Солнце

Я вспомнила женщину возле тела.

— Я понимаю, — сказала я.

И, немного поколебавшись, спросила:

— А восстановить — нельзя?

Соль гневно взглянул на меня и проговорил с расстановкой:

— Я не могу оживлять! Я не Господь Бог! Я такая же тварь, как и ты. Только не человек.

Я задумчиво смотрела на него. Живой взгляд, волевое лицо, взволнованное дыхание...

— Не человек... — повторила растеряно. И в сомнении добавила:

— А похож...

* * *

На следующий день я выключила мобильник и включила Чайковского. Хватит с нас внешнего мира. Опять вдвоём, опять в саду, пока сирень не отцвела. Май не вечен, но вот-вот июнь, со своими цветами и радостями. Впереди лето, впереди счастье... Это неважно, что порой взрываются Зюйды...

— Как тебе показался Роман Борисович? — поинтересовалась я, наливая Солю кофе.

— С удовольствием поговорил с ним, — легко отозвался Соль. — Мне любопытно, ему любопытно...

— А тебе что любопытно?

— Ну, как? Всем хочется знать, что о нём говорят. Я много чего новенького про себя услышал. Сколько всё-таки абсурдов в науке! Просто невыносимо порой!

— И тебе захотелось исправить, — догадалась я.

Соль скромно потупился.

— Пожалуй, я не смогу помочь всесильной науке, — согласился он спустя минуту. — То, что можно просто принять на слово — там необходимо доказывать, а доказывают неуклюже — и годами. Не будешь же каждую мелочь на блюдечке подносить. Но Роману Борисовичу с удовольствием пойду навстречу, если он не будет излишне скептичен. Поглядим.

— Ты предоставишь ему доказательства?

— Нет, факты. Много фактов. Доказательства он найдёт сам. По грибному лесу за руку не водят.

— А он поверит?

— Если человек сам себе докажет — он поверит.

— Интересно, — протянула я, совершенно не сведущая ни в науках, ни в доказательствах.

— Я тебе больше скажу, Таня, — поколебавшись, выдохнул Соль, — мне всегда трудно было устоять перед искушением. Я ведь хорошо знал Михайлу Васильича...

— Кого?!

— Ломоносова.

— Что ты говоришь?! — ахнула я, — так значит...

— Да, в какой-то мере. — Соль задумчиво откинулся на спинку стула. — Что мне в нём больше всего нравилось — он не был скептиком. Он не был тем осанистым болваном, какими тогда полна была Академия. Он не боялся невероятного. Он не боялся мысли, которая нарушит его покой.

— Какие у тебя воспоминания!

— Есть что вспомнить, — кивнул Соль и, подпершись на локоть, уставился в окно. — Занятные времена. Впрочем, от костра остались только искры. — Он усмехнулся. — В то время я носил шпагу и букли. Та жизнь была бурной. Меня одолел порыв деятельности. Это со мной случается. Я много путешествовал. А проще сказать — уносил ноги, когда вызывал излишнее внимание.

— И у тебя была жена с высокой напудренной причёской и чёрным сердечком на щеке... — не без иронии изрекла я, верная своей слабости.

— Была. Я был представлен её отцу и танцевал с ней менуэт... Но я не сказал, кто я, и в конце концов пришлось покинуть её... то есть, уведомить о своей смерти... а потом, в Новом Свете была другая жена... В то время достаточно было оказаться в Новом Свете, что бы порвать с прошлым.

— А лицо... У тебя всегда было такое лицо.

— Всегда. Трудно менять привычный облик. Лицо — это не только внешность. Это и внутренняя натура. Каждый хочет оставаться самим собой. Лицо человека складывается всю жизнь. А у меня — и вовсе история Вселенной. Таким оно стало постепенно. За множество жизней.

— Но ведь ты не умирал.

— Я исчезал.

— А старел?

— Старел. Жизнь есть жизнь.

* * *

Перед сном я всё же позвонила Тошке. А то опять по больницам кинется. Тошка мигом откликнулась, голос показался сдавленным.

— Ты как себя чувствуешь? — забеспокоилась я.

— Нормально, — буркнула Тошка, — могла бы и раньше позвонить! От сирени твоей голова болит, всю ночь не спала.

