Острова. Шаанджита

— Сестра, настоятельница желает говорить с тобой, — сказала высокая голосом не более ярким, чем ее одежда.

Я осталась сидеть на бортике. Мало ли кто там чего желает! Изображаем дурочку и ждем. Благо, что первое получается у меня замечательно. До того замечательно, что аж самой противно!

Вторая монашенка улыбнулась смущенно и заговорила, сцепив пальцы, чтобы не жестикулировать:

— Сестра Антония хотела сказать, что мы будем рады, если вы пройдете с нами. День настоятельницы полон дел, но вас она подождет, конечно.

В местном языке разницы в обращении на "ты" и "вы" не значилось, но мой мозг, привыкший к русской речи, упорно разделял их, реагируя на тон собеседника, уважительный или панибратский.

— Не хочу никого задерживать, — проговорила я, отрывая попу от бортика и едва заметно потягиваясь затекшим телом.

А сама подумала, с чего бы это настоятельнице ждать именно меня?

Мы прошли крытой галереей вдоль здания, тяжелая дверь отворилась без скрипа, и серый камень монастыря поглотил меня, укрывая от солнечных лучей. Тишина и прохлада. С удивлением я поняла, что не отказалась бы пожить в подобном местечке — где прохладно и тихо.

Когда-то давно, когда было все плохо, вернее, я думала, что все плохо, хотела уйти в монастырь. Не совсем, нет, а так, на недельку-другую. Пожить в распорядке, копаясь в огороде и вознося молитвы. Оставить за стенами все проблемы и заботы, даже мысли о них оставить там. Но... не сделала этого. Такой выход показался слишком простым. А после изменилась уже я, и подобная чушь в голову не приходила.

Лестница на второй этаж оказалась крутой, закрученной винтом по часовой стрелке. По всем правилам фортификации. Словно валькирии с мечами вздумали бы вдруг штурмовать келью настоятельницы. Мужчинам-то сюда нельзя.

Хотя, что валькирии? Они бы нашли другой путь, они летючие.

Так, погруженную в раздумья, меня оставили на пороге. Левая рука неловко постучала в закрытую дверь, сначала тихо, потом громче.

— Проходите, — донеслось из-за преграды.

Петли, хорошо смазанные, даже не скрипнули, когда я шагнула вперед. И замерла. Разное ожидала увидеть, но — не такое.

Комната пронизана светом, будто расшита золотыми нитями. Аскетичность убранства и в то же время радостная легкость, будто живет тут человек безмерно счастливый, которому и вещи-то не нужны. Узкая кровать, шкаф, два кресла, секретер, в углу письменный стол и стул. Окно во всю стену — огромное, от пола до потолка, — и причудливая вязь оградки балкона за ним.

Делая еще шаг вперед, я поняла, что дает эту удивительную игру света — стекло, вернее, сотни стеклышек, прозрачных и золотых, сложенных в картину, на первый взгляд хаотичную. Я смотрела и все силилась понять, что же она означает.

— Что вы видите?

Я вздрогнула, обернувшись на голос. Женщину-то я и не приметила. Встретилась взглядом с ее глазами и замерла.

Они, с лучистыми морщинками в уголках, — отражение спокойствия и мудрости. Утопаешь в них, ничуть не заботясь о том, что мысли твои улетучиваются, что время течет медленнее, уходя капля за каплей в песок. Не замечаешь ни гладкой, почти идеальной кожи, ни губ, красивых, но строгих, ни сильной линии подбородка. Открыто только лицо и кисти рук, а ты все смотришь и смотришь в глаза, темные, словно омут, и тепло растекается внутри, заполняя от сердца до кончиков пальцев. И кажется...

Она разрушила волшебство, повторив свой вопрос жестче, и послышались в голосе нотки металла. Я послушно взглянула на окно. Стеклышки, казалось, движутся, медленно, но непрестанно. Складываются в картинку, объемную, едва не живую.

— Не смущайтесь, говорите, — подбодрила женщина уже мягче. И голос ее, не хуже взгляда, заставил делать то, что нужно.

