События в этом романе вымышлены. Персонажи, за исключением некоторых второстепенных, не имеют конкретных исторических прототипов.
Урал — это специфически экспроприаторское место. Экспроприации бывали там всяческие, бывали даже случаи, когда у одних экспроприаторов по дороге экспроприировали другие экспроприаторы.
Выступление уполномоченного ЦК ПСР по Уральской области. - К. Н. Морозов, "Партия социалистов-революционеров в 1907-1914 гг."
—
Глава 1. Крайности сходятся
Михаил Донатович Бородин, политический эмигрант из старых народников-землевольцев, а ныне эсер, приехал по поручению партии в Америку — собирать деньги для русской революции. В Нью-Йорке лекции Бородина имели неожиданный успех: он собрал почти тысячу долларов и несколько записочек от девиц, впечатлённых его красноречием и европейским шармом. Записочками он из застенчивости не воспользовался, а деньги, за вычетом предварительно оговоренного процента на расходы, перевёл телеграфом в Швейцарию на партийный счёт. Воодушевлённый успехом, Михаил Донатович решил отправиться в большое турне по Америке.
В Йельском университете он дискутировал с марксистами, а в Гарварде с прудонистами. В Вашингтоне пытался добиться приёма у Рузвельта, но дошёл только до заместителя госсекретаря, а тот наотрез отказал в поддержке: "Правительство Соединённых Штатов не вмешивается во внутренние дела Российской Империи". В Чикаго в рабочем клубе ему устроили бурную овацию и даже качали на руках. В Де-Мойне, штат Айова, напротив, освистали, слегка побили и забрали деньги после того, как он опрометчиво признался в атеизме. После этого Бородин стал избегать религиозных тем. В Омахе он купил семизарядный смит-вессон, но тот не пригодился: на всём пути через Скалистые горы и Большой Бассейн никто не пытался ограбить поезд. Индейцы, пару раз мелькнувшие в окне вагона, оказались убогими бродягами вроде самоедов, виденных Бородиным в архангельской ссылке. Сан-Франциско ещё не отстроился после землетрясения и не дал хороших сборов, да и вообще калифорнийское общество обнаружило полное равнодушие к европейским делам. Приближалась зима. Бородин решил замкнуть круг и вернуться на восточное побережье через Аризону, Техас, центральные и южные штаты.
Он останавливался часто, не гнушаясь маленькими городками в стороне от железной дороги. В таких местах его лекции часто бывали единственным развлечением и, несмотря на бедность жителей, собирали прилично. Бородин начинал обычно с визита в местную масонскую ложу. Сам он, хоть и презирал "всю эту средневековую мишуру", вступил в масоны ещё во Франции по совету однопартийцев: "В Америке иначе ничего не добьёшься, да и вообще все серьёзные социалисты работают в Grand Orient". На первых порах его изумляло, что американские каменщики ничуть не конспирируются, а устраивают уличные шествия, в открытую поддерживают политиков, гордятся членством президентов и сенаторов, и прямо от своего имени издают газеты. Довольно быстро Михаил Донатович понял, что большинство лож — это просто полузакрытые клубы местных отцов города, и хотя его официально принимают как брата, никто здесь не считает заокеанского гостя за своего. И всё же эти контакты приносили пользу. Масонство Бородина служило ему рекомендацией, некоторой гарантией того, что он не авантюрист и собирает деньги действительно для русских братьев, борющихся за свободу. Поэтому американские масоны неплохо жертвовали, а также помогали советами и устройством лекций для широкого круга горожан. Эти-то лекции и давали основные сборы.
Американская публика была бесконечно разнообразна. В каждом штате, каждом городе и даже городском районе требовался особый подход. Набив немало шишек, Михаил Донатович усвоил, что иногда нужно избегать как огня слова "социализм" и говорить только о демократической республике, а иногда наоборот, как раз "социализм" взрывает шквал аплодисментов. Что тема погромов идёт на ура у консервативных протестантов и, конечно, евреев, а вот перед поляками лучше даже не заикаться о позорном антисемитизме царской империи. Что в ответ на вопрос, куда пойдут деньги, в одних аудиториях нужно говорить только об издании книг и помощи политическим заключённым, а другие охотнее жертвуют именно на подготовку восстаний, оружие и террор.