— Ну, и выставила бы на балкон!

— Тут никакие балконы не помогут.

— Ты переволновалась.

— Ещё бы. Слушай, Татка. Я к тебе завтра с утра приеду. Поговорить надо. Только вот Соль твой там...

— А чем он мешает? Мы же два сапога пара, сама говоришь.

— Ладно. Тогда я к тебе с Романборисычем приеду. А пока ты мне ответь на такой пустяшный вопрос: кто он?

— Роман Борисыч?

— Не глупи! Романборисыч — доктор физико-математических наук. А вот самородок твой — он кто?

— Ага, — догадалась я, — то есть, вы с Роман Борисычем о нём говорили.

— Не то слово! Так я жду ответа. Короткого и точного.

Вот ещё! Короткого и точного!

— Тош! Ты же знаешь, я совершенно не способна на короткие и точные ответы.

— Заюлила! Ну, думай ночь, что завтра врать будешь — и не вздумай врать!

Тошка всё ещё шутила — потому я особо не заволновалась. Очень мило. Пусть придут с Роман Борисовичем. Они явно стали дружнее. Посидим под 'Мадам Лемуан', поедим деликатесы из атомов, коснёмся астрофизики. Соль любит гостей.

И только наутро меня осенило, что всё не так просто, если ради визита маньяк-астрофизик пропускает работу. Впрочем, Соль воспринял новость спокойно.

— Разумеется, — не глядя на меня, пробормотал он, — вопрос должен был возникнуть. Я думаю, в узком кругу это может и не быть секретом. Лишь бы наружу не хлынуло.

* * *

Соль так и остался в своём ореховом джемпере и, самолично наполняя чашку, облил его молоком. Что не сказалось на его блистательном виде. Встречая у калитки гостей, он был безупречен. А Роман Борисович устал и всклокочен. Это бросалось в глаза, вызывая сочувствие. Но говорило ясно: с такими жертвами — без жертвы не уйдёт.

Что ж? Будем искать взаимопонимания.

— Здравствуйте, Таня! — он приложился мне к ручке. — Здравствуйте, Соль! — вгрызся в Соля взглядом.

— Здравствуйте! — радостно пропели мы с Солем, — просим к столу! — и поволокли Роман Борисовича с Тошкой под своды 'Мадам Лемуан'.

Разумеется, атомное угощение оказалось краше прежнего.

Может быть, до́ктора наук и потрясла бы мадам-лемуанная роскошь и многоярусное изобилие стола с птичкой во главе, но бессонная ночь и нервное состояние сильно зашорили ему глаза. Он и сам в этом признался и просил быть снисходительными — есть он не мог. Тошка ещё чего-то жевала в привычном ритме вечно худеющей девушки, но её поклонник во всё время разговора только вертел в пальцах, то и дело поднося ко рту и на крутом вираже отгоняя обратно, несчастный петрушечный лист и так его истрепал, что подносить ко рту оказалось нечего. Но он этого не заметил и продолжал поступательные и отступательные движения.

— Соль, — начал он, — извините, что я так сходу — и всё ж давайте сразу поговорим. На тяжёлую тему. Я знаю, что вы не хотите её поднимать, но выхода нет. Скажите, нужно ли перечислять примеры, когда вы и... ну, выразимся неточно... привычное поведение окружающей среды, несколько... так сказать... расходятся?

Соль чуть задумался.

— Можете не перечислять. Продолжайте.

Роман Борисович продолжал:

— Вы понимаете, что, когда такое происходит на твоих глазах, сомневаешься в собственном рассудке. Но когда ещё, минимум, двое сообщают похожие наблюдения — сомнения исчезают. Слишком много совпадений. То есть, я делаю выводы, у вас оригинальные свойства. И мне хотелось бы о вас узнать... подробнее. Дело в том, что вчера я начал работу... первые попытки — и результат оказался потрясающ! Вы действительно дали ключ... Кто вы?

Некоторое время Соль молча смотрел на него. Потом тихо спросил:

— А вы не боитесь?

— Чего?

— Узнать.

Тут и Роман Борисович, плотно сжав губы, вбил в Соля взгляд, словно гвоздь.

