знает где".

Спустившись к реке, принялся раздеваться, причем очень медленно, так как пуговиц, как оказалось, у них не было и в помине, а вся одежда крепилась друг с другом с помощью веревочек. Старательно запоминая последовательность, разделся до трусов, так как их название "брэ" мне еще не было знакомо, после чего осторожно залез в реку. Несмотря на то, что вода оказалась довольно прохладной, вошел в реку по пояс, и только потом стал осторожно промывать от крови длинные волосы, которые никогда не носил в той жизни, после чего ополоснул лицо, а затем подойдя ближе к берегу, стал песком смывать пот с тела. Осмотрел порез, ничего серьезного, после чего несколько раз прополоскал рот. После водных процедур мне стало легче. Выйдя на берег, сел обсыхать на вечернем солнышке. Над рекой низко нависали толстые ветки какого-то дерева, скользили над самой водой стрекозы, где-то плеснула хвостом рыба. Глядя на окружающую меня спокойную и умиротворяющую картину природы, я вдруг неожиданно почувствовал, как закрученную внутри меня пружину начало понемногу отпускать. Только теперь я разрешил себе поразмышлять на тему о моем странном и непонятном перемещении в прошлое. В любой другой ситуации я мог бы набросать пару-тройку возможных вариантов развития событий, но только не в данном случае. У меня не было совершенно ничего, ни простой, самой элементарной информации, ни знаний особенностей местной жизни и психологии жителей. Плохая ситуация, но при этом не самая худшая. По крайней мере не стою на эшафоте под виселицей и не являюсь крепостным крестьянином у местного феодала. Еще немного подумал над фактом заброски, я довольно быстро нашел возможный ответ на вопрос: почему меня, русского человека, забросило не на Русь, а в средневековую Францию. Ответ лежал в хобби моего отца, который все свое свободное время посвящал поискам наших предков, пытаясь составить древо нашей родословной. Именно он раскопал, что один из наших предков, француз Шарль Ватель, прибыл в Россию в 1812 году, с армией Наполеона. Так случилось, что здесь он и остался, но не в земле, а в качестве мужа дочки мелкопоместного дворянина. Любовь — она такая... Вдруг что-то неожиданно ворохнулось где-то в глубине меня, словно под слоем пепла, некогда бывшего сознанием хозяина этого тела, вспыхнула и тут же погасла искорка, но мне и этого мига хватило понять, что это было имя. Этого парня звали Клод Ватель. Меня подобный факт только удивил, но не поразил, как если бы подобное случилось при других обстоятельствах, потому что за короткий промежуток времени со мной произошло слишком много странного и необычного.

"Клод Ватель? Ладно, буду им. Только это, похоже, простое имя, не дворянское. Жаль, конечно, что не граф, но и на том спасибо".

Подсохнув, стал неторопливо одеваться. Без привычки провозился со всеми этими завязками достаточно долго. Небо постепенно темнело, от воды потянуло холодком, запахи травы и цветов стали резче. Неожиданно ветер подул в мою сторону и до меня долетел запах дыма и чего-то вкусного. Не только я, но и мой желудок, уловил этот запах и обиженно заурчал.

"Будем надеяться, что меня там покормят, — с этой мыслью я отправился к стоянке купцов. Уже на подходе быстро оглядел походный лагерь. Лошади были распряжены, стреножены и сейчас щипали траву, а возы были поставлены в виде туго согнутого лука. Чуть в стороне от возов, спиной к стоянке, опершись на копье, стоял часовой, глядя как на дорогу, так и на брод, через который совсем недавно переправился купеческий обоз. Двое других воинов, отложив копье и лук, сидели в компании возчиков у костра, над которым висел большой котел. Их громкий разговор, разбавляемый взрывами смеха, насколько я мог слышать, шел о какой-то совместной попойке и шлюхах. Облокотившись спиной на одну из телег, начальник охраны сейчас наблюдал за мной. Он снял только свою железную каску с подшлемником, а кинжал и меч так и висели у него на поясе. В метрах пяти-шести от костра на тюках с товаром сидели двое мужчин в возрасте, обоим судя по седине в волосах было далеко за сорок. О чем-то негромко разговаривая, они при этом смотрели на меня с нескрываемым интересом. Купцы, определил я для себя их статус. Оба были одеты чище и богаче, чем остальные обозники. Длинные одеяния, рукава с разрезами, остроносые башмаки с пряжками. На головах у обоих было надето что-то напоминающее восточный тюрбан с широким хвостом, который лежал на плече. Уже позже мне стало известно, что этот головной убор называется "шаперон". Опять же отметил, что на одежде ни пуговиц, ни карманов ни у кого не наблюдается, зато почти у каждого на поясе весела сумка. Причем все они были сделаны из различного материала и были разного цвета.

У одного из купцов было худое, аскетичное лицо с впалыми щеками и длинным, узким подбородком, при этом он изредка морщился, похоже, от приступов боли.

"Больной желудок или почки, — автоматически предположил я.

Другой торговец имел простое, ничем не примечательное, лицо и небольшую бородку, но в отличие от своего компаньона на его головном уборе была приколота маленькая иконка какого-то святого. За спиной у них стоял мальчишка, который меня нашел. Стоило мне подойти ближе, как разговоры разом затихли, и все присутствующие повернули ко мне головы.

— Здравствуйте, люди добрые! — поздоровался я, затем приложил руку к груди и чуть склонил голову. — Могу ли я присесть около вашего костра?

— Садись, незнакомец, — разрешил мне купец с иконкой на шапке.

— Франсуа нам сказал, что на тебя напали разбойники и разбили голову, поэтому ты теперь мало что помнишь. Это так? — следующим спросил меня купец аскетического вида.

— Действительно, я много чего не помню, — осторожно подбирая слова, ответил я, потом добавил, — а судя по моему бедственному положению, все наверно так и было.

— А как звать тебя? Или тоже не помнишь? — задал он мне новый вопрос.

— Вспомнил. Клод Ватель.

— Судя по твоим словам, некоторые из них мне непонятны, ты, похоже, прибыл издалека. Откуда ты? — задал мне новый вопрос купец с бородкой.

— Не помню, — выдал я стандартный ответ.

Купец с бородкой только открыл рот для нового вопроса, как вдруг неожиданно меня спросил один из возчиков: — Может ты, парень, приехал к нам из страны Кокань?

Пока я удивленно хлопал глазами, кто-то за моей спиной продекламировал: — Кокань — страна, где все твое, куда ни глянь.

После этих слов народ как-то сразу развеселился, со всех сторон послышались смешки и веселые выкрики: — Эй, парень! Ты обратную дорогу не забыл? Когда пойдешь обратно, меня возьми! И меня!

— Я не знаю такой страны, — сказал я в полной растерянности, глядя на радостные лица людей, которые после моего ответа развеселились еще больше.

Уже намного позже мне стало известно, что Кокань — это сказочная страна изобилия во французском фольклоре. Эта стихотворная сказка была весьма популярной среди простого народа. Страна винных рек и деревьев, на которых растут пироги, где все наоборот, там за труд наказывают, а за безделье платят деньги. Рассказ об этой стране ведется от лица человека, побывавшего в ней, но потом он ушел, а когда захотел вернуться, то не смог найти дорогу назад.

— Посмеялись и хватит! — недовольно прикрикнул на своих работников купец с бородкой, а затем снова меня спросил. — А кто ты по вере, незнакомец?

В ответ я достал из-под одежды крестик и продемонстрировал его народу.

— Добрый католик, — заверил я людей, чтобы исключить любые сомнения в этой области. Мне не нужно было звание еретика и знакомство с инквизиторами. Хотя мое поспешное заявление полностью противоречило моим словам об отсутствии памяти, на это просто никто не обратил внимания. Даже начальник охраны, Франсуа, не насторожился, хотя по роду его службы, именно он должен быть особенно подозрительным к непонятным чужакам, наподобие меня.

У меня были опасения, что люди при виде чужака насторожатся и будут сторониться, но вместо этого они приняли меня к себе, как приятеля. Легкость их общения выражалось в том, что они, совершенно не стесняясь, обсуждали меня, при этом отпуская грубые, но беззлобные, шуточки в мой адрес. Их простота, наивность и какая-то детская радость меня немало удивили. Насколько можно было судить по их реакции, то на данный момент я представлял для них своеобразное развлечение. Оно и понятно. Долгая дорога, скука — а тут бац! — и повстречался им непонятный и смешной человек. В отличие от них я, наоборот, напрягся: в моих словах не было ни связи, ни логики, а эти люди все воспринимали так, словно все так и должно быть. Как такое может быть? Уже позже я разобрался с этой непонятный на данный момент логической ошибкой. Все оказалось довольно просто: то, что выходило за рамки жизненного уклада этих людей, относилось к божьему вмешательству, а если что непонятно, так для этого есть святые отцы и церковь.

Не успел я заверить людей в том, что я их единоверец, добрый католик, как из меня, совершенно неожиданно, вырвалась фраза на латыни: — Сonfitemini Domino quoniam bonus quoniam in saeculum misericordia eius.

После чего я, еще толком не придя в себя, вслух автоматически перевел сказанную фразу: — Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его.

Все разом замолчали, уставившись на меня, а кое-кто, как я заметил, даже перекрестился.

"Что это сейчас было?! — вопрос самому себе был задан, но подвергнуть анализу пока необъяснимый феномен мне помешал купец с бородкой.

— Он латынь знает. Может бежал из монастыря? — сделал он свое предположение, причем обратился с этим вопросом не ко мне, а к своему компаньону. Тот в ответ только пожал худыми плечами.

— Нет, сударь. Этот человек не монах, уж больно руки у него гладкие, к тому же он поджарый и жилистый, как уличный акробат, — неожиданно возразил ему старший охранник.

— Фигляр?! — снова оживился народ. — Жонглер! Покажи нам фокусы! Спляши! Эй, прокатись колесом!

Эти идиотские выкрики взрослых людей, ведущих себя, как дети, вместе с фокусом, которое провернуло мое новое тело, взвели во мне, словно затвор автомата, злобу. Нет, на моем внешнем виде это никак не отразилось, я даже сумел растянуть губы в резиновой улыбке. Все опять веселились, сыпались шутки, даже губы купцов кривились в легкой улыбке. Один только старший охранник не улыбался, задумчиво глядя на меня.

— А может он студент университета? — вдруг неожиданно предположил он.

Все разом замолчали и выжидающе уставились на меня.

"Вы идиоты? Вам же русским языком сказано, что я память потерял".

Говорить, понятное дело, ничего не стал, а просто снова пожал плечами.

— Так мы это сейчас легко проверим, — с торжеством в голосе, вдруг сказал торговец с иконкой на шапке. Теперь все внимание людей сконцентрировалось на купце. Тот наклонился, пошарил в сумке, лежавшей у него под ногами, потом осторожно достал скрученный лист бумаги.

— Подойди ко мне.

Я встал, подошел и осторожно взял свиток. Развернул. Сердце радостно всколыхнулось, когда понял, что могу это прочитать, правда, с определенным трудом из-за странной каллиграфии. Запинаясь, я прочитал несколько строчек.

— Умеет. Точно студент. Грамотный, — вразнобой подтвердило мое умение сразу несколько человек.

Я отдал свиток, который купец сразу спрятал в свою сумку. Если до этого на меня смотрели с чуточкой настороженности, то теперь в глазах людей появилось уважительное любопытство. Я умел то, что не умели они, но при этом все равно у меня не было того, чему эти люди поклонялись — знатности, богатства и власти.

— Вот, а я что говорил, — раздался голос Франсуа, в его голосе были слышны нотки торжества.

Не успел народ признать меня студентом, как неожиданно раздался возглас "повара": — Похлебка поспела!

Люди, мгновенно прервав обсуждения, сразу загремели посудой. Я получил вместе со всеми миску густой похлебки, в которой даже плавали пятна жира, кусок сыра и серого хлеба. Честно говоря, я даже не успел полностью ощутить вкус супа, как моя миска показала дно. Добавочной порции мне не дали, так как остальные едоки были голодны не менее меня, так что кроме стакана пива больше к ужину я ничего не получил. После чего, меня и парня отправили мыть котел и посуду.

Когда мы вернулись, уже окончательно стемнело и многие уже спали, оглашая ночную тишину переливистым храпом. Купцы, в отличие от остальных обозников, лежащих на земле, забрались в свой возок и сейчас о чем-то тихо говорили. Я лег поближе к догорающему костру и глядя на угольки, стал анализировать свою первую встречу с аборигенами. Они приняли в свою компанию и почти поверили в ту легенду, которую сами же для меня и сложили.

"Наивность? Да нет. Все они люди взрослые, с жизненным опытом. Скорее всего, тут действует ограниченность сознания и узость кругозора, а дальше они не лезут. Да и зачем, если все остальное им заменит вера в бога. Все это, более или менее, логично. Даже, наверно, с именем соглашусь. Обозначавшее его личность, намертво вбитое в сознание, оно могло сохраниться, но откуда выпрыгнула целая фраза на латинском языке? Или это говорит о том, что память прежнего хозяина частично сохранилась? Но почему именно латынь, а не какие-нибудь детские воспоминания? Может, я действительно беглый монах... или студент-богослов?".

Рано утром, после завтрака, состоявшем из невообразимого месива, где главным ингредиентом были бобы, мы отправились в путь, а спустя час выехали на большой тракт. Интереса ко мне уже пропал, да и толку разговаривать с человеком, который отвечал одно и тоже: не помню. Зато теперь я знал, что встрече с обозом обязан недалеко стоявшему монастырю, в который купцы заехали для того, чтобы купить у монахов пару бочек сладкого вина.

Когда утренняя прохлада ушла, дорожная пыль, поднятая копытами лошадей, лезущая в рот и в глаза, заставила людей окончательно замолчать. Купцы, сидя в своем возке, которым правил мальчишка, уже давно дремали.

Все это время я шел сбоку от одной из телег, на которой сидел возчик, болтливый молодой парень, по имени Жак. Вот ему пыль не мешала болтать языком, правда, он постоянно сплевывал на дорогу. Именно он стал для меня источником основной информации. Обрадовавшись слушателю, он без умолку рассказывал о своих пьянках и бабах, но при этом быстро переключался, чтобы ответить на мои вопросы, правда при этом он каждый раз корчил удивленную рожу, словно говоря, что за странный тип, который не знает таких простых вещей.

По сторонам дороги лежали поля, перемежаемые лесами и деревнями, на которых виднелись сгорбленные фигурки крестьян, одетые в серую ряднину, но при этом отметил, что многие из них имеют на одежде цветные заплаты. Красные, зеленые, желтые.

"Местный дизайн?".

Я покосился на возчика, но спрашивать его не стал, так неожиданно увидел, идущую нам навстречу группу людей. Путешественники были одеты в грубые рубахи и штаны, шли босиком и опираясь на посохи. Их лица, впрочем, как и наши, покрытые серой дорожной пылью, делали путников неотличимыми друг от друга. Через плечо у каждого из них висела большая тряпичная сумка, сшитая, насколько я мог судить, из мешковины, а на головных уборах было приколото множество оловянных блях с изображениями святых, но помимо этого и на балахонах и даже на сумках были пришиты то ли значки, то ли фигурки. Когда люди подались в сторону, освобождая дорогу, Жак пренебрежительно бросил: — Ишь, какие! Хотят быть святее святых. Шалишь, не получится.

— Паломники? — высказал я догадку, что сразу было подтверждено кивком возчика. — А что у них за бляхи на одежде?

— Это знаки посещения святых мест. Их многие монастыри продают или дарят. Скажу честно, по мне так это глупость ходить по святым местам. Я понимаю, если тебе нужно исцелиться от тяжелой болезни или еще какое горе в семье приключилось, и нет другого выхода, как надеяться на божью милость, то даже в этом случае я пойду в церковь и буду молить господа о ниспослании мне помощи. Знаешь, почему я так сделаю?

Жак явно, по-детски, хотел, чтобы я его спросил.

— Почему?

— Наш священник в своей проповеди как-то сказал: для истинно верующего бог есть везде. Он вездесущ. Теперь ты понимаешь, что моя молитва придет к господу в любом случае, и ездить никуда не надо, — сейчас в его голосе звучало торжество, словно он прямо сейчас сделал эпохальное открытие. — Так зачем тратить свою жизнь на это? Кружка пива, хорошая компания и податливая девчонка, разве не ради этого мы живем?

— Согласен. От пива я бы и сейчас не отказался.

Жак, покопавшись под сиденьем, достал наполовину пустую кожаную флягу: — Глотни, приятель.

Сделав несколько глотков, я вернул флягу. Возчик основательно приложился к горлышку, потом заткнул баклажку пробкой и бросил обратно под сиденье.

Несколько минут я обдумывал смысл паломничества, пока в голову не пришла следующая мысль: — Раз они ходят туда-сюда по монастырям, то почему бы им не пойти в монахи?

Парень засмеялся: — Да кто этих бездельников возьмет?

Из его дальнейших объяснений, и к моему большому удивлению, стало понятно, что в монастыри людей со стороны просто так не брали. То есть можно постучаться в ворота, потом плакаться и бить себя в грудь, крича, что мой путь — это служение господу, но это не поможет, если ты, конечно, не редкий специалист в каком-либо ремесле, либо знаешь несколько языков и умеешь переписывать книги. Только в подобных случаях можно попасть в монастырь, а так, кроме миски жидкого супа, куска сыра и хлеба ты ничего не получишь.

