Влюбленные в море

Слуги не узнают, старых мало осталось, а новые ее и не видели. Оружие приходится оставить внизу, но это уже мало волнует. Не воевать же сюда пришла.

Дон Хосе в кабинете встречает. Он все тот же: строгий и статный, одет с безупречным вкусом, темные волосы гладко зачесаны и заплетены, только... серебрится на висках седина, а на лбу прибавилось морщинок сердитых.

— Здравствуй, отец.

Больше всего на свете на шею кинуться хочет, но мнется в дверях, пригвожденная темным взглядом, и не отводит взгляда своего, не менее темного и упрямого.

"Один только шаг, пожалуйста, не отвергай... отец..."

Мысли крутятся в голове, время растягивается, замирает, и остаются лишь двое — они. Плоть от плоти, кровь одна.

"Пожалуйста, папа"

Будто услышав молчаливый призыв, мужчина делает шаг, взгляд теплеет. Один лишь шаг, разведенные в сторону руки, — и Чита, радостно взвизгнув, будто ребенок, кидается на шею ему, повисая на широких плечах. Шляпа летит прочь, волосы, будто мантилья, укрывают обоих, руки отца обнимают так сильно, что кажется, задохнется — от счастья. Катятся слезы, щеки мокрые уже совсем, но девушка улыбается и обнимает в ответ, боясь оторваться.

Наконец отстраняются, Лючита в смущении утирает лицо, а отец разглядывает внимательно, каждую деталь подмечая: и маленький шрамик-штрих на левой щеке, и загар густой, и намечающуюся морщинку между бровей.

— Ты подросла и повзрослела, Лючита, — говорит он. — Столько времени утекло.

— Целая вечность.

Энрике покашливанием обращает внимание на себя. Дон Хосе здоровается кивком, хмурит высокий лоб.

— Энрике Кортинас, ты берег дочь мою, как обещал?

— Конечно, сеньор Альтанеро.

Девушка переводит взгляд с одного на другого.

— О чем это вы?

— Давно, еще в детстве, отец твой просил приглядывать за малышкой Лючитой, упрямой и беспокойной. Я сделал, что смог.

От дверей слышится голос, неуверенный и удивленный:

— Мария-Лючита? О, мадре де дьос!

Шуршит платье, раздается стук, и прежде, чем девушка успевает помочь, донья Леонора падает в обморок.

— Ты ей не сказал?

— Твоя мать слишком чувствительна.

— Отец, ты жесток.

— Не больше тебя!

— Неужели?

Энрике, понимая, что сейчас начнутся баталии со взаимными обвинениями и выяснением отношений, приходит на помощь.

— Дорогие родственники мои! Может, поможем все-таки бедной сеньоре? Не думаю, что ей удобно вот так лежать.

Смерив его гневными взглядами, они повернулись к женщине. Вскоре уже восседали все в креслах в малой гостиной, попивая крепчайший кофе и разглядывая друг друга. Слуги косились все на юную сеньориту, так похожую на губернатора Хаитьерры и темными волосами, и формой скул, но особенно огромными, цвета темного шоколада, глазами.

Лючита поднесла чашечку к губам, отпила, сморщив носик.

— Вам надо кофе попробовать, который варит мой кок, Гойо Сорменто. Это нечто... восхитительное! Лучший кофе найти можно лишь у сеньоры Фернандес, в Картахене.

Она замолкла, заметив внимательный взгляд отца.

— Картахена де Индиас, столица Дарьены?

Девушка кивнула.

— Лючита, так понимаю, сеньорита Фелис — имя, под которым тебя знает большая часть людей.

— Да, — ответила Чита, не понимая, к чему он клонит.

— Мило. Моя дочь — бунтовщица и республиканка.

— Что?! — воскликнули одновременно брат с сестрой.

На этот раз удивленным выглядел сеньор Альтанеро.

— Еще скажите, не знаете!

— Да что мы не знает? — спросила в отчаянии девушка. — Мы оттуда... бежали, опасаясь гнева губернатора, дворец которого я случайно подожгла.

— Случайно?

Чита замялась.

— Почти случайно.

