Разрушающий. Часть I. Соната

No 2010-2011 Скоробогатов Андрей

Разрушающий (Верх-Исетская Рапсодия)

Часть I. Соната

Я пришел молчать о помощи,

Я всего лишь беглец, я не выдержал Света Пути.

(Сергей Калугин)

Эпизод 1. Верх-Исетская рапсодия

1.0

(Путник)

Юноша бежал. Бежал по пыльному тротуару от торгового центра вглубь кварталов со свободными коммунами. Лёгкое серое пальто расстегнулось на ветру, а времени, чтобы застегнуться, не было, шарф размотался и неприятно налезал на подбородок.

...Иногда обстоятельства кажутся сильнее личности. Иногда хочется уничтожить привычный мир вокруг себя, потому что всё надоело. Иногда создаётся ощущение, что лучший способ спастись от череды разрушений внутри себя и снаружи — попасть в новую реальность и начать жизнь с чистого листа. Похоже, что это начало получаться.

Все эти мысли крутились в голове, но сильнее всего хотелось спастись от преследования.

Новый мир, в который он пришёл всего пару часов назад, выглядел живым и настоящим, но чересчур агрессивным. Двое охранников-наймитов в сине-зелёной униформе гнались за ним от Основинского Парка. Они были намного выше и крепче, и, судя по выражениям лиц, жалеть худого юношу они не собирались.

Он свернул с Кооперативного проспекта на улицу Учителей и стал петлять между огороженных заборами кирпичных домов и высоток прошлого века постройки. Забежал за угол одного из них и, прижавшись к стене, отдышался. Дом оказался невысоким, он стоял отдельно от других и не был огорожен, рядом виднелся подъезд.

Засунув за пазуху странный, нелепый предмет, который беглец подобрал в торговом центре и до сих пор держал в руке, он подошёл к подъезду и посмотрел наверх. Вверху красовалась вывеска с узорчатыми буквами "Часовая мастерская", а рядом то же самое, только японскими иероглифами. Непонятно почему, но надпись показалась удивительно родной, и беглец почувствовал, что стало безопаснее. Свой маршрут по незнакомому городу он выбрал неосознанно, но, похоже, именно сюда и нужно было прийти.

Поправил шарф, застегнул пальто, осторожно пододвинулся к краю и посмотрел за угол — преследователей не было видно, и это обрадовало беглеца.

— Уверен, что это — он и есть? — послышался шепот со стороны подъезда. — Щуплый какой.

— Тише, он заметит! — второй голос был бархатистым и старческим.

Беглец повернулся, но увидеть, кто подкрался к нему сзади, он не успел — по голове ударили чем-то тяжёлым, и сознание отключилось.

1.1

(Горожанин)

Почесав лохматую голову, Константин Молот уставился в своё отражение в обломке зеркала, стоящего в прихожей.

Старею, вдруг подумалось ему. Всё правильно, немолодой уже — четвёртый десяток разменял, скоро придёт пора детишек учить, а особых перемен к лучшему нет. Товарищи давно советовали пойти наймитом в Корпорацию, но ненависть к представителям центральной власти всё время оказывалась сильнее желания прилично зарабатывать. Константин и в тридцать пять оставался извечным нонконформистом и терпеть не мог любого намёка на какую-либо форму зависимости. Впрочем, ровесников с похожей судьбой и характером, в городе, особенно Внешнем, пруд пруди — как-никак, родился в период демографического бума. Говорят, в стране миллиону с лишним человек тридцать — тридцать пять лет. Итого — почти четверть мирового населения.

Металлист вернулся в комнату, надел куртку-косуху и растёр замёрзшие за ночь в кожаных брюках ноги.

Ещё раз огляделся. Помимо трёх бутылок из-под древнего коньяка, на полу валялись окурки от самокруток и драгоценных сигарет, игральные карты и пара гильз. Картонка, уже второй год заменявшая оконное стекло в комнате, была пробита в двух местах. Крови на полу и стенах не оказалось — что уже радовало. Константин попытался вспомнить вчерашнее, растирая виски.