— Говорите, — прохрипел наконец.

И Соль сказал.

Повисла тишина. Тошка замерла, втянув голову в плечи, и в ужасе глядела на меня.

Соль спокойно произнёс:

— Вы же понимаете, что, заяви вы такое во всеуслышание — вас упекут в жёлтый дом. Послушайте, — с некоторым порывом обратился он к собеседнику, — давайте не выносить сор из избы. Я помогу вам. Вы сделаете замечательные открытия. Ньютон не только яблоком мне обязан. А Галлей! А Циолковский! Но невозможно познать всё разом. Да и не нужно. Всему своё время. Вселенная гармонична. Давайте же заключим союз. А подозрения скоро забудутся.

Роман Борисович долго сидел неподвижно, а потом чуть заметно потряс головой.

— Поздно, — проговорил хрипло, — я уже сообщил о вас коллегам. Они ждут от меня ответа. Есть вещи, о которых невозможно умалчивать.

— Ну, отговоритесь как-нибудь. Ваши подозрения оказались ошибочны.

— Есть ещё ряд причин, который я как учёный... поймите, я не могу. Будь, что будет!

— Зря вы так срываетесь. Для мировой астрофизики куда полезнее будет наш с вами союз, чем шумиха в усладу дуракам.

Роман Борисович убито глядел прямо перед собой.

— Я догадывался, — зазвучал его глухой голос спустя полминуты. — Вы слишком много знаете, слишком свободно оперируете. Слишком логично увязаны факты. Такое придумать немыслимо.

— Да, — вздохнул Соль, — я увлёкся.

— А как вам вчера поступившие новости? — забормотал доктор, — за неделю замечено общее снижение солнечной активности. А вы, Таня Тоне сказала, только неделю же...

— Угу. Всего неделю на Земле, и уже вляпался в дурацкую историю!

— А, к вашему сведению, человек, узнавший вас в Зюйде, дал интервью прессе. И нашлись ещё свидетели. Водитель автобуса. Некоторые пассажиры.

— Если не раздувать огня, — зло процедил Соль, — поговорят, и надоест. Известны же массовые галлюцинации. Имейте в виду: я откровенен только с вами. Я протягиваю вам руку. Другим я буду всё отрицать.

— И ещё, — словно не слыша, говорил Роман Борисович, — вы отличаетесь внешне.

Соль изумлённо на него уставился.

— Это действительно так, — упрямо продолжал доктор, — хотя оно не ярко выражено, не бросается в глаза. Но — неоспоримо. Это заметила Тоня. Заметил я. Григорий Петрович. Все, кого удалось расспросить. Есть нечто неуловимое, что делает вас непохожим на человека. Определить я не могу, но... — Роман Борисович поднял голову и взглянул Солнцу в глаза, — Соль! Я понимаю ваше нежелание выходить из тени, но боюсь, вам не обмануть общество.

Он слегка пожал плечами и промямлил:

— Да и что вы так славы боитесь? Герострат ради неё жизнь и честь отдал.

— Да знал я этого Герострата! — буркнул Соль.

* * *

Первая ласточка порхнула на третий день. Поначалу невинна и легка, как Божья птичка. По нашей пустынной улице пошли шататься незнакомые личности. Раньше раз в месяц кого занесёт. К примеру, жаждущего единения с природой романтика или заблудшую парочку в поисках соловьиных трелей. А теперь — туда-сюда, туда-сюда! — мимо пройдут, обратно повернут. Гуляют. Не придерёшься. Весёлый месяц, сирень. В первый день я так и подумала — пришли сиренью любоваться. Порадовалась за наш сад, за дедушку: ценят люди его талант и труд! А потом поразмыслила — и впала в печаль. Как же! Нашла одухотворённых эстетов! До истории с Зюйдом нюхали сирень? Мы с Солем накрепко заперли двери и калитку, занавесили окна и отгородились от мира.

Но тихая жизнь всё равно закончилась. К звону цикады привыкаешь. А вот к настойчивому гудению голосов — никак. Заросший травкой пятачок перед домом оказался затоптан. Крыльцо забросано окурками. И ночью, и днём скреблись в дверь, стучали в окна веранды, а звонок мы отключили после первых минут непрерывного трезвона.

