2. Жандармские будни

— Глава 2. Жандармские будни

Уфимское губернское жандармское управление размещалось на тихой Вавиловской улице в двухэтажном неказистом, похожем на барак, доме Бусова. Канцелярия занимала большую часть первого этажа окнами на улицу. День клонился к вечеру, но работа ещё кипела. Пожилые унтер-офицеры подшивали дела. За угловым столом штатский писарь стучал на ундервуде. В другом углу адъютант, молодой поручик, щёлкал костяшками счетов, склонясь над разграфленным листом табеля.

Дверь из канцелярии в соседнее помещение была открыта. Там, в небольшом кабинете окном во двор и заросший сиренью сад, сидел помощник начальника управления — ротмистр Константин Фомич Титов. Над ним нависал поясной портрет императора — единственное украшение стен, крашеных казённой зелёной краской. По левую руку громоздилась картотека выше человеческого роста во всю ширину стены, по правую — застеклённый шкаф с папками дел, томами законов, подшивками инструкций и циркуляров. Папки загромождали и подоконник в глубоком проёме окна, и рабочий стол, оставляя лишь небольшое свободное место для пепельницы, чернильницы и стакана бледного чаю.

— Тореадор... смеле-э-э-е в бой, — промурлыкал Титов и макнул перо в чернильницу. — Тореадор... тореадор...

Константин Фомич, коренастый мужчина лет тридцати пяти с коротко стриженой круглой головой и тонкими кошачьими усиками, в синем кителе с одиноким крестиком Станислава, сидел, расстегнув воротничок, и переписывал агентурные сведения с черновых листков в разноцветные формуляры отчётности Департамента полиции. Форточка была открыта. Пахло сиренью.

В канцелярии на стене рядом со столом адъютанта задребезжал телефон. Не вставая из-за стола, адъютант вытянул руку за трубкой.

— Губернское жандармское управление, поручик Голиков у аппарата, — проговорил он в рожок. — Так точно, записываю телефонограмму... — Прижимая трубку плечом, он подтянул к себе чистый лист, застрочил пером. — Принял, повторяю: Джебедия Гупер, подданный Американских Штатов, инженер, совладелец фабрики лесопильных машин "Квонтрилл и Гупер" в штате Миссури, прибыл для сбыта лесопильной машины "Бушвэкер" с мотором Дизеля, один, говорит по-русски, заказал номер в "Большой Сибирской"...

— Что там, поручик? — громко спросил сквозь открытую дверь Титов. — Кто телефонировал?

— Жандармское управление железных дорог, господин ротмистр. Московским скорым прибыл фигурант циркуляра районного охранного.

— Шпион?

— Нет, просто встречался за границей с политическими эмигрантами.

— Охраннички наши... — Титов покачал головой. — Да кто же не встречался с политическими эмигрантами? Прикажете половину иностранцев брать в разработку? А филёров где взять по два человека на каждого? Поручик, будьте любезны, составьте рапорт для охранки, что американец приехал, а там пусть Самара присылает своих людей, если им неймётся.

Канцелярия отозвалась одобрительным бормотанием. Никто не любил самарское начальство по линии Департамента полиции в лице Поволжского районного охранного отделения. Из вестибюля просунулся в дверь дежурный унтер-офицер.

— Их превосходительство подъезжают! — объявил он.

Канцелярия замолкла, подтянулась, заработала энергичнее, а Титов застегнул воротничок и пробормотал под нос: "Явление Христа народу". С улицы послышалось "тпру" и стук колёс пролётки. Дежурный унтер-офицер распахнул дверь.

Генерал-майор Засецкий, начальник Уфимского Г. Ж. У., пузатый румяный старик с холёными седыми гусарскими усами, вошёл и довольно холодно козырнул канцелярии. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Работайте, господа. — Он жестом приказал всем садиться. — Господин ротмистр! Прошу ко мне в кабинет на пару слов. — Засецкий развернулся и вышел из канцелярии.