А вчерашнего не было. В голове было шумно и пусто, как после Ядерного Четверга. Помимо сумбурных воспоминаний о ночных кошмарах, в сознании крутились только несколько тревожных кадров последнего вечера. Вспомнилось лицо девушки, лица двух приятелей — Алекса и Егора, но что конкретно произошло, оставалось неясным.

Много выпить он не мог — это про себя Константин знал точно. В эпоху сухого закона с выпивкой надо осторожнее, могут поймать и закрыть. Потому подобные провалы в памяти совсем не радовали — непонятно, чем они могли быть вызваны. Также настораживало отсутствие дома подруги Лизы — познакомились они недавно, и, судя по всему, первой пьянки с друзьями она не перенесла.

"Надо прогнать печальные мысли", — решил Молот, подошёл к холодильнику и включил стоящий рядом древний магнитофон с заслушанной до дыр бразильской "Сепультурой". Достал японский "бичпакет" и начал грызть, запивая кефиром и потряхивая головой в такт музыке.

Стало немного веселее. Вспомнить бы ещё, что было вчера.

1.2

Хорошо, всё же, жить в коммуне, подумал Константин, подойдя к окну. Кончилась еда — зашёл к соседу, попросил. Кончились иены — товарищи поделятся, хотя такое, конечно, не бесконечно. В коммуне свободный и никем не контролируемый доступ в сеть Урнет. Сине-зелёные, опять же, относятся уважительнее, а всё потому, что коммуна фактически независима. Гарантом независимости служила японская лазерная пушка, установленная на крыше двенадцатиэтажки и нацеленная в сторону бывшего торгового центра, где теперь находился опорный пункт Корпорации. В эпоху альфа-батарей лазерной пушкой обзавестись мог каждый, у кого хватало наличности и были налажены связи с контрабандистами, таскающими японское барахло откуда-то с севера. Конечно, если Корпорация сильно захочет, ей не составит большого труда, чтобы захватить такую общину, но без особой нужды она такие общины не трогала.

К многоэтажке, в которой жила коммуна, примыкало одноэтажное здание старого магазина, где теперь располагалась общая столовая, мастерские и лавка. Здания и небольшой сад, обнесённые трёхметровым забором, стояли по улице Шахрина. Улице этой, ранее носившей имя академика Бардина, после Катаклизма присвоили имя уральского рок-музыканта. Подобная судьба постигла добрую половину улиц города во Внешней части города, называвшихся ранее именами прославленных строителей коммунизма. Улица Щорса стала улицей Братьев Самойловых, улица Патриса Лумумбы — улицей Макаревича, а Шаумяна переименовали в Кипелова.

Проспектам во Внутреннем городе, обнесённым теперь Вторым Периметром безопасности, напротив, вернули исторические название. Проспект Ленина стал Главным, 8 марта — Уктусским, Малышева — Сибирским. Площадь Тысяча Девятьсот Пятого года стала Площадью Тринадцатого года. Сделал это первый правитель новой страны из желания стереть у горожан воспоминания о потерянной действительности, нанеся на карту города новые или, напротив, давно позабытые теперь имена. Всё равно, старый мир, старое общество были безвозвратно потеряны. Даже сам город уже в третий раз сменил своё имя, и носил теперь название маленького поселения, когда-то давно являвшегося пригородом.

Это был Верх-Исетск — столица Империи Каменного Пояса, единственный у этой части света уцелевший город-миллионник. Его Верх-Исетск. Молот прожил здесь больше двадцати лет, и мегаполис входил в число тех немногих вещей, которые суровый металлист по-настоящему любил, несмотря на все его недостатки.

"Вспомнить бы ещё, что было вчера. И куда делась эта дура", — снова подумалось Константину. Ощущение, что он пропустил что-то важное, не покидало его. К тому же, за неделю с небольшим, что подруга жила в его квартире, он успел привыкнуть к тому, что она рядом, и теперь стало неуютно.

За окном, через дорогу, на месте бывшего парка Архипова раскинулась рисовая плантация со складом, снабжавшая зерном добрую половину Юго-западного района города. Рис теперь выращивали во многих бывших городских парках, где это позволял ландшафт, и в поймах пригородных рек. Фермерское хозяйство за окном не входило в Корпорацию, потому в нём работало меньше пятидесяти человек, и Константин раньше время от времени подрабатывал там. Последние месяцы, в период зимы, работы было мало, и он бездельничал. Видимо, настала пора искать новый род занятий, потому что от безделья человек начинает тупеть.