— Какой сад дедушка вырастил, сколько городу подарил посадочного материала, сам заботился, ухаживал — никогда никто не заинтересовался — а тут набежали! — пожаловалась я Солю.

Тот вздохнул:

— Дедушка, несомненно, заслужил народную память. Такой сад фору даст ботаническому!

— Оно так и есть, — обрадовано сообщила я, — у дедушки были сорта, которых нет в ботаническом саду, оттуда приходили, просили черенки, и дедушка делился, и рубля не спросил. Такое у него бескорыстное воспитание. Дедушка сам вывел сорт, а это не шутка... Два года, как его нет.

— А мы увековечим его память! — объявил Соль. — Мы сделаем то, чего не догадались отцы города, тем самым совместим два полезных дела.

— Каких?

— Мы установим дедушкин мемориал у нас на фасаде. Возможно, тогда спохватятся, оценят его труд. Заодно отвлечём массы. Подтолкнём помыслы по иному пути. Глядишь, от нас отстанут.

— Думаешь, подействует?

— Попробуем...

И под покровом ночи на стене со стороны улицы появилась чугунная доска с добрым и славным дедушкиным именем, портретом, заслугами и датами жизни.

Мы ждали, как отзовётся в народе. Народ безмолвствовал. То есть — продолжал глухо рокотать под дверями и расшатывать забор. Да и можно ли назвать это народом. Пустые бездельники, которым некуда девать время. Сюда бы настоящих! Таких, как дедушка!

Дедушка, чуть улыбаясь, смотрел на толпу. Нельзя сказать, чтобы его не заметили. Заметили. Из баллончика подрисовали рога.

Спасибо дедушке! Мемориал ему положен уже за то, что в своё время сделал добротный и сплошной забор. Любопытные носы порой возникали над его зубчатым верхом, но в густой листве сирени ничего не увидишь. А лезть в сад всё-таки боялись.

Я позвонила Тошке:

— Ты как там?

— Я-то ничего. Сегодня мы с Романом Борисовичем...

Вот это да! Мы с Романом Борисовичем! Что творится!

...мы с Романом Борисовичем прошлись по набережной. Как хорошо, Татка! Я сто лет вдоль озера не гуляла. Всё что-то шьёшь, плетёшь, по магазинам бегаешь... Такая ширь! Такой закат! — Тошку разобрала романтика.

— Нет, как мы живём?! — захлёбывалась она, — разве так живут?! Разве можно не видеть — как солнце садится!

— А как твоё-то солнце?! — тут же спохватилась она. — Слушай, неужели он вправду солнце?! Я узнала — чуть не померла! Я, знаешь, сама-то — ничего, кроме лужи, не заметила. Только с чужих слов... А лужа — ну, мало ль, померещилось. А тут в Новостях передали...

Мы с Солем телевизор не смотрели. И, похоже, зря. Надо быть в курсе, что там про нас плетут.

— И чего передали?

— Ну, вроде, Соль твой уничтожил группу террористов, за что благодарность выражают, но вообще-то он опасен, поскольку действия его не корректируются, и он не идёт на контакт...

— Чего?! — ужаснулась я.

— Но потом возразили, — щебетала Тошка, — что феноменальные способности явление редкое, и надо усилия приложить, чтобы использовать в целях служения человечеству... Слушай, как вы там вообще держитесь-то? Что у вас происходит? Может, навестить?

— Не надо, Тоша, — хрипло пробормотала я, — не прорвёшься.

* * *

И всё-таки к нам прорвались. Нет, не Тошка. Пламенный фанат сиреневого сада. Во всяком случае, так назвался прыткий мужчинка, перекинувший ногу через забор.

— В чём дело?! — рыкнул на него Соль, — почему вы нарушаете неприкосновенность территории?!

— Прошу простить, — рассыпался в любезностях ловкий вьюн, перенося вторую ногу, — но я столько наслышан об этом чудесном храме прекрасной Сиринги...

Соль опешил. Я тоже. Про нимфу Сирингу-то я слыхала, но такой оборот по отношению к дедушкиному саду встретила впервые. А гость уже спрыгнул на землю, охорашивая поддёрнутые брюки: