Солнце

— Как? — всё ещё не верила я, — навсегда?!

— Навсегда.

— Ты не вернёшься?!

— Нет.

— А как же я?

— Ты ещё не поняла, Таня? — Соль долгим взглядом смотрел мне в глаза. Потом повторил:

— Я не человек. Я плазма.

— Возьми меня с собой, — тихо попросила я, — я тоже стану плазмой.

И даже представила себе, как стану плазмой. Одно мгновение — я распадаюсь на атомы и становлюсь одним единым с Солем, и мы навсегда неразлучны.

Соль потемнел от гнева:

— Ну, уж нет! — воскликнул с исступлением, — я не для того грохнул столько народу. Всех, кто сколько-нибудь связан с информацией. Это громадная сеть. Ради тебя, Таня! Я хочу, чтобы ты жила.

— Я не смогу жить без тебя, Соль, — почти неслышно произнес язык, а сама я была уже где-то не здесь.

Голос Соля стал нежен:

— Это кажется, Таня. Это пройдёт.

Я покачала головой.

— Пройдёт, — настойчиво повторил Соль, — это первое время так. Ради меня выдержи, а я тебя никогда не забуду.

— Я хочу стать плазмой, — произнесла я и поняла, что губы у меня уже мёртвые. Но Соль обнял меня:

— Поверь. Пройдёт. Я помогу тебе. Всё-таки ты не сама же... Это я. Я приложил усилие, и немалое. Другое дело, что не всякая душа так откликнется.

Голос его дрогнул:

— Таких, как ты, ещё поискать надо. Но я постараюсь совершить обратное... насколько получится. Ты разлюбишь меня.

— Нет.

— Если захочешь, разлюбишь.

— Я не хочу.

Соль грустно вздохнул:

— Да, ты не хочешь. И всё же переживёшь. Смотри иногда на меня. Мы будем встречаться. В вышине над Землёй. Взглядами. Мы будем помнить друг друга. А потом ты поймёшь, что я всего-навсего плазменный шар. Не человек.

Так он мне говорил. А я слушала. А включённый телевизор пел: 'Не сыпь мне соль на рану...'

— Вот кто ты, моё Солнце, — медленно произнесла я. — Ты соль. Боль и соль. Не сыпь на рану...

И вроде это не я была. А кто-то, кого я не знала. И удивлялась ей. Она уже не подчинялась мне. Она заговорила. Бурно, торопливо:

— Держи меня, Соль, и не отпускай меня! Пусть будет так! Ты соль, я рана! Разъешь до смерти, Соль! Зачем ты спас меня, Соль?! Зачем остановил пулю?! Не жить бы после тебя!

И она много чего кричала. Из неё изрыгались все молнии, все истерики, какие есть на свете. А я оставалась мёртвой. И вообще была камнем. А может быть, даже распадалась на атомные ядра. Только так и можно было жить.

— Прощай! — крикнул Соль, — надо исчезать, вон, по улице уже валит проверка. Пусть проверят.

Это он ей. Не мне. Я-то — плазма. Я превращаюсь в плазму вместе с Солем. И мы вместе невидимо удаляемся от Земли. Мы навсегда неразлучны.

— Прощай! Ты выдержишь! Всё пройдёт. Ты будешь счастлива! Я так этого хочу! Вряд ли я когда-нибудь приду на Землю. Времена меняются. Но если это когда-нибудь и случится — я буду искать такую, как ты!

Не знаю, что с ней там было. Кажется, она так и осталась рыдать на полу у телевизора. А телевизор пел то Носковым, то Газмановым. Под Газманова приоткрытая дверь распахнулась. На пороге стояло безликое лицо и предъявляло корочку:

— Необходимо видеть господина Солнцева!

И смущённо переглянулось с сопровождавшим.

Оба потоптались, покашляли — а потом сочувствие залило их вполне человеческие души. Тоже ведь — люди... Безутешное женское горе трогает и железные сердца.

— Простите... — пробормотали оба, — понимаем... Хотелось выразить соболезнование и уведомить... В виду особой ситуации вам помогут с похоронами.

Она ничего не слышала. Но с похоронами действительно помогли. Средства собрали вдруг объявившиеся фанаты, благодарные спасённые из Зюйда, научные работники института Солнца и масса разного народа. Тошка не отходила от подруги, а Роман Борисович от Тошки, так что Таню оградили от искушения растворить соль на дне озера Снеж.

Соль размывало время. Это его прямое назначение. Концентрация уменьшалась медленно, но неотвратимо. Стало возможно дышать, спать, есть, разговаривать. И даже радостно протягивать руки навстречу восходам, и бродить по берегам, провожая закаты. Она так и смотрела всю жизнь на солнце.

Но в день похорон об этом говорить было слишком рано. У гроба Таню поддерживали под локти Тоня с доктором, а Григорий Петрович играл лично, и от его скрипки рыдала громадная толпа на кладбище, рядом с могилой дедушки, о замечательном наследии которого только тут невзначай-то и вспомнили. Для похорон Антонина хотела нарезать сирени в саду — но оказалось, и 'Мадам Лемуан', и 'Моник Дельбара', да и все прочие — давным-давно отцвели, и на ветках вместо прежней роскоши засохшие рыжие комки. Увядшая сирень удивительно безобразна, и тем безобразней, чем прекрасней была в весёлый месяц май. Тане было всё равно. Таня молчала. Даже не плакала. Чтобы не видели лица, на которое теперь, как и на сирень, лучше было не смотреть, Тоня раздобыла густую чёрную вуаль. И водила подругу, словно покорную куклу. И никто так и не узнал, что хоронят не Соля, а его белковое подобие. Таких подобий Соль мог наклепать хоть сто, хоть тысячу. Для всех перекрёстков и зеленоватых 'шкод'. Хоронить, не перехоронить.

Однако Татьяна прощалась не с подобием. С Солем.

Вот только в церкви отпевать его было нельзя.

Кажется, через несколько лет у неё появился жених. Говорят, его тоже пригнал дождь. И даже сирень цвела. Впрочем, это уже неважно. Потому что она и я — совершенно разные существа. Между нами ничего общего. И мне до её жизни нет никакого дела. Я с Солем! Навсегда!

Мы так любим друг друга!