— Я вижу море, — проговорила я, — полуденный зной, чайки кричат. И море дышит у ног. Или нет, это не море дышит, это вздыхает остров — по темным глубинам. Он движется под пальцами, теплый, упругий. А еще вижу башню. Внизу она будто свита из корней огромного дерева, переходит в ствол, а наверху обрублена. И крыша есть, словно у беседки, но из тонких ветвей.

Краешком сознания понимая, какой бред несу, я продолжала его нести. Ощущала Маркуса под кожей, не видела, а скорее чуяла напряжение нечаянной собеседницы, вернее, слушательницы моей. Картинки двигались, заполняя пространство, а я говорила, не в силах остановиться.

— ...она как стержень, рог, только чувствительный... нет, даарде острова.

Слово на чужом языке произнесла, не моргнув.

— А стержень пронзает его от головы до хвоста. Он ведь живой, остров. И остальные тоже живые. И чувствуют друг друга, лучше людей. А башня, она... прекрасна. Это не дерево и не камень, это часть тела острова, плоть его.

— Заходи, — властно шепнула настоятельница.

— Я... не могу.

Кажется, я поморщилась и попыталась отмахаться от видения, но то никуда не делось.

— Заходи.

Голос ее повелевал, и я бы даже сделала шаг, но... башня меня не пускала.

— Не могу! — хныкнула обиженно.

— Я верю в тебя.

Левой руки у запястья коснулась ее ладонь, сухая и сильная.

— Один шажочек...

— Нет!

Я вскрикнула, дергаясь в сторону, и видение, морок — или что там это было — исчезло.

Простая комната, освещенная солнцем, странная мозаика витража. Рядом — зрелая женщина, уставшая от времени и ответственности. И ни моря, ни островов, ни башен.

— Что это было? — спросила я, разглядывая плитку на полу.

В глаза настоятельнице старалась не смотреть, очень уж чудные глазки у нее. Она повела рукой в сторону кресел, садись, мол. Я качнула головой и с надеждой глянула на маленькую дверцу, ведущую на балкон. По губам женщины скользнула одобрительная улыбка, я скорее почувствовала ее, чем увидела.

Лица коснулся ветерок, когда мы встали у вычурных перил, на вид невесомых. Внизу раскинулся сад, пышный, причудливый, словно и вправду не монастырь это, а дом отдыха для знатных дам. Однако, у кустарника внизу шипы длинны, и готова поклясться, напоены ядом. Возникло желание оцарапаться и посмотреть, что будет. Дурное желание дурной девчонки.

— И все же, что это было?

Я первой нарушила тишину, и поразилась своему голосу — до чего же тих и жалок, особенно в сравнении с голосом настоятельницы. Кто меня послушает, такую? Но она заговорила, как показалось мне, даже с раскаянием:

— Прости, шаанджита, я не имела права так поступать.

— Так это был морок?

— Нет, конечно. Морок всегда наведен, а тут... да, я помогла, заставила тебя — смотреть и видеть. Но все, что ты видела, могла видеть только ты. Никак иначе.

— Угу. Замечательно. Провидица новоявленная, блин, — пробормотала я и добавила уже громче, — нет-нет, продолжайте. Я вас внимательно.

— Разные люди разное видят. Это не просто витраж, это — Лик Острова. И картины — настоящие люди, места, иногда даже события. Только Башню при мне никто раньше не видел.

Разглядывая особо крупную колючку, по длине и толщине похожую на "цыганскую" иглу, я попросила тихонько:

— Расскажите про Башню... пожалуйста.

На взгляд собеседницы, внимательный и тяжелый, физически ощутимый, я рискнула ответить взглядом своим.

— Ты действительно ничего не знаешь?

Я неопределенно двинула плечами, понимая, что вопрос этот задают мне не в первый раз и вряд ли в последний.

— Странно. Но на все воля Матери. Не знаю, где ты остановилась, но думаю, стоит пожить здесь. Так беседовать будет проще — и мне, и тебе.

— Нет.

Я едва сдержалась, чтобы не перебить ее резким отказом и дослушать фразу до конца.

— Я неплохо устроилась и не намерена сейчас переезжать. Это раз. И два: что дадут мне наши беседы? Вы готовы отвечать на вопросы? У меня их много, поверьте.

"Я ж ни черта в этом мире не понимаю,— стукнулось в голове, — а тут вы еще со своими ликами острова и башнями"

— В том и суть бесед — отвечать на вопросы друг друга, — произнесла она с мягкой улыбкой, и я вновь почувствовала, как меня обволакивает нечто теплое.

Встряхнулась внутренне, ладони покинули гладкий поручень оградки. Взор обратился в сторону окна и двери, ведущей в комнату.

— Вот и отлично, — подытожила я. — Значит, побеседуем на досуге. А сейчас прошу меня простить, хотела бы прогуляться. И подумать. В одиночестве.

Настоятельница вызвалась проводить до выхода из здания. Мы шли коридорами, и тишину нарушали лишь шаги и шорох одежды. На галерее уже я вспомнила о цели визита, вознамерилась спросить о сестре Онорине, но передумала. Не время.

И все же во внутреннем дворике, у фонтана, я задала вопрос, но совсем иной.

— Как вы назвали меня тогда? Ша...

— Шаанджита. Та, что меняет.

Меняет, меняет... да я с жизнью-то своей не очень справлялась, куда мне — и менять?

— Меня Кристин зовут. Вряд ли я та, кто вам нужен.

— Сестра Евгения.

И улыбнулась она так, будто знает о жизни если не все, то очень многое. А у меня, разнеженной любовными переживаниями, появился новый интерес исследователя.

Глава 6

Есть люди, во все готовые совать нос: разведывать с неутомимым любопытством, что да как, расспрашивать, иногда даже давить.

Я себя к подобным представителям человечества никогда не относила, более того, очень часто придерживалась политики невмешательства. Захочет человек — сам попросит о помощи или расскажет чего о себе. Нет — не мне его заставлять. Очень удобная позиция. В нашем мире так многие делают.

А тут... не столько сгорая от любопытства, сколько движимая практическим интересом, я начала выведывать у Алекса прошлое Ильгизара. Теперь, когда я начала мужчину немного... не побаиваться даже, а скорее опасаться, хотелось знать о нем больше.

Сведения оказались на диво скупыми.

Двадцати девяти лет от роду, появился Гиз на свет вовсе не на Акульем, как я подумала сначала. Детство его окутано туманом, сам мужчина не любил распространяться на сей счет. Служил в регулярной армии, после перебрался в Валор, но задержался здесь лишь через два года, когда "по программе обмена опытом" попал в Центр Технической Витологии и Механизации. То ли помощником Алекса, то ли одним из штатных сотрудников — кто там разберет их сложную систему "начальник-подчиненный". Если и есть она, эта система — именно в таком ракурсе.

Работал исправно, чего-то там изучал, походя спас жизнь Александру — в буквальном смысле вытащил того из передряги, когда экспедиция за редкими мхами завела группку ученых в болота. И если до происшествия они общались мало, то после крепко сдружились. Ироничный и собранный Гиз и Алекс, несомненно, талантливый, но вечно витающий в высотах, доступных ему одному.

— Любопытно, — пробормотала я. — Прям таки очень. Если и не сотрудник спецслужб, то уж точно боец спецназа получается: и служить-то ему довелось, и зубы заговаривает, и друзей спасает, и "в природе вещей" разбирается. Хех.

— А с чего такой интерес? — спросил Александр с напряжением в голосе.

Мне показались даже в нем отголоски ревности... или лишь показались? Я, спеша унять их, потерлась щекой о его руку, пальцы которой только что крутили мои локоны. И после уже ответила:

— Он напугал меня тогда. Да, извинился потом, да, простила, да, признаю, что была резка, но... странный он.

— В этом весь Ильгизар.