— И это твое "почти случайно" вошло в историю. Лючита, ты там едва ли не национальная героиня. Некая сеньорита Фелис, которая убила первого советника губернатора, подожгла дворец и таинственным образом исчезла. Породила волну возмущений и движение за свободу. Хотя, подозреваю, все это готовилось не один месяц, но именно твои поступки подтолкнули заговорщиков к активным действиям. Так-то вот.

Девушка слушала с распахнутыми глазами.

— Это... я не... и что теперь? — как-то тихо спросила она.

— Теперь земли, бывшие провинцией Нуэво-Гранады, провозглашены Свободной Республикой Дарьены.

Она уронила голову на ладони. Кажется, говорили что-то матросы про беспорядки в городе, но Чита не слушала. Другая проблема занимала ее голову: Мигель. Но почему же мистер Хоук молчал? Или он тоже не знал ничего? И как же сеньора Фернандес со своей "шоколатери"? И сеньор Кальярес, который, негодяй, конечно, но владелец такой чудесной библиотеки. И это в городе, который показался тогда едва ли не лучшим местом на земле.

— Я не знала, — пробормотала Лючита.

— Знаешь теперь, — ответил — как пристрелил — отец.

— А впрочем... — девушка вскинула голову, глаза загорелись злым огнем, — пусть! Ты не знаешь людей тех, что стояли у власти.

— А ты — знаешь?

— Приходилось общаться.

Передернула зябко плечами, вспоминая сеньора Мендоса.

— Так как ты с заговорщиками связана?

— Никак. Вернее, связана, но совсем по другим вопросам. Ох...

Побуждаемая внимательным взглядом отца, она начала рассказ: о Хавьере Фрэскуэло и намерении вытащить мистера Хоука из плена, о самом мистере Хоуке и о том, как вышла на заговорщиков этих. История выходила путаной, с отсылками к прошлому более или менее отдаленному.

— И это не я их нашла, вернее, я, но лишь после того, как Тарбен Брент и его люди напали на меня, намереваясь похитить. Конечно, их можно понять: лишившись двух судов с ооочень неплохой добычей, они лишились и большей части средств, на которые рассчитывали.

И она принялась рассказывать о нападении на Приму и Красотку Сью, о Питере, который немало помог, прошлась мельком по самому бою.

Мать, донья Леонора, слушала, напоминая о своем присутствии лишь вздохами да заламыванием рук, истинно аристократических своей бледностью. Отец хмурил брови, братец ухмылялся, слушая историю, участником которой и сам был, а Лючита думала, что все это — жизнь.

Жизнь, а не новомодный роман, в котором герои честны и определенно хороши, а злодеи мерзки и ничего, кроме презрения не вызывают. Враги или умирают в конце главы, или перевоспитываются, а если уж остаются злодеями, то всегда можно знать, что вернутся они вновь, дабы мешать героям идти к своей цели. И все, конечно же, получат по заслугам.

Но здесь — жизнь, и истории не заканчиваются, и люди, не плохие и не хорошие — просто люди — напоминают о себе порой неожиданно. И невинные все же страдают. И управляют городами и странами люди не такие уж честные... какая разница — те или другие?

В дверь постучали тактично, напоминая, что к обеду готово все уже давно, очень давно, и неплохо бы сеньорам и сеньоритам переместиться в столовую.

Не все истории поведала Чита и долго могла бы еще рассказывать, вызывая удивление и восторг, смех порой или неодобрение, а то и гнев, но обед, который скорее ужином стал, тоже кончился, день догорал, и собеседники порядком устали друг от друга.

— Лючита, постой.

Замерла на пороге, понимая, что сейчас все и начнется. Мать с Энрике вышли уже, а слуги неслышными тенями скользили вокруг стола, убирая посуду. Отец поманил в кабинет. Как послушная дочь, Лючита отправилась следом.

И там уже гремела, отражаясь от стен, буря. Надежды на то, что ее не будет, не увенчались успехом. Мужчина, столько часов слушавший с интересом, задававший вопросы, шутивший даже, решил напоследок указать дочери на то, как нехорошо она поступила, сбежав из дома.

А дочь посмела ответить. Молчать она и раньше не умела, а теперь уж тем более.

— Это ты! Ты сделал меня такой! — неслось ему в лицо. — Упрямой, не хуже тебя. Какой я еще могла стать при таком отце? Тихой и безответной, будто мама или Мария-Елена? Ну уж нет! Ты всегда хотел мальчика, и воспитание мне давал не такое, как всем остальным девицам на выданье. Я и стала — не такой. И море любила всегда. И ценным самым считала свободу. Или не ты говорил мне, что каждый имеет право на лучшую жизнь? Я и выбрала ее — жизнь, лучшую для меня. Сама выбрала. И ничуть не жалею. И даже счастлива. Только... простите, что доставила столько волнений. Этого я не хотела.

Она замолкла, так же быстро потеряв запал, как и найдя его. Отец смотрел неотрывно, сказал с горечью в голосе:

— Да. Ты мое дитя.

Но что-то еще звучало в том голосе... гордость?

* * *

Ночь, вступая в свои права, глушила цвета на земле, рассыпая щедрой рукой звезды на небе...

Все это было, было уже. Выходя в сад, Лючита вдохнула глубоко воздух, напоенный ароматом роз и жасмина, и почувствовала наконец, что вернулась.

— В довершение должен быть бал и некий сеньор, который покорит мое сердце, — сказала задумчиво девушка. Перехватила взгляд Энрике, полный любопытства, пояснила, — я не о Мигеле, не думай. Хотя именно здесь мы познакомились. Мадре де дьос! Как я глупа была и молода.

Покачала головой, улыбаясь мыслям и удивляясь самой себе. Что, если бы сеньор Сперасе оказался человеком более благородным и пришел тогда за ней? Или же, наоборот, вовсе не встретился на балу? Что бы было тогда? Лючита не знала, да и знать, по сути, не хотела.

— Братец, поедем домой. Отца я предупредила.

Еще одно место, которое тянет магнитом — дом, в котором выросли оба, в котором бегали и шалили, нагоняи получали и учились прилежно. Дом. Родной.

Ночные улицы Пинтореско шумели и кипели в центре, по окрестностям сводя активность на нет. В вилле, вскарабкавшейся на предгорья, царила тишина. Жили здесь, как сообщил дон Хосе, лишь кто-то из родственников — пара вдовых тетушек, да мелкие еще племянники, — часть прислуги, няня Ампаро.

Ее-то и встретила Чита первой, улыбнулась, заслышав квохтанье далеко не молодой уже женщины.

— О-ох, Мария-Лючита, золотая девочка наша, вернулась! Счастье-то, счастье какое. Ансельмо! Ансельмо, старый дурак, смотри, кто приехал! Дочка-то дона Хосе. Да не Морена, чего ей тут делать, а Лючита, нинья, солнышко наше. Милая, а ты отца видела-то? Да? О-ох, а как он зол был, как зол... помирились? Ну и отлично. О, а кто это с тобой... Энрике! Иди, обниму, шалопай!

Няня, невысокая и крепко сбитая, сгребла Кортинаса так, что тот от объятий закашлялся.

— Няня, тебе на фрегат наш — цены бы не было! Сильная женщина.

— Это что ж за фрегат-то, ребятки?

Лючита раскраснелась от гордости, говоря:

— Вьенто. Мой фрегат, самый быстрый во всем Мар Карибе. Он чудесный, няня!

— Ох, все бы игрушки ей. А что ж жениха, приглядела себе?

Кортинас, чувствуя, что Чита готова вспылить, перебил:

— Нянюшка, разговоры-то разговорами, а может найдется чего пожевать?

— Так что ж, вы не кормлены что ли?

— Кормлены. Только, — быстрый взгляд на сестру, — проголодались уже.

Женщина засуетилась, раздавая команды прислуге и создавая ненужный шум.

— Сейчас-сейчас, — приговаривала она, — скоро все будет.

— Вы идите, а я прогуляюсь чуть-чуть, — ответила Чита, которая и есть-то не хотела.

— Долго-то не гуляй, темно уже.

Не отвечая, кивнула и, обняв по пути Ансельмо, направилась в сад. Там, возвышаясь над городом, стояла с давних времен беседка, пронизанная ветром и запахами. Видно из нее и дома, и горы, и лес, и — море.

Ночь полнилась шорохов, небо хвасталось блестками-звездами, ветер играл с волосами.

— Хорошо-то как.