Это всегда говорил ему отец, которого не было рядом уже много лет.

1.3

...Когда Константину исполнилось двенадцать лет, отец стал учить сына играть на гитаре и рассказывать, какой был мир до Катаклизма. Мир этот казался ребёнку странным, огромным и чарующим — в нём были междугородние поезда, шумные бензиновые автомобили, самолёты, всемирная компьютерная сеть Интернет, связывающая далёкие страны между собой. В огромных городах в незнакомых частях света в нём жили миллиарды людей, говорящих на тысячах разных языков. Были маленькие сотовые телефоны, по которым можно говорить в любой точке города. Его отец родился в огромной стране, самой большой по площади стране в мире, две столицы которой превышали Верх-Исетск и по населению, и по размерам, и по высоте небоскрёбов.

На дворе были две тысяча пятидесятые. Теперь от страны остался лишь крохотный кусочек с населением в пять миллионов человек. Осталось самое необходимое из того, что было раньше, и остался город — постаревший, но почти не изменившийся за четыре десятка лет. Зато добавилось много того, о чём раньше было сложно подумать.

Отец Молота, Максим, был родом с Урала. Он родился в Челябинске, в начале девяностых годов прошлого века, ещё до Катаклизма. Мать Константина родилась в городе Ревда — родители были одними из тех немногих людей, кто помнил старую, сгинувшую и забытую реальность, которая превратилась в реальность нынешнего Верх-Исетска.

Сначала, в середине две тысяча десятых, когда люди прозрели и отошли от первозданного хаоса, возникла Империя Каменного Пояса. После наведения порядка власти решили объединить вокруг Верх-Исетска все районные городки, а в перспективе и более отдалённые города — Челябинск и Златоуст, которые, по слухам, остались невредимыми.

Но Челябинск отказался идти на контакт, а вскоре и вообще на юге возникла гигантская тридцатиметровая стена вдоль всей бывшей границы областей, считавшаяся не то аномальным явлением, не то происками мифической Японской Империи, на которую списывали все беды. Первоуральск и Ревда, бывшие некогда крупными пригородами, в восемнадцатом году объявили о независимости и создали Республику Реки Чусовой. Подобных карликовых государств тогда по всему Среднему Уралу возникло около десятка, но население большинства из них не дотягивало и до пятидесяти тысяч. Новоявленный сосед с двухсоттысячным населением показался Императору опасным. Через три года Империя вторглась в Первоуральск и Ревду на старых танках и сравняло два города с землёй, истратив почти все боевые и топливные арсеналы бывшей Федерации. Выжившее мужское население двух городов было уничтожено или порабощено, но Максиму с семьёй удалось выбраться лесами из осаждённого города в одну из нетронутых деревень. Константин потом искал эту деревню на карте, но так и не смог найти.

Через год супруга не вынесла тягот жизни и ушла куда-то на Запад, откуда ещё никто не вернулся, оставив Константина с отцом одних. В Верх-Исетск они переселились в две тысяча тридцатом, тогда в стране был установлен контроль над северными территориями, и к власти пришла Корпорация.

Город к тому времени оказался разделён на Внутренний и Внешний. Отец пропал, когда сыну было семнадцать, во время беспорядков в городе. Перед этим он подолгу стал пропадать по каким-то секретным делам, которые скрывал даже от сына, а потом просто ушёл из квартиры и растворился в глубине улиц Внешнего города.

Отец. Последний родной человек. Был он сейчас жив, или нет, Константин не знал. Отцовская гитара и умение играть — вот то единственное, что осталось в наследство. Иногда приходила в голову мысль — будь отец рядом, возможно, Константин бы и не стал трэш-металлистом1, отдав своё сердце более лёгким и гуманным разновидностям рок-музыки. Но нелёгкая судьба сама привела юношу к этой редкой и суровой субкультуре. Благо, физически он был силён, характеру металлиста соответствовал, потому и выжил, худо-бедно дожив до тридцати пяти.

Размышления прервались грохотом железной двери — запирать квартиру в коммуне считалось дурным тоном, но металлический дверной каркас остался ещё с конца двадцатого века. Молот вышел из кухни, потряхивая бутылочку, чтобы кефир стёк со стенок на дно. На пороге стоял Каиров, пожилой председатель жилсовета коммуны, за спиной маячили Стенов и Стрекалин, которых за глаза называли "братцами-акробатцами". Последний — бородатый двухметровый качок в футболке с Пинк Флойд — молча проследовал в комнату и выключил магнитофон. Константин заподозрил неладное. Он и сам был не из робкого десятка — метр семьдесят пять ростом, но коренастый, однако эту парочку "вышибал" Молот не любил.

— Вот что, Константин, — сказал Каиров, делая скорбное лицо. — Ты не обижайся. Коммуна приняла решение лишить тебя права совместного проживания. В течение суток ты должен покинуть наш дом.

— Дядя Эдя, но за что?! — Константин чуть не выронил бутылку от неожиданности. Подобные изгнания случались очень редко, да и отношения с председателем жилсовета казались до сего момента не то, чтобы отличными, но, по крайней мере, неплохими.

— За что?! Ты когда последний раз нам в хозяйстве помогал, ёлки-палки! — протараторил Стрекалин. — У пушки на крыше когда дежурил? Работать не хочешь, бюджет последний раз пополнял два месяца назад. Не женишься всё, а это было условием.

— Девушку привёл — думал, уж остепенишься, а сейчас делась куда-то, — спокойно-уверенным тоном продолжал Каиров. — Потом, музыка по ночам орёт, не достучаться, тише не делаешь. Товарищей, опять же, приводишь сомнительных. У нас, конечно, рокерская коммуна, мы ценим таких, как ты, но сатанюг и "мясников" малые детишки с мамашами пугаются. А ещё и алкоголь пьёте.

Чёртовы предубеждения. Никакие они не сатанисты, просто красятся под мертвяков. Середина двадцать первого века, а мышление у пожилых как в перестройку, стереотипное — все субкультуры в одну кучу мешают. Иные металлисты подобрее и обходительней "попсовиков" будут. Хотя пожилых людей, как любой из настоящих металлистов, Молот уважал, и слышать такое было огорчительно.

— Но последняя капля, переполнившая чашу терпения, — закончил свою речь председатель. — это вчерашние выстрелы в твоей квартире. Нет, такие товарищи нам не нужны.

Константин нахмурился, и Стенов похлопал толстенной ручищей Молота по плечу.

— Ты уж давай, брат, на нас не сердись. Сейчас свободных хат много, жильё ты найдёшь. А жить с тобой совсем тяжко стало, у меня жинка по ночам всё головными болями мучается, а ты...

— Да пошли вы все...! — рявкнул Молот, швырнул бутылку в стен, едва не попав в последнее уцелевшее в квартире стекло, и пошёл в комнату. Гости ушли, побоявшись, что металлист начнёт бузить — все знали, что драться он умеет, хоть и не любит.

Приступы ярости случались с Константином очень редко, и он уже давно умел их останавливать. Спустя пару минут он успокоился, и, решив не медлить, начал собираться. Скидал диски, старые кассеты и другое нехитрое барахло в торбу. Достал спрятанный в шкафу чехол с отцовской "Ямахой"2 и положил туда же автомат АКС-74У с двумя рожками патронов — злополучный, тот самый, из которого стреляли вчера его пьяные гости. Съел одиноко лежащий в холодильнике кусок колбасы. Обошёл последний раз комнаты, служившие ему приютом последние пять лет, затем хлопнул дверью и шагнул в общий коридор. Резво сбежал по лесенке вниз, не здороваясь с проходящими мимо соседками, и вышел из подъезда.

На улице за рисовыми плантациями послышалась пара выстрелов — похоже, в глубинах Юго-Западного района, где были изолированные кришнаитские общины, опять назревал какой-то конфликт Корпорации с повстанцами. У подъезда, перед воротами ограждения, стояли четверо старейшин коммуны во главе с Каировым.