Эта поездка сильно изменила Бородина. Он сохранил облик и мягкие манеры русского интеллигента — как-никак этот image был частью show (как он сам формулировал в уме, думая о таких вещах уже наполовину по-английски). Но внутренне он стал жёстче, собраннее, циничнее, ближе к американскому шоумену, чем к преданному идее социалисту. Михаил Донатович научился чувствовать публику, тонко играть на её симпатиях и предрассудках. Но то была публика Востока и Запада. А теперь перед ним лежал Юг. Штаты бывшей Конфедерации, до сих пор не вполне смирившиеся с торжеством янки. Совершенно новый мир, который ещё только предстояло изучить и понять.
Этот городишко в центре Миссури никогда не процветал, а после того как железная дорога прошла стороной, зачах окончательно. Сквозь густой ноябрьский туман едва проступали фронтоны в облезшей от сырости побелке и полуголые кроны старых гикори. От единственного в прошлом предприятия, табачной фабрики, остались одни почерневшие от плесени руины. Заехав в этот городок по пути в Сент-Луис, Бородин не ждал от него многого. Местные масоны ему показались кем-то вроде выживших из ума гоголевских помещиков. Они и сами приняли его холодно, а когда Бородин имел неосторожность спросить, нельзя ли устроить отдельную лекцию для негров, вообще почти перестали разговаривать. На успех публичной лекции Михаил Донатович тоже не рассчитывал. Он хотел составить первое впечатление о южной публике, не более того.
Однако же город не был избалован развлечениями, и местная баптистская церковь — единственное публичное здание — наполнилась до отказа (разумеется, пришли только белые). Бородин зажёг керосиновую лампу и вставил под рефлектор волшебного фонаря. Круг света засиял на белой церковной стене под распятием. Бородин подкрутил фокусировочный винт, сделав круг чётким. Вошёл в световой конус.
— Леди и джентльмены! — заговорил он. — Моя родная страна, Российская Империя, не только расположена на противоположной стороне земного шара, но и во всех отношениях являет собой противоположность этой прекрасной, хранимой Богом стране. Америкой правит народ, Россией — коронованный тиран. Америка основана на стремлении людей к свободе, в России одно упоминание о свободе — государственное преступление... — (Публика явно ждала картинок, и Бородин поспешил сделать переход). — Как такое возможно, спросите вы? Давайте же познакомимся с этой печальной страной поближе.
Михаил Донатович взял из коробки стеклянный позитив, вставил в рамку держателя, со щелчком передвинул под свет фонаря. В круге появилась раскрашенная фотография Петропавловской крепости.
— Это Санкт-Петербург, столица империи. — (Бородин сменил картинку на вид Адмиралтейства). — Это первое, что вы видите, когда прибываете в страну морем. Прекрасная архитектура, великолепные виды! — (Показал Биржу с ростральными колоннами). — Вы уже очарованы этим городом и этой страной. Но едва сойдя на берег, вы попадаете в лапы жандармов, специальных полицейских, чья единственная работа — борьба с оппозицией. — (Рисунок: жандармы со свирепыми лицами роются в чемоданах). — Вас расспрашивают о цели визита в страну. Ваш багаж тщательно досматривают. В каких ещё странах мыслимо такое пренебрежение к частной жизни? Вас могут не впустить в страну безо всяких объяснений, достаточно чем-либо не понравиться полицейскому. А уж если найдут запрещённую литературу — а в России запрещена любая литература, прославляющая свободу и республиканский строй — вас могут даже арестовать! — (Рисунок: жандармы заламывают руки испуганному господину мирной наружности). — Но предположим, вам повезло — вас впустили и не арестовали. Не расслабляйтесь: всё время пребывания в России за вами, подозрительным иностранцем, будут тайно наблюдать полицейские агенты. Вы спросите: неужели полиции в этой стране больше нечем заняться? Да, нечем! В отличие от Америки и других стран, где полиция охраняет граждан от преступников, в России главная задача полиции — охранять царя от народа. И уж поверьте, им есть что охранять!