Пока я переваривал полученную информацию, мы догнали другой купеческий обоз, стоявший на дороге из-за сломанного колеса одной из телег. Задерживаться не стали, и только те, у кого были знакомые, коротко обменялись радостными криками и обещаниями при следующей встрече, как следует напиться. Купцы, в свою очередь, сухо поздоровались со своими коллегами, не выражая при этом особенных эмоций.

"То ли конкуренты, то ли личная неприязнь, — подумал я, оценив их отношения.

Вскоре нас обогнал королевский чиновник, сборщик налогов, с помощником и четырьмя конными стражниками и двумя наполовину загруженными телегами. На боку у помощника болталась большая кожаная сумка. Насчет него меня просветил опять же Жак, дополнив свою короткую речь ругательствами, из чего нетрудно было сделать вывод, что и в старые времена эту службу не любили. Дальше снова потянулась пустая дорога, не считая крестьян на полях на фоне парочки деревень, да далекого силуэта, то ли замка, то ли монастыря.

С одной стороны, издалека все это смотрелось, как французская пастораль. Природа, крестьяне, птички поют. С другой стороны, если не считать зеленой травки и птичьих трелей, местные крестьяне вблизи выглядели далеко не так радужно. Особенно мужчины и женщины в возрасте. Морщинистые лица, впалые животы и натруженные руки. Нетрудно понять, что такой вид они приобрели от тяжелого труда, недоедания и некачественной пищи. Про местную гигиену мне даже думать не хотелось. От неприятных мыслей меня отвлек стук копыт, а затем всадник, обогнавший нас.

— Глянь, Клод, королевская почта, — проинформировал меня возчик, прервав свой очередной рассказ о пьянке с приятелями.

Проскакавший мимо нас всадник порадовал меня яркими цветами одежды и наброшенной сверху двухцветной накидкой, одетой сверху, блестевшей на солнце, кирасы.

"Белый и красный. Королевские цвета? — сразу возник вопрос, но спрашивать не стал, чтобы окончательно не пасть в глазах Жана.

Вскоре нам попался на глаза регулярный отряд королевских войск. Нам навстречу скакали около двух дюжин королевских лучников во главе с офицером. Все они имели красно-белые ливреи, которые подтвердили мое предположение, кроме того, на левой стороне груди у всех были нашиты какие-то значки. Насколько я мог предположить, так это были знаки, указывающие их принадлежность к какому-то определенному отряду. У каждого из них одной стороны седла был прикреплен лук, с другой — колчан со стрелами, а с пояса свисал короткий меч. Я проводил их глазами, потом спросил у возчика:

— Жак, а в городе, куда мы едем, можно найти работу, хоть на время? Может, что посоветуешь?

— Я, парень, в Амбуазе никого не знаю. Только скажу тебе честно, Клод: ты какой-то малость придурковатый, поэтому мало найдется желающих иметь такого работника. Хотя ты всегда можешь наняться на чистку общественных туалетов или подработать на кладбище у могильщика.

— Я же читать умею, — принял я обиженный вид.

Жак в ответ только пожал плечами.

"Отличная перспектива — чистильщик общественных туалетов".

Снова потянулся скучный и однообразный пейзаж из полей и лесов, пока я не разглядел на нижних ветвях дуба, росшего в метрах тридцати от дороги, пятерых повешенных. Судя по тому, что их лица были исклеваны воронами до полной неузнаваемости, а вместо глаз были черные дырки, висели они тут давно. Только когда мы подъехали поближе, я смог углядеть на стволе дерева какой-то вырезанный знак.

— Жак, это что? — обратил я внимание возчика.

— Разбойники, — в очередной раз удивленный моей тупостью, ответил мне Жак.

— Да нет. Вон там, — и я ткнул пальцем в направлении значка. — Вырезано на стволе дерева.

— А-а-а. Так это королевская лилия, — но увидев мой вопрошающий взгляд, продолжил пояснение. — Вырезается для того, чтобы все знали, что разбойники пойманы жандармами и повешены по королевскому указу.

Как я потом узнал, "королевская лилия" — геральдический цветок лилии, входя в герб французской династии при Валуа и Бурбонах, считался эмблемой королевского дома.

ГЛАВА 2

Стены Амбуаза показались ближе к вечеру. До этого не сильно оживленная дорога постепенно стала наполняться народом. Навстречу нам все чаще стали встречаться пустые крестьянские повозки, а по обочинам дороги, по пути с нами, пастухи гнали с пастбищ в город стада овец и свиней.

Стоило обозникам увидеть видневшиеся вдалеке городские стены, как они сразу оживились, а вслед за ними зафыркали, прядая ушами, лошади, словно почуяли, что их здесь ждет свежее сено и отдых. Меня, в свою очередь, тоже охватило нетерпение, которое состояло из любопытства человека, едущего в незнакомое место и тени надежды, что меня там могут узнать, раз я почему-то оказался в этих краях.

Когда мы подъехали поближе, я увидел мост через реку, а на другой стороне раскинувшийся город с замком. Мне уже было известно, что это королевская резиденция. Высокие и мощные стены замка вздымались вверх. Линии тяжелых защитных контрфорсов постепенно переходили в стрельчатые окна зданий, украшенные орнаментом. Сам город был скрыт городскими стенами, над ними виднелись только крыши, печные трубы и церковные шпили. Сами стены, защищавшие город, имели шесть метров в высоту и толщину два с половиной метра и были сложены из могучих валунов, облицованных неровными блоками грубо обтесанного известняка.

В отличие от торгового тракта, движение у города было более оживлено за счет телег с различным грузом, мелких торговцев и просто одиночек-путешественников. Стражники — королевские сержанты, стояли как на мосту, так и у городских ворот. Чем ближе мы приближались к городским стенам, тем больше замедлялся ход обоза, так как поток телег, двигавшийся в обе стороны, постоянно останавливался. То сцеплялись колесами телеги, то заартачиться осел, отказываясь идти, то наглые пешеходы пытались пролезть без очереди — начиналась ругань, а спустя какое-то время в ход шли кнуты и кулаки. В этих случаях стражникам на мосту приходилось выступать своеобразными регулировщиками движения. Я видел, как в одном из подобных случаев сержант не сразу, но довольно ловко пробился сквозь собравшуюся толпу, дал пинка одному крестьянину, древком алебарды огрел другого возчика, пригрозил третьему и через несколько минут движение вновь восстановилось. Переехав мост, мы оказались перед городскими воротами. В двух нависших над ними башнях и на крепостной стене, я увидел солдат-лучников, которые скучающими взглядами провожали поток из повозок и людей.

Не успел наш обоз подъехать к воротам, как командир караула, чем-то похожий на нашего старшего охранника, вышел вперед, поднял руку в запрещающем жесте. Обоз встал. Двое стражников в шлемах, вооруженные алебардами и короткими мечами, не дожидаясь приказа, прошли вдоль обоза, шлепая руками по тюкам и стуча кулаками по бочкам. Вернувшись, замерли в ожидании решения своего непосредственного начальника, который сейчас стоял у возка, где сидели купцы и только после чисто номинальной проверки груза стал уточнять какие товары и куда купцы их везут.

"Так это своего рода таможня, — только сейчас догадался я.

Пока шел "таможенный досмотр" я крутил головой по сторонам. Из города все еще шел поток пустых телег и повозок крестьян, запряженных мулами, которые временами противно кричали. Селяне, судя по всему, весь день торговали на городских рынках и сейчас разъезжались по домам. Спустя пару минут мне это надоело, и я обратил внимание на сидевших на земле, по обеим сторонам ворот, бедолаг, которых по тем или иным причинам стража не пустила в город. Оборванные, покрытые серой пылью, они тянули руки и жалобно выпрашивали милостыню у проезжавших мимо путников и торговцев. Кто они такие, у меня не имелось ни малейшего понятия, но со временем мне стало известно, что средневековые города, время от времени, проводили чистку населения. Избавлялись от пьяниц, бродяг и нищих, которых просто выбрасывали за городские стены, с запретом возвращаться обратно.

Глядя на них, я подумал, что на данный момент, мало чем отличаюсь от этих людей, так как у меня, кроме одежды, тоже ничего не было, но уже в следующую секунду грустная мысль исчезла, так как обоз начал движение, втягиваясь в проем широко распахнутых городских ворот.

Город встретил меня шумной многоголосицей: он кричал, вопил на разные голоса, которые временами сливались в дикую какофонию. Над нашими головами, на верхних этажах домов, которые выступали вперед, нависая над головой, громко переговаривались соседи, интересуясь здоровьем друг друга или обмениваясь городскими сплетнями. Во все горло кричали, как узнал позже, зазывалы, рекламируя заведение или товар. На перекрёстке две кумушки ругались во весь голос, поливая друг друга бранными словами. Неожиданно, на соседней улице, раздался звук трубы, потом кто-то громким речитативом принялся излагать королевский эдикт, а в завершение всего, из-за угла здания вышел мальчишка, который крутил за хвост дохлую крысу и громко напевал похабную песенку. Второй неожиданностью для меня стала вонь. В переплетении узких улиц, где дома стояли впритык к друг другу, все местные запахи концентрировались, придавая удушливо-противный запах городу.

Сначала мы ехали по довольно широкой улице, но вскоре завернули, потом проехали небольшой рынок, из-за позднего времени совсем пустой, и наконец остановились на небольшой площади, рядом с которой находился постоялый двор. Купцы вылезли из своего возка и сразу направились к широко открытой двери, а меня окликнул Франсуа, старший охранник. Когда я подошел к нему, он сказал:

— Все, парень. Теперь ты сам по себе.

У меня мелькнула мысль, чтобы было бы неплохо попросить у Франсуа или Жака пару мелких монет, вот только чувство самоуважения не дало мне это сделать, да и не стоило начинать новую жизнь с протянутой руки. Поблагодарив охранника, я махнул рукой Жаку и пошел, как говориться в сказках, куда глаза глядят.

Обойдя дурно пахнущую лужу с кучей свежего навоза, я углубился в сплетение городских улиц. Впрочем, как я быстро понял, современного понятия улицы, как таковой, здесь не было. По обеим сторонам уложенной брусчатки или утоптанной земли шли, впритык к друг другу, двух-трехэтажные дома с расположенными на первом этаже лавками. Верхние этажи выступали один над другим, нависали над головой, закрывая небо и солнце, при этом создавая ощущение наступивших сумерек.

"Интересно посмотреть, как там у них все внутри дома сделано. Наверно, каждый день, из-за любой мелочи, по лестницам туда-сюда бегают. Хм. Интересно. Печные трубы в домах полностью отсутствуют".

Так я гулял, пока в какой-то момент не стало понятно, что я потерялся, совсем как маленький ребенок, оставшийся без мамы. Улицы, переулочки и тупики так причудливо переплетались и пересекались, что трудно было понять, идешь ты вперед или двигаешься по кругу. После того, как приличные дома стали все чаще превращаться в бараки с темными провалами вместо дверей и окон, грязи, мусора и крыс стало больше, а прилично одетые горожане совсем исчезли, стало понятно, что я ненароком забрался в местное гетто. Не став искушать судьбу, я развернулся и пошел обратно, ориентируясь на крики продавцов и зазывал.

Разглядывая по пути горожан, я вскоре убедился, что Франсуа оказался прав: моя одежда мало чем отличалась от одеяний большинства проходящих мимо мужчин, но при этом было совершенно непонятно зачем мужикам рядиться в яркую, цветастую одежду и выглядеть похожим на циркового клоуна. Тут, надо сказать, на мое мышление накладывалась специфика моей прежней работы: быть одетым так, чтобы как можно меньше выделяться на фоне толпы. Здесь же все было наоборот, мужское население города предпочитало яркие, попугайные цвета. Правда, это относилось к зажиточной части населения: дворянам, купцам и богатым горожанам, так и их семьям. Судьи, писцы, городские чиновники, профессора из университетов носили тоги и плащи исключительно темно-синего и черного цветов. Ремесленники, подмастерья и прочий народ одевались исходя исключительно из своего заработка. Даже при простом анализе можно было понять, что одежда разделяет людей на группы и уже потом, разобравшись в этом вопросе, понял, что это условное деление на три основных сословия в Средневековой Европе. Духовенство. Дворянство. Остальной народ. Разделение людей, помимо одежды, подчеркивали различные украшения на одежде и оружии. Перья, пряжки, кольца, перстни, украшенное драгоценными камнями оружие. Все это богатство, выставленное напоказ, словно говорило окружающим людям, что их владелец богат и знатен, фактически определяя соответствующий статус человека в обществе.

"В будущем, — усмехнулся я про себя, — это место займут крутые тачки и любовницы из модельных агентств".

Мимо меня шли ремесленники в туниках и облегающих штанах-шоссах, спешили по своим делам хозяйки в белых чепцах и платьях-коттах, степенно шагали купцы в богатых одеждах, подбитых мехом, и деловито идущие в длинных черных одеяниях городские чиновники и профессора университета. Довольно много было в городе священников и монахов, одетых в коричневые или черные рясы. Один раз наткнулся на патруль городской стражи. Четверо сержантов, громыхая сапогами и лязгая железом, куда-то целеустремленно шагали.

Подавляющее большинство людей, встречающихся мне по пути, шли пешком, но при этом нередко слышался на соседних улицах цокот лошадиный копыт и предупреждающие крики.

Глядя по сторонам, я разглядывал не только людей, но и вывески-рисунки лавок. Кое-что мне было интуитивно понятно, вроде иглы и нитки над лавкой портного, а что-то для меня осталось загадкой, как нарисованная над дверью таверны, на деревянной доске, голова негра (уже потом узнал, что подобный рисунок обозначает название "Голова сарацина"). Большинство вывесок городских лавок были просты и понятны: на лавке винодела красовалась виноградная лоза, на вывеске аптекаря — три золоченые пилюли, а вывеска с лошадиной головойуказывала, что в лавке продается конская сбруя. В основном я угадывал каким товаром торгуют в лавке, но желтое, (как потом оказалось, золотое) сердечко требовало объяснений, правда стоило подойти ближе, как все стало на свои места — это был магазин женской одежды.

Владельцы лавок, только пробегали по мне оценивающим взглядом, чтобы в следующую секунду начать искать глазами более денежного клиента, а стоило тому показаться в поле зрения, как хозяева начинали громко зазывать его, предлагая свой товар. Проходя мимо лавок, можно было видеть, как подмастерье кузнеца бьет молотом по наковальне, а ученик пекаря, орудуя деревянной лопатой на длинной ручке, вынимает из печи хлеб.

Стоило мне пройти мимо очередной лавки пекаря и ощутить запах свежевыпеченного хлеба, как я почувствовал, что зверски хочу есть. Если до этого голод, притупленный новизной впечатлений, молчал, но теперь он завопил во всю мощь. Завтрак в виде тарелки бобовой каши с ломтем хлеба давно уже превратился в призрачное воспоминание для моего желудка.

Неожиданно ударили колокола. Их многократный звон пронесся над городом.

"Чего звонят? На молебен созывают? — вопрос остался без ответа, но при этом я отметил, что крики зазывал стихают, а хозяева готовятся к закрытию своих лавок. — Не понял. Неужели колокольный звон означает конец рабочего дня?".

Как потом выяснилось, я оказался прав в обоих своих предположениях. За неимением городских часов, которые имелись только в Париже, торговцы использовали звон колоколов, звавших горожан к вечерней молитве, как сигнал к концу рабочего дня. Впрочем, мое недоумение тут же прошло, так как надо было решать насущные проблемы: еда и крыша над головой. Мысли были самые разные, начиная от элементарного воровства и мытья посуды в таверне до азартных игр и грабежа припозднившегося горожанина. Мытье общественных уборных и работу на кладбище пока решил, как вариант, не рассматривать.

Вид церкви, мимо которой сейчас шел, подвигла меня на мысль: не поговорить ли о моем бедственном положении со священником? В принципе это был нормальный вариант в моем положении, вот только он имел один большой минус. Мои знания о католической вере, молитвах и обрядах стояли на нулевой отметке, к тому же я не знал, как сейчас обстоят дела с инквизицией и преследованием еретиков. Прокрутив в голове вопрос, я решил отложить его на время, пока не осмотрюсь в новом и чужом для меня времени, о котором не имел ни малейшего понятия. На первый взгляд люди здесь жили теми же проблемами, как и в будущем: деньги, работа, семья. Вот только разница понятий об окружающем мире сильно выделяла меня из толпы, поэтому должен был их скрывать, чтобы меня не посчитали за сумасшедшего, это также подчеркивало мое незнание элементарных вещей, о которых здесь знают маленькие дети. За примером далеко ходить и не надо, так как такой наивный и простодушный парень, как Жак, считал меня за придурка. Впрочем, было у меня такое подозрение, что остальные обозники считают точно также, как и возчик. Идя по улицам, я специально прислушивался к разговорам горожан на улицах, пытаясь у ловить их суть, но при этом далеко не все понимал, что имели в виду эти люди, обсуждавшие между собой элементарные бытовые и жизненные проблемы.

Вывернув из очередного переплетения улиц, я вдруг услышал где-то недалеко от себя стук молотков и визг пилы. Похоже, в том направлении шло какое-то строительство. Первая мысль, которая у меня возникла в голове, стоило мне услышать эти звуках: — Может удастся подработать?".

Ускорив шаг, я вынырнул из переплетения улочек и вдруг неожиданно для себя оказался на рынке, а на центральной городской площади, позади небольшой толпы зевак, окруживших деревянную конструкцию.

"Так это же эшафот! — я сразу узнал деревянный помост. — То-то я слышал в обрывках разговоров людей о предстоящей казни".

Незаметно огляделся. Центром этой площади был фонтан, украшенный лепниной, здесь же находилось трехэтажное здание городской администрации, украшенное фигурными башенками. Из того, что мне уже довелось слышать от возчика, именно в таких зданиях заседал мэр с городским советом, сидели чиновники и судьи. Пригляделся к работе плотников и понял, что о приработке можно не мечтать, они уже закончили строительство и собирали инструмент. Походил, попил водички у фонтана, слушая народ, который, в моем понимании, был излишне возбужден. Какое-то время разглядывал виселицу и непонятное сооружение в виде большого колеса, лежащего на помосте, после чего подошел к одной из групп горожан, чтобы послушать о том, что те говорят.

— Андрэ, ты мне вчера говорил, что будут казнить... — тут один из мужчин показал приятелю три пальца, — разбойников и аптекаря Пьера Вилана, а сегодня Луи мне сказал, что их будет меньше.

— Слушай больше своего глупого Луи! — вспылил его приятель. — Он просто болван и пустозвон.

Отойдя от них, прошел немного дальше.

— Бедный Пьер, он так любил свою жену. А она стерва....

— Добрые люди, не подскажете: кого будут завтра казнить? — поинтересовался какой-то мужчина, видно только что подошедший, как и я, к толпе.

— Откуда ты такой, незнающий, взялся? Из леса вышел? — усмехнулся кто-то в толпе. — Уже два дня как глашатаи на всех перекрестках громогласно объявили, что будут казнить разбойников из шайки Жака Рыжего и отравителя Вилана.

— Папа, а Пьер Вилан, это тот аптекарь, который недалеко от нас живет? — неожиданно спросила девочка, лет восьми, у своего родителя.

— Да, дочка. Только он уже там не живет. Пошли домой. Видишь, дождь собирается.

Только сейчас я заметил, что стало резко темнеть, так как поднявшийся ветер пригнал откуда-то тучи, которые сейчас наползали на город. Честно говоря, я даже обрадовался тому, что скоро пойдет дождь, даже несмотря на то, что до сих пор не знал, где мне найти крышу на ночь. Просто появилась надежда, что ливень начисто отмоет вонючий и грязный город. Народ, что еще оставался на площади, при виде накрывающих город туч, стал быстро расходиться по домам. Где-то рядом затопали тяжелые сапоги и залязгало железо — шла городская стража. Я уже разворачивался, чтобы уйти и поискать себе хоть какое-то укрытие, как вдруг заметил, что двое бродяг выскользнув из переулка, кинулись со всех ног к эшафоту.

"Не понял?! А теперь понял".

Сам помост был обшит досками, но под лестницей оставалось незакрытое пространство. Только они протиснулись туда, как я кинулся за ними следом. Своим появлением я сначала испугал бродяг, заставив их отползти в самый дальний угол. В этот самый момент ударил гром, заставивший одного из бродяг перекреститься и начать читать какую-то молитву. Следом блеснула молния, а еще спустя несколько минут по доскам помоста застучали первые капли. Дождь постепенно набирал силы, уже хлеща по доскам изо всех сил. Кое-где вода стала просачиваться в щели, капая на булыжники, а когда одна из таких струек попала мне за шиворот, и я начал двигаться, ища более сухое место. Оно нашлось прямо под виселицей, где я стал устраиваться на ночь. С крышей определился, теперь можно и подумать, к тому же шептавшиеся в дальнем углу, между собой, бродяги не внушали доверия.

Так как под помостом встать в полный рост было невозможно, поэтому сначала я услышал шарканье ног, а затем во мраке проявились две сгорбленные темные фигуры, подбиравшиеся ко мне. Не успел первый из них ко мне приблизиться, как моя согнутая нога резко выстрелила вперед, ударив по выставленной вперед руке с ножом. Даже в полутьме я увидел тусклый отблеск на его лезвии. Нападавший закричал от боли и рухнул на землю.

Его подельник, испугавшись, отпрянул назад, чем я и воспользовался, кинувшись на грабителя с ножом. Было видно я ему сильно повредил руку, потому что тот, вместо чтобы оказать сопротивление, выставил левую руку ладонью вперед, в жесте защиты. Я ударил его кулаком в лицо, потом еще один раз. Под рукой что-то хрустнуло, а грабитель заорал от боли.

— А-а-а! Не бей! Ты мне нос сломал! И руку... — загнусавил он, при этом подвывая от боли.

Чуть отодвинувшись от него, я оперся рукой о землю и вдруг неожиданно ощутил под рукой нож.

"Он же, сволочь, собирался меня зарезать, — вдруг мелькнула мысль и на меня вдруг накатила ярость и в следующее мгновение нож оказался у меня в руке. Стоило неудавшемуся грабителю почувствовать острие ножа на своей шее, как он, срывающимся от страха голосом, заныл: — Прошу, не убивай, не бери грех на душу. Христом богом заклинаю...

— Заткнись, крыса, а то точно зарежу. Эй ты, придурок, — позвал я забившегося где-то в противоположном углу, второго бродягу, — живо иди сюда.

— Деньги! Живо! — скомандовал я, когда трус подошел ближе. — Иначе обоих тут положу!

— У нас нет ни денье, — проблеял трусливый бродяга. — Мы ничего сегодня не заработали. Наши святые покровители отвернулись от нас, грешников.

— Деньги, собачье дерьмо! Или... — и я кольнул ножом в горло стонавшего бродягу.

Тот сначала дернулся всем телом от боли и неожиданности и только потом чуть не плача, закричал: — Нет у нас ничего! Пустые мы! Клянусь святым Бонифацием!

— Заткнулись оба! — прикрикнул я на них. — Тогда давайте, что есть ценного из вещей. Живо!

— Вот. На. Возьми, — торопливо забормотал трус, протягивая мне свой головной убор. — Я ее совсем недавно украл. Она почти новая.

— Не мучай меня больше, нет у нас ничего, — уже чуть ли не заплакал, лежащий у моих ног, бродяга.

Судя по всему, у них действительно ничего не было, а значит, разжиться парой мелких монет мне не удалось. Неожиданно это вызвало у меня сначала всплеск разочарования, а затем новый взрыв ярости. Обычно я четко контролировал себя, но тут видно сказалось все, что произошло со мной за последние сутки: провал в прошлое, чужое тело, непонятная обстановка, голод, ночевка под эшафотом. Хотя я сумел взять себя в руки, но отголоски ярости чувствовались в моем голосе, когда злобно прошипел: — Исчезли. Прямо сейчас.

Повторять не пришлось. Оба, причем довольно шустро, пролезли в отверстие под лестницей и исчезли за стеной дождя. Я вернулся на свое место. Покрутил шляпу в руках. Это был головной убор с высокой тульей, узкими слегка загнутыми полями и острым, выдающимся вперед, козырьком.

"Хоть что-то. В крайнем случае, продам старьевщику за пару монет. Возможно, и нож тоже придется продать".

Мои всплески эмоций были результатом не только внешних факторов, но и внутреннего дискомфорта. Главное для таких, как я — это подготовка и информация. Находясь на чужой территории, агентам приходится непрерывно изучать и анализировать окружающую обстановку, чтобы правильно оценивать степень опасности. Бдительность помогает реагировать на внешние угрозы, расставить приоритеты и оценить риски, а для того, чтобы свести риск к минимуму агент должен уметь "оставаться в тени", быть невидимым для противника. Только вот в данном случае я среди местного населения выглядел так, словно вышел голым на подиум.

"Не о том думаешь, — отбросив ненужные эмоции и мысли, я попробовал слепить для себя образ Клода Вателя. — Если исходить из физического состояния тела и его атлетической фигуры, то я мог бы согласиться с Франсуа в том, что когда-то тот был акробатом и жонглером, вот только из меня почему-то выскакивают цитаты из библии, причем на латыни, да и читать умею. Беглец из монастыря? Может и так. Возраст пока можно оценить только ориентировочно... двадцать пять-двадцать восемь лет. Одет, опять же по словам охранника, как зажиточный горожанин. Так может, все-таки, торговец? А вот студента можно точно откинуть. Правда, ясности не больше стало. Хм. Может попробовать наняться в помощники к какому-нибудь купцу? Я знаю несколько языков. Хотя, знаю их современные варианты, но есть шанс, что получится так, как с французским. Военное дело, по любому отпадает, моя работа — тайная война. Интересно, как тут обстоит дело со шпионажем? Скорее всего, что никак. Стоп. А может мне пойти по медицинской стезе? Сравнительно неплохо знаю анатомию, немножко психологию и основы скорой помощи. Не мое это, да и перспективы сомнительные. К тому же непонятно, как у них обстоят тут дела с дипломами. А на сегодняшний день? Хм. Если грузчиком? Короче, надо думать, а сейчас спать".

Проснулся я уже от громких звуков над своей головой. Солнце било сквозь щели, нарезая тонкими полосками утоптанную землю, а за деревянными досками были слышны громкие голоса людей. Я осторожно вылез из-под помоста, чем вызвал у местных зевак дружный смех. Они какое-то время показывали на меня пальцами и отпускали грубые шутки, но стоило мне отойти чуть в сторону, как внимание зевак снова вернулось к эшафоту. Надев "подаренный" мне головной убор, я теперь мало чем отличался от большинства горожан. В животе заурчало. Подойдя к фонтану, попил воды, затем снова вернулся к толпе зевак. Стоя позади людей, снова стал лихорадочно думать, как мне найти хотя бы временную работу.

"Может в местный трактир попробовать устроиться? Кухонным рабочим. Или вышибалой".

Обдумывая варианты, я смотрел, как мужчина на эшафоте, стоя на лестнице, налаживал петлю. Слишком резко потянувшись, покачнулся и чуть было не упал, но успел ухватиться за перекладину, правда, при этом выпустил веревку из рук и та, скользнув, упала на помост. Зеваки, которые смотрели за всеми приготовлениями, почему-то не стали ему помогать. Правда, при этом никто из толпы не смеялся и не отпускал шуточки о его неловкости.

"Это, наверно, помощник палача. Вот только уже в возрасте дядька, — не успел я так подумать, как следом пришла другая мысль: — Может помочь человеку? Сделаю доброе дело, глядишь, монета перепадет... или покормят".

Я решительно зашагал к помосту под удивленными взглядами зевак.

— Тебе помочь?

Мужчина уже начавший спускаться вниз по лестнице, замер, внимательно и при этом с явным удивлением посмотрел на меня. В толпе кто-то засмеялся, но почти сразу умолк.

— Чужеземец?

— Какая разница. Так тебе помочь?

— Я палач, — сказал так, словно лязгнул металл.

"Палач? А где маска? — автоматически сработал у меня в голове шаблон, оставшийся в памяти после просмотра пары-тройки исторических фильмов в далекой юности.

— И что?

Теперь уже палач озадаченно смотрел на меня. Его взгляд и воцарившаяся позади меня тишина, сказали мне, что я что-то делаю не так. Оглянувшись, увидел недоуменные взгляды людей и понял, что, произнеся несколько слов, тем самым, я сумел нарушить какое-то местное табу, но так как ни проклятий, ни угроз из толпы не последовало, то я решил ничего не менять в сложившейся ситуации, тем более, что впереди маячила миска супа, а если повезет, то еще пара мелких монет.

— Помоги, если хочешь, — выдержав паузу, произнес палач.

Я залез на помост, поднял веревку с петлей и подал палачу, после чего стал держать лестницу. Когда тот слез, то последовал его новый взгляд, но уже пристальный, цепкий и оценивающий.

— Еще нужна моя помощь?

— Не откажусь, — при этом палач хмыкнул.

Судя по его саркастическому хмыканью, он такого странного и непонятного человека видел первый раз в жизни, впрочем, тоже самое можно было сказать и о толпе, которая при моем появлении зажужжала, как рой пчел. Затем, под руководством палача, я менял местами колышки на здоровенном колесе, вытаскивая и переустанавливая их в другие отверстия, при этом мне было слышно, как палач тихо ругал плотников, что деревяшек недостаточно, чтобы правильно растянуть преступника. Как я еще понял, у палача было очень плохое настроение, хотя при этом он умело скрывал эмоции.

Выполняя мелкие указания палача, я продолжал краем глаза следить за людьми на площади. Их стало еще больше и вскоре в мою сторону стали тыкать пальцами, объясняя, вновь прибывшим, откуда взялся новый помощник палача. Так продолжалось до того момента, пока на площади не появился городской глашатай, который трижды протрубил, привлекая к себе внимание, затем не торопясь, повесил на ремешке свой горн через плечо, после чего достал из поясной сумки свиток. Подождал еще несколько минут, пока не соберется больше горожан, развернул бумагу и стал читать. Это были официальные изменения в казнь, из которых стало ясно, что один из разбойников, не выдержав пыток, умер, а второй преступник искренне раскаялся и теперь его ждет не четвертование, а петля. В итоге нам пришлось срочно добавить еще одну петлю на виселице. Стоило глашатаю дочитать текст до конца, как в толпе раздались негодующие крики, люди почему-то были недовольны внесенными изменениями.

Палач еще раз прошелся по помосту, подергал веревки, проверил узлы, после чего повернулся ко мне и сказал: — У меня есть время, до того, как колокола пробьют полдень. Если ты не против, парень, то пошли со мной. Угощу пивом.

При этом у него снова появился настороженно-недоверчивый взгляд, словно у бродячей собаки, которой нередко доставалось от людей.

— Еще бы поесть было бы неплохо. Если можно.

— Не только можно, даже нужно, — тут мне показалось, что в его голосе чувствовалось облегчение.

Мы спустились с эшафота по деревянной лестнице. Палач шел впереди, а я за ним. К моему удивлению, толпа, резко отхлынув в обе стороны, освободила нам дорогу. Идя следом, я слышал, как люди громко обсуждали меня, ничуть не стесняясь: — Кто он такой? Помощник палача? А кому тогда сломали руку? Да нет, это какой-то бродяга. Почему бродяга? Одет, вроде, прилично.

Углубившись в хитросплетение улиц, мы шли, держась как можно дальше от центра города с его лавками и тавернами. При этом было заметно, что палач держится поближе к стенам домов, при этом отметил, что те из горожан, стоило им его узнать, опускали глаза и торопливо переходили на другую сторону улицы, тогда как другие прохожие равнодушно проходили мимо. В голове метались различные догадки о том, что происходит, но пока было понятно только одно, что существует, пока не понятная мне, изоляция палача от общества, и теперь, она, в какой-то степени, касается меня.

Спустя какое-то время мы дошли до городской стены. Судя по специфической вони в этой части города, нетрудно было предположить, что где-то недалеко находятся мастерские по выделке кожи.

"Он что, где-то здесь живет? — поморщился я, когда мы проходили мимо громадных чанов с дубильным отваром.

Далее пошли загоны для скота, которые сейчас стояли почти пустые. Судя по количеству дерьма, которое убирали два человека деревянными лопатами, забрасывая его на телегу, скота в этих загонах еще недавно было довольно много. У меня было предположение, что у города есть хотя бы пара ворот, но как оказалось, кроме обычных существовали еще и ворота для скота, через которые стада загоняли в город. Через них нас выпустила городская стража.

За воротами, в тридцати метрах от городской стены, стоял возок, точно такой, какой видел у купцов, явно предназначенный для долгих поездок, а в двадцати метрах от него пасся стреноженный конь. На земле, опершись спиной на колесо сидел дюжий парень с перевязанной рукой. При виде палача он неуклюже вскочил.

— Мастер! Вы быстро справились! — но тут он увидел, что палач пришел не один и, похоже, очень удивился. — А это еще кто такой?!

— Чтоб тебе сдохнуть, дерьмо собачье! — неожиданно для меня, по крайней мере, мне так, казалось, уравновешенный и спокойный для своей профессии, палач вдруг обрушился на парня с жесткой руганью. Судя по всему, ему явно хотелось выпустить пар. Из его слов вперемешку с руганью, можно было понять, что эта сволочь и свинья по имени Жан, умудрился сразу по приезде в город сломать руку. — Почему только руку?! Почему тебе, ублюдок, башку не проломили?! Я бы тебя похоронил и сразу забыл, как о ночном кошмаре!

— Мастер! — детина с трудом опустился на колени. — Прости меня! Черт попутал! Больше никогда не буду, клянусь святым Августином!

Палач только плюнул в его сторону, затем обойдя, стоявшего на коленях, помощника, подошел к повозке.

— Иди сюда, парень, — позвал он меня, копаясь в повозке. — Ага, вот и мешок.

Он достал кусок отбеленного полотна, застелил его на земле, после чего достал из мешка уже нарезанную ветчину, половину каравая хлеба, круг колбасы, сыр, а в конце — кожаную флягу и две оловянные кружки.

— Садись, ешь, — пригласил он меня. — Времени у нас немного, а мне надо с тобой еще поговорить.

Я сел, глотая слюну, при виде такого изобилия. Жана палач не пригласил и тот, поднявшись с колен, теперь стоял, с несчастным видом, в стороне. Палач быстро налил пива в кружки, отломал себе кусок колбасы и стал неторопливо ее жевать, запивая пивом.

— Тебя как зовут?

— Клод Ватель.

— По имени ты француз, но некоторые твои слова звучат странно. Хотя мне доводилось слышать, что на границе с Кастилией есть Страна Басков, так эти горцы считают, что говорят по-французски, но их мало кто понимает, — в ответ я смог только отрицательно помотать головой, так как рот был занят процессом скоростного пережевывания и поглощения пищи. — Откуда ты? И как здесь оказался?

Как можно кратко я объяснил ему, что после удара по голове я частично потерял память. Его реакция оказалась довольно неожиданной. Он вдруг вскочил, зашел мне за спину и стал бесцеремонно рассматривать рану на голове, при этом спрашивать про сопутствующие ей симптомы, потом вдруг резко прервал свое обследование и сказал: — Очень интересный случай. Может нам еще удастся поговорить о нем, но сейчас мне хотелось задать один вопрос: ты веришь в проклятье палача?

— Не верю, — проглотив кусок колбасы, подтвердил я, честно глядя ему в глаза, но при этом не имея ни малейшего понятия, о чем он сейчас меня спросил.

Хмыкнув, палач на какое-то время задумался, потом сказал: — Ты, действительно, какой-то странный. Могу предположить, что это влияние раны на голове, но ты говоришь вполне разумно, не брызгая слюной и не размахивая руками. У тебя не было припадков?

— Я не безумец, — резко отмел я его сомнения.

Удовлетворенный моим ответом, он кивнул, как бы соглашаясь со мной, а потом неожиданно спросил:

— Клод, тебе приходилось бывать на войне и убивать врагов, глядя им в глаза?

По его вопросу нетрудно было догадаться, о чем пойдет разговор дальше. Его подмастерье сломал руку и ему срочно нужен помощник для работы на помосте. Мне никогда не доводилось делать что-либо подобное, но, с другой стороны, в моей прежней жизни "грязи" хватало, поэтому я решил, что час-полтора как-нибудь продержусь на эшафоте.

"Во-первых, деньги, так как палач, вроде, жлобом не выглядит, а во-вторых, совместная работа сближает. Глядишь, что присоветует, а может даже насчет работы поможет, — подумал я о перспективах, а все одно, чувствовался под сердцем холодок. Так у меня обычно, бывало, когда поручали работу "с душком".

— Приходилось.

— Значит, крови ты не боишься, — подвел итог палач.

— Не боюсь.

— Меня зовут Пьер Монтре. Я палач города Тура. Сюда меня пригласил городской совет города Амбуаза для свершения правосудия, — официально представился он, при этом пристально глядя на меня в ожидании реакции.

— Я уже это понял, — ответил я, прожевав очередной кусок ветчины. — От меня тебе что надо?

Мои слова ему неожиданно понравились, при этом он даже как-то повеселел лицом.

— Этот кусок собачьего дерьма, — он бросил злой взгляд на стоявшего парня, который сейчас со злым лицом наблюдал за тем, как я ем его пайку, — по приезде в город решил выпить пива, потом полез в драку, где безмозглому придурку повредили руку. Видно, господь решил меня за что-то наказать, наградив таким помощником. А, что тут говорить!

Пьер, пренебрежительно махнул рукой в сторону Жана, потом перевел взгляд на меня и вдруг неожиданно спросил: — Ты добрый католик?

Судя по всему, он спросил меня просто так, потому что по его лицу было видно, что он уже все решил для себя. Ни слова не говоря, я достал из-под ворота одежды крестик и показал палачу. Тот кивнул, потом прямо спросил: — Так ты мне поможешь?

В принципе, я уже прокручивал в голове ответ на этот вопрос, и для себя решил, что в моем положении это хоть противное, но на данный момент, единственное решение моих проблем.

— Да. Что надо будет делать?

Пьер сначала вытер руки об импровизированную скатерть, после чего начал рассказывать о моих обязанностях, как помощника палача, четко и методично излагая в деталях то, что мне придется делать на помосте. В конце сказал: — Как видишь, ничего сложного, а если что, я тебе подскажу.

Не успел палач закончить свои объяснения, как из ворот вышел мужчина в темно-синей одежде, наподобие римской тоги. С шеи у него свисала, падая на грудь, серебряная узорчатая цепь с какой-то бляхой на самом конце. Не дойдя до нас метров десяти, он остановился и официально заявил: — Я судебный пристав суда города Амбуаз Луи Куапель. Палач города Тура, Пьер Мотре, ты должен прямо сейчас приступить к своей работе согласно контракту, подписанному тобой с городским советом города Амбуаз.

Палач, уже поднявшийся на ноги, коротко поклонился и сказал: — Я готов выполнить свою работу, господин судебный пристав.

— Следуй за мной, палач города Тура, Пьер Монтре.

— Клод, за мной, — тут же последовал короткий приказ Монтре.

Провожаемый злым и удивленным взглядом Жана, которому явно пришелся не по душе, я направился следом за палачом. Мы шли друг за другом, причем Монтре выдерживал дистанцию в пять-семь метров, не приближаясь к судебному приставу. По дороге я заметил, что на улицах города почти не было видно народа, зато уже на подходе к центральной площади был слышен многоголосый шум. Только я подумал, что вряд ли мы тут протиснемся, ведь там все забито народом, как вдруг, идущий впереди нас, пристав, громко провозгласил: — Идет палач!

Толпа тут же подалась в стороны, освобождая проход, и еще громче зашумела. Среди тупых выкриков и грубых шуток я вдруг услышал пару-тройку угроз и ругательств в адрес палача. Это было несколько неожиданно и естественно вызвало недоумение: — А палач-то здесь причем? Судил-то не он".

Идя среди орущей и галдящей толпы, глядя на возбуждение на лицах людей, я при этом не думал о своей роли в кровавом средневековом шоу, а о том, что судьба, как в прошлой жизни, так и здесь, заставляет меня закладывать крутые виражи. Меня обсуждали, тыкали в мою сторону пальцами и отпускали шутки, хотя может быть это было потому, что я не шел, глядя перед собой, как Монтре, а бросал взгляды по сторонам. Меня не смущали ни крики, ни толпившиеся вокруг меня люди. Если бы так надо было, то я шел, улыбаясь, махая руками и приплясывая.

Балконы и окна зданий, выходящих на площадь, были заполнены людьми. Судя по богатой одежде и дорогим украшениям, лучшие места были отведены богатым и уважаемым людям города. Многие из них, как мужчины, так и женщины, прихлебывали вино из серебряных кубков. В паре мест, возвышаясь над толпой, сидели на лошадях дворяне.

Когда мы подошли к помосту, стало видно, что тот окружен городской стражей. Пристав, дойдя до лестницы, отошел в сторону, пропуская нас к лестнице. Не успел я ступить на помост, как Монтре мне шепнул: — Сними дублет и закатай рукава рубахи.

Сделав, как он сказал, я встал рядом с ним и стал наблюдать, как он перебирает свой рабочий инструмент. Толпа, наблюдая за его действиями, то затихала, настороженно наблюдая, то начинала возбужденно шуметь, выражая свое недовольство тем, что начало казни затягивается. Впрочем, ожидание горожан не затянулось, вскоре появились новые действующие лица: судья, священник и глашатай. Пока последний зачитывал толпе за какие-такие прегрешения будут казнены трое преступников, палач шепотом повторил мне инструкции. Слушал я его в пол уха, так как мне было больше интересно послушать, за какие-такие черные дела будут казнить злодеев. Аптекарь, как оказалось, обвинялся в отравлении своей жены и ее любовника, а разбойники за убийства и грабежи на большой дороге. Не успел глашатай свернуть свою бумагу и сойти с помоста, как приехала телега с преступниками, сопровождаемая двумя конными стражниками. На бедолаг было жалко и в тоже время противно смотреть. Бледные лица, ввалившиеся глаза и дрожащие руки. Толпа встретила их появление оглушительным ревом. Только один из них, главарь разбойников, подталкиваемый в спину, сошел с телеги сам, а двух других пришлось вытаскивать из телеги и тащить на помост солдатам, так как ноги у них подгибались.