— Говорят, у тебя сложно с финансами, — сказал председатель, выйдя вперёд. — Мы посоветовались и решили дать тебе денег на первое время, чтобы обжиться на новом месте.

Старик протянул две бумажки по пятьсот иен. Молот усмехнулся, вытянул банкноты из сжатых пальцев старика и демонстративно бросил вниз. Пусть лучше он будет без денег, чем с такой подачкой. Каиров пожал плечами и поднял деньги — спорить старейшина не любил.

Стенов разомкнул ржавые ворота и пропустил металлиста вперёд, на улицу. Когда стальной засов на двери со скрежетом закрылся, Константин невольно обернулся. Старая двенадцатиэтажка, возвышавшаяся позади, вдруг показалась такой до боли родной, что металлист не выдержал, вытащил из чехла автомат и пустил в свинцово-уральское небо короткую очередь, проорав:

— Грёбаный социум!

Панки-бомжи, сидевшие на картонках у ворот коммуны, испуганно разбежались по сторонам, а на душе почему-то полегчало.

1.4

(Путник)

Сначала казалось, что он медленно идёт через бескрайнее серое поле под пустым небом.

Потом он понял, что времени и пространства нет. На короткие мгновения ему удавалось почувствовать скорость течения времени, но большую часть его сознание пребывало в огромной пустоте, которую нельзя назвать ни пространством, ни тьмой, ни вакуумом. Это было Ничто — без пространственных и временных координат.

Но сознание сохранялось. Короткие вспышки — обрывки мыслей, фраз, вкусов и запахов позволяли его личности не расплыться, не исчезнуть в этой пустоте.

Постепенно обрывков-вспышек стало становиться всё больше и больше, и из них начала выкристаллизовываться реальность. Сначала разум осознал, что неплохо бы обзавестись телом. Зрение пока ещё не восстановилось, но обладатель разума почувствовал своё сердцебиение и ощутил кожей лёгкую прохладу. Чувство равновесия подсказало, что тело находится в горизонтальном положении.

Затем появились слух и обоняние — они были слабы и неестественны, а когда он открыл глаза, то увидел расплывчатые, неясные силуэты. Он прислушался к своим ощущениям. На короткий миг ему показалось, что нечто подобное с ним уже было, но потом это ощущение ушло. Чувство тревоги и пустоты соседствовали внутри него с каким-то щенячьим, почти беспричинным восторгом.

Во-первых, он понял, что свободен. Во-вторых, — что забыл всё, что было раньше, и помнит лишь слова и фразы родного языка... или языков? Всё это казалось восхитительно новым, свежим, и, в тоже время, тревожным.

Память очистили, оставив только самые необходимые знания.

Высоко над ним с разной скоростью плыли разноцветные облака, казавшиеся размазанными кляксами на стекле, а лёгкий ветер доносил запах сырости.

Он поднялся. Посмотрел на руки и на тело — на нём оказалась лёгкая белая футболка и такие же лёгкие брюки. Светло-серая субстанция под ногами напоминала одновременно и мелкозернистый песок, и поверхность какой-то жидкости, наподобие масла. Когда он попытался шагнуть, субстанция липла к голым ступням и затем осыпалась, но ноги не проваливались — видимо, таковы были местные законы природы.

Серые барханы заполняли всё пространство вокруг, а вдалеке виднелся ярко-синий объект, выделявшийся из ландшафта, но из-за близорукости было сложно определить, что это. Интуиция подсказала — надо идти туда, и он пошёл...

Он. А кто он? На миг остановился и решил называть себя Путником, потому что новая жизнь началась с короткого пути по незнакомым барханам этого мира.

По мере приближения оказалось, что объект, к которому он направился — трёхметровый великан, сидящий в позе лотос и облачённый в синюю тогу. Голова у великана была слоновья. Путник откуда-то вспомнил название этого существа — ганеша. Точно такие же великаны были в индийском пантеоне, но от этого субъекта не веяло никакой божественностью или страшащей инаковостью, он казался простым и естественным обитателем этих мест. Путник, не страшась, подошёл ближе и решил заговорить с незнакомцем.

— Привет! Не подскажешь, где я?