Зал хранил молчание. "Тяжёлая публика", подумал Бородин. Он поставил фотографию Малахитовой лестницы Зимнего дворца и с удовольствием отметил первые восхищённые шепотки. Роскошь произвела впечатление, публика начала разогреваться.
— Так живёт русский царь, самый богатый человек в мире. — (Петергофский дворец с фонтанами). — Так живёт его многочисленная родня из семьи Романовых. — (Екатерининский дворец в Царском селе). — Семья, чьи достойные представители — Пётр "Великий"... — (Бородин изобразил кавычки пальцами). — ... Собственноручно рубивший людям головы, пытавший и казнивший собственного сына; Екатерина "Великая", о которой я не осмелюсь сказать ни слова в присутствии дам; сумасшедший Павел, запретивший самые слова "отечество" и "гражданин"; умерший от пьянства Александр "Миротворец"; и наконец, ныне царствующий Николай Кровавый! Триста лет они безудержно грабят свой народ, чтобы строить эти и другие дворцы. А вот как живут простые русские люди! — (Он показал фото обитателей ночлежки на Хитровке). — Неописуемая нищета, каторжная работа, бесправие, темнота и невежество — вот их удел! Ещё недавно эти люди были в буквальном смысле рабами, их покупали и продавали как скот...
По залу прошло неприязненное бормотание, и Бородин вспомнил, где находится.
— ... Белых людей продавали как скот! — поспешил он исправить оплошность. — Теперь вы согласитесь, что полиции есть что охранять, и есть от кого охранять... Немного цифр, леди и джентльмены! — (Он давно усвоил, что американцы обожают цифры). — На каждые две с половиной тысячи сельских жителей в России приходится один полицейский, а в городах эта пропорция доходит до одного на пятьсот! Какое ещё государство может позволить себе содержать такую неслыханную армию против собственного народа? А ведь есть ещё судьи, прокуроры, следователи, тюремщики... и, конечно же, палачи! — (Гравюра петровской эпохи со сценой колесования). — О, Романовы никогда не стеснялись казнить людей направо и налево. Даже знаменитейший русский писатель Достоевский... возможно, вы слышали это имя? — (Ни один человек не кивнул). — ... Даже он был приговорён к смертной казни царём Николаем! А знаете ли вы, леди и джентльмены, сколько несчастных казнил Николай Кровавый за одни только политические "преступления", по одним только официальным данным, всего за три года — с 1905 по 1907? Держитесь за скамьи, леди и джентльмены, постарайтесь не упасть в обморок от чудовищности этой цифры...
Бородин сделал драматическую паузу.
— Девятьсот. Пятьдесят. Человек.
В зала поднималось нехорошее шевеление — признак того, что скоро люди начнут расходиться. Пора было, не откладывая, палить из главного калибра.
— Но кто жертвы этой кровавой гекатомбы, этой вакханалии государственного террора? Чьи сердца так отважны, чьи души так оскорблены творящейся несправедливостью, что они осмеливаются бросить вызов дьявольской тирании царей? — (Коллаж из фотографий революционеров, что покрасивее). — Лучшие люди России, те, кто подобно отцам-основателям Соединённых Штатов, жертвуют все свои силы, ум, здоровье и самую жизнь на алтарь свободы. Я горжусь личным знакомством со многими из них, такими как Желябов, Морозов, Засулич. Сам я не смею причислять себя к этой плеяде великих сынов отечества. Моя собственная история проста и подобна тысячам других. Я всего лишь организовал кружок самообразования крестьян, читал им Белинского и Чернышевского, рассказывал истории Разина, Пугачёва и других борцов за свободу. За эти невиннейшие занятия меня арестовали, несколько месяцев держали в каменном мешке Шлиссельбурга, а потом сослали в арктическую пустыню. Оттуда я бежал...
— Так вы из этих нигилистов? — громко перебил с первого ряда тощий желчный старик с длиннейшими бакенбардами — один из отцов города. Ещё на собрании ложи он не понравился Бородину крайней бесцеремонностью манер. — Вы анархист? Вы не верите в Бога?