Лючита распахнула объятия, принимая в них весь мир. И тут же вздрогнула от голоса.

— Сеньорита Альтанеро, у меня сообщение от вашего отца.

Разглядеть лицо говорящего не получилось, поняла лишь, что закутан он в плащ и высок. Голос знакомым тоже не показался.

— Это важно. Он хочет вас видеть.

Мужчина на пороге беседки протянул что-то, она шагнула ближе, взяла письмо и тут поняла, что смутило в первый момент. Отец не стал бы писать ей, а просто позвал, на словах.

— Вы...

...уверены? — хотела спросить, но по голове чем-то ударили, чужие руки схватили запястья, мешая достать оружие. Ускользающим сознанием увидела, как из кустов выскакивают люди и направляются к ним.

— Кто-нибудь... Энри-ке...

Ладонь закрыла рот, мешая кричать.

* * *

На груди ворочалось и попискивало что-то теплое и тяжелое. Сознание включалось частями: сначала она услышала звук, потом в нос ударил затхлый запах подвального помещения и резкий — чего-то животного, и после уже Чита поняла, что грудь-то ее. И на ней кто-то шевелится.

Коротко взвизгнув, девушка стряхнула с себя лишнее. Голова от резкого движения закружилась, дернуло кисти, громыхнуло железом, и она с удивлением осознала, что рукам мешают двигаться тяжелые кандалы. Застонав от отчаяния и злости, она вспомнила ночь в доме, где родилась.

— Вот и попалась птичка, бедная птичка моя, — пришла на ум строчка из детской песенки.

Ощупывание себя большой радости не принесло: да, цела, на затылке лишь шишка намечается, да, больше не болит ничего, но исчезло оружие, шляпа, сапоги и колет. Хорошо хоть штаны и рубашку оставили.

Ощупывание помещения радости принесло еще меньше: голые стены, в углу соломенный матрас, кандалы продеты через кольцо в полу. Двигаться далеко не получается, рассмотреть что-либо — тоже. Усевшись обратно на ложе Лючита принялась ждать.

В голове крутились мысли одна мрачнее другой: от "убьют-изнасилуют" до "отберут фрегат". И второе почему-то вызывало ужас гораздо больший. Перебирала имена врагов, которые хотели бы отомстить, и имен этих получалось много. Вздыхала, понимая, что она не случайная жертва, как тогда в случае с мистером Хоуком, и все эти вести якобы от отца и пленение затеяны против нее, Марии-Лючиты Альтанеро де Контильяк, прозванной сеньоритой Фелис. Подумалось вдруг, что все это повредить может репутации отца, ныне губернатора Хаитьерры, и она ощутила укус совести. Сбегая из дома и совершая поступки, не оглядывалась на родных. А, возможно, стоило бы.

Вспомнился Энрике, который сейчас, наверное, с ума сходит, разыскивая сестру. Отец, мудро наступивший на горло принципам, дабы не потерять вновь свободолюбивую дочь, и все же ее потерявший. Мать, которая, услышав новость, наверняка сляжет с мигренью. Няня Ампаро, которая... о, мадре де дьос, пожалей ее сердце!

Команда вспомнилась. Мистер Нэд, суровый, но не злой, болтливый Чуи, задиристый Йосеф, немного зловещие братья — Марко и Мануэль, Унати, сильный и невозмутимый, здоровяк Бартемо и волшебник сеньор Сорменто, Амори Бри — человек, полный достоинства, и Уберто Димаре...

На этом лице сердце споткнулось и застучало дальше, а Лючита выгнала прочь лишние мысли.

На другом конце помещения осветился прямоугольник, загремели ключи, проворачиваясь в замке, скрипнула дверь, и девушка сощурилась, не в силах сразу разглядеть вошедшего.

Мужчина оказался невысок и худ и страшен лицом. Но не успела его рассмотреть, как следом в затхлую обитель ступил еще один, с оружием, и после только — сеньор. В том, что это сеньор, даже благородный дон, с землями и имениями, сомневаться не приходилось. Все в нем говорило о достатке и власти: манеры, голос, которым велел охране подождать снаружи, лицо, породистое и высокомерное, одежда, дорогая, хоть и лишенная тонкого вкуса, пальцы, толстые и в кольцах все.