Свой голос показался ему непривычно звонким. На короткий миг в глазах существа он увидел удивление, смешанное с испугом, но потом ганеша ответил ровным, таинственным голосом, не меняя выражения лица:

— Ты находишься в стране Песка.

— Пустыня? В какой части света?

Дурацкий вопрос, подумалось Путнику. То, что он покинул привычный мир, он осознал с самого начала.

— В верхней, разумеется.

Так, интересно. Мир, разделённый на верхнюю и нижнюю часть...

— А нижняя тогда где?

Синий ганеша слегка повернул свою массивную голову и снисходительным тоном объяснил:

— Внизу, под нами. Придёт время, и она станет верхней частью, а то, где мы находимся — нижней. Это же очевидно. Наша страна устроена очень просто.

Путник обошёл ганешу вокруг.

— Просто — это хорошо... Много вас тут?

— Мало, — ответило существо, не поворачиваясь.

Немногословность собеседника немного раздражала, но вопросов хотелось задать много.

— А всего жителей? Людей? Много?

Собеседник промолчал. Похоже, вопрос снова прозвучал глупо.

— Хорошо, ганеша, а ты не подскажешь мне, кто я? Я... почему-то забыл.

Ганеша довольно прищурился.

— Забыл — это хорошо, — проговорил исполин, пародируя интонацию Путника. — У тебя глаза разного цвета. Роста невысокого. Европеец. Худой. Волосы тёмные. Выглядишь немного наглым, но, в то же время, неуверенным. Мне кажется, ты прошёл уже много миров, и теряешь память не в первый раз. Но это всё не важно, — сказал исполин, повернулся и достал хоботом из украшенной бисером сумки дыню. — Теперь ты тот, кем хочешь себя видеть. Утоли жажду.

1.5

(Путник)

Идеально круглая дыня, покрытая странной, потрескавшейся кожурой, оказалась сочной, но совершенно безвкусной. Путник подумал, что или у него пропали вкусовые ощущения, или вся пища в этом мире не имела вкуса. По сути, это теперь не так важно — в этом Путник полностью согласился с ганешей.

Солнечный свет заливал всё пространство вокруг, и это забавляло. Источник света был далеко, и Путник не мог определить, в какой стороне находится светило. Это добавляло ощущение свободы. Пока он затруднялся сказать, от кого или от чего он теперь свободен — ведь разум очистился, но смена обстановки на столь диковинную сама по себе вызывала радость.

Тревожную, неспокойную радость. Как будто кто-то мог её отобрать.

— Куда деть корки? — подумал вслух Путник.

— Кидай прямо на землю, — разрешил синий ганеша. — Всё, что лишнее, песок времени забирает сам. Ты уже побывал к городе?

Город. Опасность. Бетонные и кирпичные здания, бег по пыльной улице. Мысли о городе, городские образы и лица других людей находились где-то совсем близко, но их словно кто-то сдерживал, не позволяя информации подняться на поверхность сознания, как бывает после пробуждения ото сна.

— Возможно... я не знаю, — признался Путник и последовал совету. Корки утонули в песке. — Что за город?

Ганеша пожал плечами.

— Я мудр, но мало знаю о нём. Большой город, столица Страны Каменного Пояса. Миллион разумных созданий живёт в нём. Или больше. Там много техники, много деревьев и больших домов. Там время течёт по-другому. Надеюсь, мне ещё удастся побывать в нём. Сюда иногда заходят люди из города. Но только просветлённые.

— А, так ты тут главный? — предположил Путник.

— В странах, подобных нашей, все равны. Нет главных и второстепенных, все свободны.

— Но зачем ты здесь, что делаешь?

— Сижу. Жду перемен, — ганеша прикрыл глаза.

До чего же немногословны местные жители, подумалось Путнику. Но это тоже совершенно неважно. Важно, что он свободен теперь. И находится в свободной стране.

Солнце погасло почти мгновенно, и исполин вытащил из сумки старинный светильник. Странно, но почти все движения он совершал хоботом, а руки так и остались покоиться на коленях, в позе лотоса.

Путник решил остаться рядом с синим ганешей и прилёг на землю, чтобы прикорнуть.