— Нет, я не анархист, — ответил Бородин, — я не желаю полного уничтожения государства. Я выступаю лишь против абсолютной монархии и за установление в России демократической республики, подобной моему идеалу — Соединённым Штатам. За преобразование Российской Империи, скажем, в Российскую Федерацию. Что касается религии, могу заверить, что многие из нас — не просто глубоко верующие люди, но настоящие праведники наподобие мучеников раннего христианства. Николай Морозов, навечно заточённый в одиночный каземат Шлиссельбурга, двадцать лет изучал Библию...
— Но вы проповедуете террор! — не унимался вредный старик.
— Да, — сказал Михаил Донатович. — Когда нет ни честных выборов, ни свободной прессы, ни каких-либо иных законных средств воздействия на деспотическую власть, остаётся только террор. Sic semper tyrannis!
Прошла волна одобрительного гомона, кто-то захлопал, и Бородин понял, что попал в точку, процитировав убийцу Линкольна: "Такова всегда участь тиранов". Старикашка, сам того не желая, помог переломить настроение аудитории.
— Вы подстрекаете фермеров бунтовать, сжигать имения лендлордов! — Старик всё не сдавался. — Это уничтожение частной собственности!
— Я вижу, вы прекрасно разбираетесь в наших делах, сэр. Да, мы поддерживаем борьбу крестьян за землю. Это неизбежное зло. Вы не представляете, до какой степени бедствуют крестьяне Европейской России, как задыхаются на своих клочках земли. С вашего позволения, немного цифр...
— У вас самая большая страна в мире, и вы говорите о нехватке земли?
Нельзя было не признать, что старикашка — сильный противник. Зал наконец-то заинтересовался. Он следил за диспутом, затаив дыхание.
— Да, на окраинах земли много, — признал Бородин. — Но даже на окраинах нет ничейной земли — всё уже кому-нибудь принадлежит. Например, на Урале и в Сибири землёй владеют обычно казаки или инородцы — киргиз-кайсаки, башкиры и так далее. Переселенцы должны платить арендную плату, и она настолько высока, что...
— Что ещё за киргизо-казаки? — спросил толстый мордатый мужчина с зачесанными на лысину остатками волос. — Они цветные?
Поворот от неудобной темы частной собственности был неожидан, но спасителен.
— Да, сэр, — сказал Михаил Донатович, — это кочевые племена монгольской расы, вроде ваших индейцев.
— Вашим фермерам стоило бы поучиться у наших, как вести дела с дикарями, — подал неожиданно примирительную реплику старик с бакенбардами.
— У нас такое невозможно, — сказал Бородин с непроницаемым лицом. — Правительство защищает владельцев земли.
Прошёл гул удивления и негодования.
— Правительство защищает цветных? — ахнул кто-то.
— А что? Сейчас и у нас то же самое, — сказал лысый. — Давно уже вешают белого, стоит ему пальцем тронуть индейца.
— Мы всё-таки успели занять землю раньше, чем правительство начало цацкаться с краснокожими, — возразил старик. — А русским не повезло.
— Скажу больше, леди и джентльмены! — вернул себе инициативу Бородин. — Царское правительство не просто защищает землевладельцев. Казаки, этот варварский и жестокий народ — привилегированное воинское сословие. Они все до единого вооружены и обучены за государственный счёт, и служат царю тем, что разгоняют шашками оппозиционные митинги и зверски расправляются с восставшими фермерами.
Зал ахнул, и даже лысый толстяк разинул рот.
— Ваш царь... Вооружает цветных?... Против белых?!...
— Наш царь способен и не на такие злодейства, — ответил Бородин, ничуть не кривя душой.
Старик с бакенбардами первым встал и кинул купюру в кружку для пожертвований.
* * *
Сбор был не выдающимся, но приличным.
Подсчитывая деньги, Бородин обнаружил в кружке конверт. Сперва он подумал, что это очередное предложение руки и сердца (добродетельные американские барышни меньше чем руку и сердце не предлагали), но почерк был мужской. Некий полковник Джеб Хупер приглашал Бородина к себе домой — поужинать и обсудить крупное пожертвование.
"Долларов сто", — прикинул Михаил Донатович при виде полковничьего дома. Как и весь городок, этот дом знавал лучшие дни, но и лучшие-то дни вряд ли были особенно хороши. В сумерках под черно набухшими дождевыми тучами теплилось единственное окно плантаторского особнячка с колоннами. На освещении явно экономили, побелка была обшарпана, лужайка перед домом заросла бурьяном. С флагштока тряпкой свисал флаг Конфедерации.
Джеб Хупер вышел встретить гостя на крыльцо. Это был смуглый старик с орлиным носом, серебряной гривой до плеч и усами до подбородка, в старомодном сюртуке и почему-то с шёлковым шарфом на шее. Он казался скорее человеком Запада, чем Юга. В ложе они не виделись. Михаил Донатович на всякий случай сделал масонский знак, но Хупер не дал ответа.
— Доктор Бородин! — (Все американцы принимали Бородина за доктора или даже профессора, хотя он окончил только гимназию и честно не прибавлял никакого "Dr." к своему имени на афишах).
— Полковник Хупер! — Бородин ответил на его мощное рукопожатие.
— Прошу! — Полковник повёл его в дом тёмными коридорами с запахом плесени, свечного сала и старой кожи. — Я почти ваш коллега, — сказал он, усаживая Бородина в кресло в гостиной. Пожилой чёрный слуга довольно расхристанного вида зажёг побольше свечей и подбросил дров в камин. — Я тоже немного революционер. Сражался против федерального правительства во время войны и после.
— Вы служили в армии Юга? — спросил Бородин. Он не совсем понял, почему "после".
— Ни одного дня. Полковником меня называют просто из уважения. Я старый bushwhacker.
Этого слова Бородин не знал.
— Э-э... лесоруб?
Хупер усмехнулся.
— Да вы ничего не знаете о Миссури, доктор! Бушвэкер — это не тот, кто рубит лес. Это тот, кто живёт в лесу и иногда рубит людей. Когда янки оккупировали штат, я ушёл в партизаны. Был самым молодым в отряде рейдеров Квонтрилла. Знал их всех — Кровавого Билла Андерсона, Джесси Джеймса... Вам, доктор, эти имена ничего не говорят? Даже Джесси Джеймса? Странно, вы вроде не первый день в Америке...
Слуга принёс бутылку виски, Хупер разлил по стаканам. Камин ярко горел, но не рассеивал давно овладевшую этим домом сырость. Бородин выпил, и только тогда почувствовал, как по жилам бежит тепло.
— Я видел фотографии ваших революционеров, — продолжал Хупер. — Не хочу, чтобы мои слова прозвучали обидно, но это, знаете... Чистенькие мальчики и девочки. Мы были не такими. Своего первого янки я застрелил в пятнадцать лет, а в шестнадцать участвовал в Лоуренсской резне. Тоже не слышали? Янки взяли наших женщин в заложницы в Канзас-Сити. Там они все погибли. По официальной версии, рухнул дом. Тогда мы поехали в Лоуренс, главное в штате гнездо сторонников янки. Мы сожгли полгорода и вырезали полторы сотни человек. — Хупер вновь наполнил стаканы. — Вот как у нас в Миссури боролись с правительством. А если взять ваших террористов, у кого больше всего трупов на счету?
— Ну... — Бородин смутился. Ему становилось всё неуютнее рядом с Хупером, и даже виски не помогало расслабиться. — Мы не оцениваем их... с такой точки зрения. И... — Он призадумался. — Честно говоря, не помню никого, кто совершил бы больше одного акта.
Хупер рассмеялся.
— Доктор, выходит, я страшнее любого русского революционера: я убил двадцать пять человек. — Он опрокинул стакан. — И что-то около полусотни ниггеров, не считал точно. Когда погиб Квонтрилл, — Хупер кивнул на потемневший портрет на стене, — я подался в отряд Джесси Джеймса. Но после войны ушёл. Джесси хотел грабить банки, а я хотел драться за дело Юга. Я вступил в Клан... Вы что, не знаете и про Клан? — Полковник подошёл к шкафу, заскрипел дверцей, и Бородин вздрогнул, будто увидел привидение: в шкафу висел белый балахон и островерхий куколь с прорезями для глаз. — Сейчас это стало дурацкой игрой вроде вашего масонства, но тогда всё было серьёзно. Мы действительно внушали ужас и поддерживали здесь южный порядок. А потом...