Он улыбнулся, той самой мягкой улыбкой, которую я так любила: чуточку рассеянной, теплой. Мне сразу захотелось сделать две вещи: улыбнуться в ответ и расцеловать предмет своего обожания. Признаться, сделать мне хотелось и больше, но не здесь и не сейчас.

И все же, тревожные нотки остались. Напугал... это да, но я скрывала за простым объяснением досаду на себя. Такая зацепка явилась, вернее, проявилась, а я упустила момент. И не видала больше знака, как своих ушей, даже хуже — те хоть в зеркале отражались. Впору идти за объяснениями к Ильгизару, и если тот не пошлет куда подальше и не станет криво ухмыляться вместо ответа, то может и разрешится что, но...

Я решила отложить этот вопрос на "потом". И этот, и многие другие: непонятные разговоры с сестрой Евгенией и еще менее понятные видения, потому что поверх моей ладони лежала ладонь Александра, а в груди разгоралось приятное тепло. И гасить эту искорку я не собиралась.

Во всяком случае, не сейчас.

Облизнув ставшие почему-то сухими губы, я подумала, что крепко вляпалась в этот мир, что появляются у меня якоречки, удерживающие на месте, и что я нимало этим не огорчена.

Вспоминая те дни, понимаю, что то было время беззаботности и счастья. Интересные собеседники, друзья, город, в который влюбилась, и человек, без которого этот город не мыслила. Знойные дни начала лета и жаркие ночи. Губы, руки, сплетение тел. Запах, такой родной, такой будоражащий. Когда мы попались в объятья друг друга — вчера, неделю, месяц назад — не помню. Первый раз в этом мире потеряла счет времени. И оно, дурное, играло с нами, смеясь.

Ухмылялся "прощенный" Гиз, подмигивая и говоря порой пошлости, улыбалась все понимающая мамаша Адель, девочки ее хихикали, намекая, что перемены в личной жизни мне к лицу. Но мне было на это плевать. Мы с Александром не могли оторваться друг от друга, цеплялись, словно утопающие. Пили любовь и не могли напиться, рискуя умереть, как путешественник в пустыне, дорвавшийся до воды. Отношения эти нужны были в равной степени нам обоим — одиночкам, тоскующим в толпе.

И все было замечательно, даже голова, на удивление ясная, не беспокоила, будто давая молчаливое согласие на мои "развлечения". Только где-то внутри зрело чувство, что все это преходяще, что наслаждаться осталось недолго, что непременно что-нибудь произойдет.

Ничего ужасного не случилось. Просто "пришли" месячные, и я, ворча в душе, отпустила Александра по своим делам. Не то, чтобы была столь ненасытна и мучила беднягу долго и изощренно, но так просто быть вдали от любимого не хотелось, а в "такие сложные для нас дни" я становилась нервной и близости мужчин не переносила. Чрезмерной близости. Посему, каждый нашел занятие по душе. Алекс исчез в лаборатории, а я отправилась с повторным визитом в монастырь к сестре Евгении. К тому же, подзадержалась я с ответной беседой.

Ни в чудной оградке, ни во внутреннем дворе с фонтаном, ни в самом облике обитательниц святого места ничего не изменилось. Я задумалась даже, а меняется ли тут что-либо вообще, вон, и зданиям в городе не один десяток лет, и историю отмеряют столетиями, только люди, по заведенному кем-то обычаю, кочуют по острову. Или же Островам? И кем сей обычай заведен? В мире нашем, насколько помню историю, принято было селиться группками, а если и расползаться вширь, изучая, а то и захватывая соседние земли, то тоже группками. Какое-никакое, но государство.

А тут... централизованную власть я усмотрела, конечно, но... лишь в размерах одного острова. Да и как прикажете захватывать соседние? Ну, захватил ты его, постановил свою волю, сделался королем, курфюрстом, герентом или еще каким избранником народным. И что дальше? Остров взял, да и уплыл. Ищи его потом. Так что, каждый из них — как государство. Маленькое (а то и не очень маленькое) хвостатое государство.