— Тут всегда так быстро темнеет?

— Всегда. Иногда медленнее, но обычно внезапно. Жаль только, спать не получится.

— Почему? — удивился Путник.

— Москиты... Они летят к лампе.

И действительно — через несколько секунд полчища москитов прилетели откуда-то сверху и стали назойливо гудеть над ушами, лезть в нос и уши, щекотать кожу лапками. К своему удивлению, Путнику эти ощущения показались приятными — видимо, у него не было никакой боязни насекомых. Стало душно. Путник поймал одного из комаров и поднёс к лампе, чтобы получше рассмотреть, что тот из себя представляет, но раздавленное насекомое превратилось в песок и просыпалось сквозь пальцы.

— Интересно... Как ты спасаешься от них?

— Медитацией, — проговорил исполин и добавил: — Всё равно они не станут нас кусать — им это не нужно. Они питаются временем.

Неожиданно песок времени под ногами дёрнулся и резко просел на пару локтей, Путник потерял равновесие и упал.

— Что это? — испуганно спросил он, поднимаясь с песка и отряхиваясь.

— Время уходит. Не волнуйся, это нормально. Послушай, ты выглядишь таким удивлённым, как будто первый раз оказался в таком странном месте. А выглядишь, меж тем, как опытный Путник. Если хочешь, я расскажу тебе историю о храбром, уравновешенном и доблестном Раме, не ведающем зависти и гнева? Возможно, тогда ты перестанешь выглядеть столь растерянным и невежественным.

— Ну, расскажи, — усмехнулся Путник и сел рядом в позу лотоса, копирую исполина.

— Красноречивейший среди людей, благоразумный Вальмики, — начал повествование ганеша, — спросил у Нарады: "О добросклонный, знающий веды! Назови мне имя безгрешною, того, кто превосходит всех доблестью и отвагой, ученостью и добродетелью, верного в слове, прекрасного ликом и статью, не подверженного гневу, в битве способного вселить ужас даже в небожителей". И ответствовал святой Нарада: "Таков Рама, сын царя Дашаратхи из рода Икшваку!"...

В рассказе исполина было такое огромное количество индийских имён, трёхэтажных эпитетов и совершенно непонятных слов, что нить и смысл повествования быстро потерялись. Монотонная речь рассказчика, слившись с комариным писком, превратилась в нудный гул, Путник закрыл глаза, сознание впало в дрёму, но уснуть в ту ночь так и не получилось.

Ночь длилась недолго, всего пару часов. Светало здесь так же быстро, как и темнело. Разноцветные облака с размытыми силуэтами снова проплывали над ним, снова дул свежий воздух, а москиты исчезли.

— Мне кажется, ты бездельничаешь. Не хочешь прогуляться? — вдруг спросил синий ганеша, прервав рассказ, и достал из сумки странный свёрток.

Путник подумал, что сутки, пусть и короткие, прошли чрезвычайно скучно, и согласился:

— Почему бы и нет. Ведь всё равно, я теперь свободен... мне нечего делать.

— Следуй вон туда, — исполин передал свёрток в руки Путнику и указал хоботом направление. — Там должен сидеть красный ганеша, мой приятель. Отдай свёрток ему.

— Хорошо, с удовольствием, — кивнул Путник и уверенно зашагал в заданном направлении.

Ветер усилился, жидкий песок, казавшийся единой субстанцией, теперь медленно тёк куда-то направо. Путник подумал, что пока не видел в этой стране ничего, кроме песка, комаров и ганеши. "Интересно, а есть здесь другая живность, кроме мошкары? — подумал Путник. — Должна быть, иначе чем питаться ганешам. Или всё, что нужно, они достают из своей сумки?"

Вспомнилось, что тоже неплохо бы поесть. Возник соблазн раскрыть свёрток, но Путник не стал этого делать — мало ли, вдруг там было нечто важное, и решил скорее добраться до второго исполина — может, он угостит чем-нибудь.

Путь длился около получаса. Когда цель уже была видна, и до неё оставалась пара сотен шагов, песок под ногами снова резко провалился. Путник понял, что такие циклы повторяются достаточно часто, и уже не был столь удивлён.