Хупер махнул рукой, захлопнул шкаф и вернулся в кресло перед камином. За окном было черным-черно, по стёклам змеился дождь.
— Знаете, полковник, — сказал Бородин, — а я ведь отрицательно отношусь к рабству. — (Под влиянием виски его дипломатичность ослабла).
— Мы воевали не за рабство. Это старая ложь янки. Аболиция была только предлогом. Негры как работали на плантациях за еду, так и работают, только раньше плантаторы о них заботились, а теперь выжимают все соки. Мы боролись не за рабство, — твёрдо повторил Хупер. — Мы боролись за свободу, свою свободу! А северяне — за диктатуру банков и бюрократии. Они победили. Мы смирились. Я тоже смирился, хотя позже других. — Полковник налил полный стакан себе одному и выпил. — Я давно одинок — жена и дети умерли от холеры. Много лет жил без цели и смысла. Но сегодня я послушал вашу лекцию, доктор, и я увидел цель. Увидел впереди свет, понимаете? Я понял, что у вас в России ещё можно побороться за наше дело. За дело свободы.
Хупер снял с подоконника том "Американской энциклопедии", раскрыл на закладке, и Бородин увидел карту со знакомыми очертаниями Российской Империи.
— Я кое-что почитал о вашей стране. Вы, конечно, сгустили краски. Не вся земля принадлежит цветным, а эти ваши казаки — вообще не цветные. — (Бородин попытался возразить, что не говорил ничего подобного, но полковник отмахнулся). — Но в главном вы правы. Вашей страной, как и нашей, правят люди, которым плевать на всё, что составляет суть человека. На его мораль, душу, характер, честь... расу... Бюрократия — страшная, мёртвая машина. Если не дать ей отпор, она будет давить и давить, пока не спрессует человечество в однородную массу, тупую, трусливую, скотски покорную... Американцы уже безнадёжны. Им так прочно вбивают в голову, что они свободны, что глаза у них никогда не откроются. Даже когда бюрократия отберёт у них собственность, оружие, опутает полицейской слежкой, выхолостит религию, уничтожит семью, посадит смеха ради в президенты негра или клоуна, эти бараны будут блеять: "Страна свободных!..." Вы, русские, сильны тем, что хотя бы понимаете, что вы рабы. Ваша бюрократия настолько тупая и грубая, что это очевидно даже младенцу...
— В-вы... арахн... анархист? — спросил Бородин.
— Статью про анархизм я тоже прочитал. Вредная чушь. Никакой собственности, никаких семей, все живут в каких-то хрустальных казармах... Рабы рабами, только без господина. Нет, я не анархист. Я против мира рабов. Я за мир господ. Мир, где каждый белый мужчина на своей земле — государь, законодатель, защитник своей жены, детей и слуг низших рас. Так жил Израиль при патриархах и судьях. Такое устроение естественно для человеческой природы и благословенно Богом! — Полковник проповеднически воздел палец.
— Д-должен ск... сказать, что мы не разл... не разделяем этих идей...
Хупер улыбнулся и хлопнул Бородина по плечу.
— Вот поэтому вам нужен человек, который научит вас верным идеям. И не только идеям. — Он кивнул на том с картой России. — Я немного изучил вашу географию. Есть интересная область под названием Урал, особенно провинции Пермь и Уфа. Лесистая горная местность со множеством пещер — похоже на горы Озарк, где мы укрывались во время войны. Но лучше Озарка, а знаете, почему лучше? — Хупер постучал пальцем по центру карты. — Металлургические заводы в самом сердце гор. Заводы с их рабочими — сами по себе пороховой погреб, а кроме того, при них можно устраивать тайные оружейные мастерские. Понимаете, к чему я клоню? Урал — идеальное место для партизанской войны. Не для вашего жалкого террора, когда человек кого-нибудь взрывает, а потом его казнят. Для настоящей войны, как в Миссури. Для новых рейдеров Квонтрилла.
— В-вы хотите... проже... порже... пожертвовать деньги?
— Нет. — Полковник Хупер ткнул себя в грудь. — Я хочу пожертвовать себя.