Титов догнал его уже на лестнице.

— Ваше превосходительство!...

— Будьте любезны объяснить, ротмистр, что за дела творятся у вас в городе, — заговорил генерал-майор, поднимаясь по ступеням. — Не вы ли рапортовали о полном искоренении террористической организации социалистов-революционеров?

— О практически полном, ваше превосходительство, — уточнил Титов. — Незадолго до вашего вступления в должность мы ликвидировали боевую дружину, но пока оставили на свободе комитет, чтобы не провалить нашу агентуру.

— Я вам сейчас покажу... что творит ваша ликвидированная дружина... ротмистр! — Поднявшись по лестнице, генерал-майор заговорил с одышкой. — Хорошо, что я... не успел подписать... доклад директору Департамента... о практически полном искоренении! — Засецкий отпер дверь казённой квартиры и жестом пригласил Титова.

Стены просторного кабинета были выкрашены в голубой цвет, потолок расписан цветами. Стену против двери украшал ростовой портрет царя, красный угол — икона святого Георгия. По мягкому, глушившему шаги ковру генерал-майор прошёл через кабинет. С шумным выдохом плюхнулся в кресло, указал Титову на стул и вынул из кармана мятую записку.

— Это сегодня подбросили в мой экипаж, — проговорил генерал-майор, — соблаговолите ознакомиться и объясниться!

Константин Фомич бережно развернул бумажку. От руки, корявым почерком, синим химическим карандашом было написано:

В борьбе обретешь ты право свое!

ПРИГОВОР

Царскому Сатрапу и Палачу Засецкому

Партия Социалистов-Революционеров осудила Н. М. Засецкого на смертную казнь за неисчислимые преступления против трудового народа и его революционных бойцов.

Г-н Засецкий! Вам дано время, чтобы привести в порядок семейные дела и, может быть, покаяться в злодеяниях, хотя последнее все равно не изменит Вашей участи.

Уфимская Боевая Дружина Партии С.-Р.

— Итак? — спросил генерал-майор. — Почему от разгромленных, по вашим словам, эсеров я получаю вот этот плевок в лицо? — Он хлопнул по столу пухлой ладонью.

Константин Фомич был красен, но хранил выдержку.

— Это послание, ваше превосходительство, не то, чем кажется. Его цель...

Засецкий снова хватил по столу так, что подпрыгнула чернильница.

— Не то, чем кажется? И чем же оно является? Записочкой о здравии? — Он перевёл дыхание, понизил тон: — Послушайте, Константин Фомич. Я не за свою шкуру дрожу. Вы знаете, я не из табуретной кавалерии. Я старый гусар-ахтырец. В Рущукском отряде турецким пулям не кланялся. Мне жизнь отдать за государя — высшее счастье. Я не о себе, а о чести нашего управления забочусь, и прежде всего о вашей чести, Константин Фомич! Я-то здесь без году неделя и скоро уйду на покой, а у вас вся карьера этой записочкой на волосок подвешена!

— Всё-таки полагаю, ваше превосходительство, — сказал Титов, — что послание имеет цель, отличную от заявленной. Что никакого покушения не планируется, никакой боевой дружины взамен нами ликвидированной не появилось, и записку, скорее всего, писали вообще не эсеры.

Засецкий пошевелил седыми бровями.

— Объясните.

— Извольте, ваше превосходительство. Во-первых, террористы обычно не объявляют приговоров заранее. В девятьсот пятом году, случалось, объявляли, но с тех пор несколько поумнели. Во-вторых... — Константин Фомич помедлил, подбирая правильные выражения. — Во-вторых, против вашего превосходительства не велась подготовительная клеветническая кампания ни в революционной, ни в либеральной печати. Покушение на вас вызвало бы в этой среде... э-э... недоумение...

— "Этого-то старого хрыча за что?" — прокомментировал Засецкий. — Вы ведь это хотели сказать, ротмистр? Всё понимаю. Давайте без экивоков. Продолжайте.

— В-третьих, — продолжал несколько смущённый Титов, — эсеры здесь действительно разгромлены. После убийства Богдановича, покушений на Соколовского и Келеповского мы взялись за них очень круто. Боёвка ликвидирована, а от губернского комитета остались полдюжины болтунов. Деньги от экспроприаций больше не поступают. У комитета нет средств ни на печать литературы, ни на съём явочных квартир, ни на поддержку нелегалов. Кроме того, комитет прекрасно освещён агентурно. Если бы он создал новую боевую организацию, мы узнали бы о ней немедля. Правда, её могли бы организовать отдельные члены комитета на свой страх и риск, втайне от остальных. Но тогда бы они и конспирировались сурово, а не разбрасывались детскими записочками... Да здесь и печати комитета нет!

— Кто же написал записку, если не эсеры? — спросил Засецкий, разглаживая усы.

— Возможно, эсдеки, ваше превосходительство.

— Зачем?

— Чтобы пустить нас по ложному следу. Отвлечь от какого-то другого, действительно готовящегося преступления.

Генерал-майор чиркнул спичкой и закурил.

— Всё это вилами по воде писано. Что вы можете сказать о местных эсдеках?

— Они тоже ослаблены, ваше превосходительство, но более опасны в террористическом отношении. Боевая организация Кадомцевых также ликвидирована, сами братья кто в Сибири, кто в эмиграции, но остались хвосты. Много рядовых боевиков ещё гуляют на свободе. По-прежнему функционирует подпольная типография, стало быть, есть и источник средств.

— Получается, что эсеры у нас вот здесь, — Засецкий сжал кулак, — а эсдеки примерно здесь, — он помахал растопыренной пятернёй. — Почему?

— Тому есть три причины, ваше превосходительство. — Титов заговорил гладкими заготовленными фразами: — Во-первых, основная группа поддержки социал-демократов в Уфе — железнодорожные рабочие. Они вне нашей юрисдикции. По ним работают железнодорожные жандармы, а это публика особая. По психологии ближе к инженерам, чем к нам, губернским жандармам. К агентурной и вообще розыскной работе относятся с интеллигентским чистоплюйством...

Засецкий махнул рукой.

— Знаю, не продолжайте. Это во всех губерниях так. Всё железнодорожное для нас terra incognita. Но вы сказали, есть три причины?

— Так точно, ваше превосходительство. Перехожу ко второй. Ещё одно гнездо марксистов в нашей губернии — горные заводы Златоустовского уезда. Это уже наша епархия, но работать там очень сложно. Рабочие-горняки — сплочённый народ, привычный к организации и борьбе за свои интересы. Завербовать среди них кого-то или внедрить сотрудника нелегко. Таких сотрудников быстро находят мёртвыми, а то и вообще не находят. Штольни глубокие, печи жаркие. Ну а причина номер три — эсдеки имеют высоких покровителей. Видный их деятель Брюханов — свояк члена городской управы Верниковского. Другой деятель Цюрупа — близкий друг князя Кугушева, брат его любовницы и управляющий его имениями. Сам же князь — член Государственного совета от уфимского земства, родной брат губернского предводителя дворянства, и в изобилии снабжает марксистов деньгами. О железнодорожном начальстве и говорить нечего...

Засецкий раздавил в пепельнице недокуренную сигарету и тут же закурил новую. Тянулась пауза. Титов почтительно ждал.

— Я, Константин Фомич, вы знаете, жандарм старой школы, — заговорил наконец генерал-майор. — Как работали в мои молодые годы, да ещё и недавно, в девятьсот пятом году? Арестовать человек сотню интеллигентов, жидов и прочей шушеры. Подержать денёк-другой, допросить с острасткой. Допустим, девяносто ни в чём не повинны, но знакомые крамольники найдутся у всех. Вот так широкой сетью рыбёшку и выловили бы. Но... — Царский опричник развёл руками. — Нонеча, говорят, не то что давеча. Нонеча, говорят, такие меры только возбуждают недовольство. В моде агентура, филёры, картотеки... Бертильонаж, графология... Шерлок Холмс, Нат Пинкертон... Знаете, Константин Фомич? Вы всё-таки проработайте эсеровскую версию, раз имеете там агентуру. Вы человек молодой, новыми методами владеющий — вам и карты в руки.

Ротмистр наклонил голову.

— Вас понял, ваше превосходительство.

— А я... — Засецкий замер с дымящейся сигаретой между пальцами. — А я возьмусь за версию эсдеков. Только уж по-своему возьмусь, по-стариковски, не обессудьте. — (Титов попытался что-то сказать, но Засецкий жестом прервал его): — Да Бог с вами, не буду я устраивать облав. Просто сделаю визит этому князю Кугушеву и побеседую немного. По-человечески побеседую, без чинов. Всё-таки одного круга люди... Ступайте, Константин Фомич. Да, записочку-то возьмите! Бумагу там проанализируете... этак, знаете, через лупу, по-пинкертоновски...

— Есть, ваше превосходительство. — Титов с непроницаемым лицом козырнул, развернулся на каблуках и вышел из кабинета. — А побрал бы тебя леший, старая перечница, — пробормотал под нос, едва захлопнулась дверь, придал лицу бодрое деловое выражение и поспешил к себе.

— Почерк, почерк, — бормотал он, устраиваясь за столом и вглядываясь в записку. — М-да... знакомо... неужели моя чертовка играет? — Титов потянулся к двери шкафа, принялся не глядя перебирать корешки папок. — Прямо к сегодняшней встрече подгадала... Если так, то всё, шабаш, пора списывать...

Он нащупал, выдернул, плюхнул на стол папку, и она сама распахнулась, открыв анкету с фотографией молодой девушки. Волосы, разделённые прямым пробором, высокий лоб, тонкий нос, большие глаза в тёмных кругах, мрачновато-отрешённый взгляд. Титов перелистнул несколько страниц. Остановился на той, где под строчками машинной печати стояло рукописное: "Показания с моих слов записаны верно. — Фаина Штальберг". Приложил записку, вгляделся и криво улыбнулся.

— Она. — Стукнул по столу. — Вот же дрянь! И прямо к сегодняшней встрече! — Привстал, перегнулся через подоконник, крикнул в форточку: — Андреич!

— Слушаю, ваш-бродие! — отозвался голос из глубины двора, со стороны каретного сарая.

— Закладывай экипаж!

Титов вышел из управления, пересёк пыльную улицу и поднялся на крыльцо одноэтажного мещанского дома, зелёного с белыми ставнями, где квартировал сам. Через переднюю прошёл в коридор с полосатыми обоями и фотографиями на стенах. Принюхался к кухонному запаху жарящихся котлет. Завернул в спальню с напольным зеркалом и гардеробом.

— Тореадор, смеле-э-э-е в бой... — Титов открыл гардероб, где висело несколько штатских костюмов, простонародная поддёвка с шароварами и даже татарский казакин с тюбетейкой. — Тореадор... — Кто-то осторожно постучал в дверь, он повернулся голову. — Лизонька, ты? Входи, входи!

В спальню скользнула маленькая круглолицая женщина в домашнем платье палевого цвета с янтарной брошкой на груди. Она застенчиво улыбалась так, будто собиралась сознаться в каком-то мелком грехе, о котором и так все знают, и только из вежливости помалкивают. Лицо Константина Фомича при взгляде на жену осветилось нежностью. Елизавета Ильинична заулыбалась шире, на щеках заиграли ямочки.

— Котенька, ты уже всё закончил?

— Нет, душечка, надо переодеться и съездить в одно место. — Константин Фомич повесил китель в гардероб.

— А, секретная операция, — понимающе кивнула Титова. — А я только что из Гостиного двора. Не хмурься, Котя, много не потратила. Так, рублей десять... двенадцать.