Стоило преступникам оказались на помосте, как началась работа подмастерье палача. Сначала я поставил их всех на колени для того, чтобы злодеи могли в последний раз покаяться и прочитать молитву. К каждому из них подошел священник, выслушал их и дал прикоснуться губами к деревянному кресту, который держал в руках. Если разбойники громко каялись, даже с какой-то жадностью тянулись к кресту, то отравитель, маленький, худенький человечек, в отличие от них, до этого находившийся в прострации, словно очнулся, задергался, попытался вскочить, но со связанными руками это нелегко, поэтому он завалился набок. Мне пришлось его поднимать и удерживать на месте, потому что он все время порывался вскочить на ноги, а когда понял, что все бесполезно, дико заорал во весь голос:

— А-А-А-А!!

От него смердело страхом, потом и дерьмом. До этого шумевшая толпа мгновенно замолчала, с животным интересом наблюдая, как аптекарь, надрывая горло, дико орет. Я не знал, что надо делать в подобной ситуации, а оглядываться на палача, который стоял за моей спиной, посчитал неудобным. Проблему разрешил священник, который стоял в шаге от аптекаря и морщился от крика, резавшего ему уши. Он вдруг резко сунул тому крест прямо в лицо, тот вдруг замолчал, поцеловал его, а затем, сотрясаясь всем телом, безутешно зарыдал. В ответ толпа заулюлюкала, засвистела, взорвалась криками. Священник, тем временем, отойдя в сторону, встал вместе с судьей, а на его место вышел палач. Толпа, в нетерпеливом ожидании шоу, снова заорала. С трудом поставив аптекаря на подгибающиеся ноги, я подволок его к виселице. Пьер, отточенным движением, накинул ему петлю на шею, чуть затянул, затем замер в ожидании последнего слова отравителя, но тот просто тупо стоял на лесенке, тараща полные ужаса глаза в пространство. Выждав еще пару минут, палач сильным ударом выбил лесенку из-под ног аптекаря. Тело бедолаги дернулось раз, другой, третий и замерло, раскачиваясь на веревке. Секунда тишины закончилась, и толпа разразилась воплями восторга. Судя по всему, горожане получали немалое удовольствие от смерти своего ближнего. Пьер еще раньше предупредил меня, чтобы я не торопился тащить второго преступника на виселицу.

— Дай людям всласть поорать, — сказал он, инструктируя меня. — А когда они малость поутихнут, то сразу тащи следующего преступника.

Так я и поступил, выждал несколько минут и уже был готов поднимать на ноги разбойника, как раздался чей-то крик: — Гляньте, а наш аптекарь на дерьмо изошел!

Толпа снова заржала, засвистела, отпуская грубые шутки. Неожиданно откуда-то из первых рядов чья-то сильная рука швырнула в качавшееся в петле тело аптекаря дохлую крысу. Трупик мягко ударился о тело и упал на доски, рядом с повешенным. Пьер чуть качнул головой в ее сторону. Быстро подойдя к крысе, я столкнул ее ногой с помоста, но при этом успел заметить, что на ее шее была завязана веревочная петля. Выждав еще пару минут, я помог подняться на ноги убийце и грабителю с большой дороги, после чего подвел к виселице. В отличие от аптекаря, разбойник решил покаяться перед народом. От волнения его голос перехватывало несколько раз, но его речь от этого только выиграла. Народ местами даже одобрительно шумел, слушая о душевных страданиях разбойника. Стоило ему закончить, как все повторилось: тело дергается в последний раз и замирает, раскачиваясь на веревке. Разогретая первой казнью толпа реагирует на новую смерть намного живее и энергичнее: люди машут кулаками, жестикулируют, показывая неприличные жесты и, конечно, орут. Я смотрю на их широко раззявленные рты, вижу их похабные жесты, слышу крики и все никак не могу понять, с чего их так забрало.

Палач, словно режиссёр, ставящий пьесу, дал актерам доиграть акт, а затем приступил к заключительному финалу. Стоило в его руках оказаться кованому пруту, как разбушевавшееся толпа мигом утихомирилась и выжидающе замерла. Монтре качнул прутом в воздухе, потом сделал замах, словно примеряясь к его весу, после чего положил инструмент на место и легонько качнул головой в сторону последнего преступника. Я подошел к главарю, помог встать тому на ноги, затем разрезал веревки на руках. Он попробовал меня оттолкнуть, но руки затекли и плохо слушались, поэтому без особого труда я подтащил его к колесу и заставил на него лечь, слегка заломив ему руку. Тут на помощь мне пришел палач, а спустя пятнадцать минут главарь шайки был распят на колесе. Пока он корчился, дергая всем телом, раззадоренная толпа осыпала его ругательствами, сыпала грубыми шутками, распаляясь еще больше, при этом ей было плевать, что тому было страшно и не хотелось умирать, испытывая жуткие муки.

— Богом заклинаю!! Убей меня, палач!! — вдруг дико заорал, не выдержав, преступник, продолжая дергаться всем телом на колесе. — Милосердия прошу!! Люди, сжальтесь надо мной!!

Сочувствия его крики не вызвали, наоборот еще больше воспламенили, с нетерпением ждущую кровавого зрелища, толпу, которая уже начала торопить палача, увидев, что тот снова взял в руки металлический прут: — Чего стоишь, палач! Размахнись от души!! Врежь ему!!

Пьер, не обращая внимания на крики, неторопливо прошелся вокруг колеса, словно присматриваясь, откуда ему начинать свою работу, потом остановился и посмотрел на судью.

Уже потом я узнал, что судья, в данном случае, был своего рода наблюдателем от города, который должен был контролировать все действия палача и следить, чтобы те соответствовали выполнению всех пунктов договора. В большинство подобных контрактов, но только при сложной казни, которая проходила в несколько этапов, вносился пункт о том, что палач несет персональную ответственность за физическое состояние казнимого им человека, как ни смешно это звучит. Именно такой считалось колесование, где преступнику сначала ломали все крупные кости рук и ног, затем били в живот или грудь, чтобы сломать позвоночник, после чего изломанное тело поднимали на шесте и выставляли на всеобщее обозрение.

В нашем случае палач должен был нанести тридцать (так определил суд) ударов железной палкой, переломав преступнику все крупные кости при этом не дать преступнику умереть раньше времени, но при этом существовал один нюанс — последовательность нанесения ударов. Если суд был готов проявить в последний момент гуманность, палач действовал как бы в обратном порядке, нанося сначала "удар милосердия" по шее или по сердцу бедного грешника, прежде чем приступить к дроблению конечностей уже мертвого тела. Такая изощренная казнь требовала от палача особого искусства, именно поэтому пригласили мастера своего дела, палача из столицы.

Судья чуть кивнул головой, и палач взмахнул кованым прутом. Толпа замерла в ожидании, чтобы взреветь вместе с диким криком боли главаря. Новый крик боли — рев толпы! Еще один крик — дикий рев толпы!

Когда стоишь, словно, на арене сумасшедшего цирка, где ломают на потеху публике одна за другой кости человеку, а вокруг тебя беснуются сотни людей, которые жаждут крови и страданий, ты, несмотря на свою тренированную психику, начинаешь понимать, что жить в мире, где жестокость — стандарт этого времени, придется непросто.

Я опять смотрел на красные, от выпитого вина и возбуждения, рожи горожан, на их широко раскрытые рты с дырами от испорченных зубов, из которых сейчас вылетали ругань и крики. В какой-то момент мне показалось, что вид толпы отвлечет меня от жестокой картины, но вышло, наоборот. Мне стало так тошно, что впору было блевать. Бросил взгляд на Пьера. Его лицо ничего не выражало. Палачу на первый взгляд было лет сорок — сорок пять, широкие плечи, развитая мускулатура. Мне было неизвестно сколько лет он занимается своей работой, но методику этой казни он знал основательно, впрочем, как и анатомию человека.

За время экзекуции главарь дважды терял сознание от боли и тогда мне приходилось приводить его в чувство, отливая водой. Еще один раз палач сделал передышку. Отложив кованый прут, он вытер пот, медленными глотками выпил кружку воды, потом постоял несколько минут. Толпа, тем временем, слушая хрипение уже сорвавшего голос главаря, возбужденно и радостно гудела. После короткого перерыва палач снова медленно и методично дробил кости под неумолчный рев толпы, возбуждение которой дошло до пика. Наконец все закончилось. Монтре, тяжело отдуваясь, выпил одну за другой две кружки воды. Я пригляделся к распятому на колесе преступнику: тот находился без сознания, но при этом был жив. Палач посмотрел на судью, тот ответил ему быстрым и одобрительным кивком: все прошло согласно контракту. Дальше, как оказалось, нас уже ничего не касалось. Я тщательно вытер железную палку палача, а затем сунул ее в большую полотняную сумку, после чего судебный пристав, сопровождая нас, расчистил дорогу. Толпа и не думала расходиться, продолжая таращить глаза на казненных преступников и смаковать подробности и детали.