Прода к Кольеру

НОВАЯ РОССИЯ избавляется от рублей

СТЮАРТ ЧЕЙЗ

Полтава, Украина, 1960

Я видел Полтаву больше 30 лет назад. Это было в июле и после долгой поездки через пыльный район мы внезапно свернули за угол и увидели открытую зеленую долину с развесистыми деревьями, ленивой рекой, где купались дети, и белые стены зданий с позолоченными луковичными куполами над листвой. Длинная прямая дорога вела на холм к центру города, к прохладе под деревьями. Здесь был круглый парк, с общественными зданиями вокруг него. Здесь также был музей со многими очаровательными примерами работы кустарей, старыми крестьянскими изделиями кустарного промысла. Я помню вырезанные и разрисованные телеги фермеров, яркую глиняную посуду и ящик с раскрашенными яйцами. Я помню также довольно ужасную картину Полтавского сражения, стреляющих орудий, скачущих лошадей, генералов, отдающих приказы. Это произошло здесь, в 1709 году, где Питер Великий победил Чарльза Шведского и заставил его бежать, раненого в ногу, в Турцию. Европа внезапно узнала о возвышении новой Великой державы в степях и лесах севера.

Все очень отличается теперь, в 1960 году. Все же я не могу не думать, что если бы эта война не была ограниченной, если бы против нее разумно не боролись, не избегали бы бомбежки гражданских лиц и не гарантировали русскому народу хорошие условия мира, то я едва ли бы писал здесь этот отчёт.

Полтава в течение многих столетий была тем, что мы в Соединенных Штатах называем административным центром или рынком, приятным провинциальным городом с населением приблизительно в 130 тысяч человек. Это всегда был красивый город, и она остается таким городом сейчас, хотя значительно изменилась.

Площадь здесь все еще здесь обсажены деревьями, но церкви стояли разрушенные и не ремонтируемые. Некоторые новые уродливые жилые дома и новые фабрики были построены после Второй Мировой Войны, чтобы заменить разрушенные при российской тактике выжженной земли. Это — перестроенный город, но он все еще сохраняет часть его достоинства.

Одно крыло музея уцелело, и хранящиеся там разрисованные яйца Истера, как я рад сообщить, все еще являются предметом осмотра. Они поднимают старые воспоминания о солнечной сельской местности, когда русские думали, что город и деревня могут сотрудничать и построить яркий новый мир. Я не забыл остановиться у сахарного завода с взорванной разрушенной трубой. Директор обнял меня, когда я вышел из автомобиля, указал на безжизненный завод и спросил:

— Вы можете восстановить его?

— Мне жаль, — ответил я. — Я не инженер. Я только экономист.

Его лицо стало опустошенным. Затем на нем снова появилась надежда:

— Но, конечно, Вы знаете Генри Форда, — сказал он. — Конечно, Вы, американцы, можете восстановить любой сломанный станок?

Прежде, чем я покинул этот район, его завод был восстановлен, но не мной. Это было давно. И теперь, после поколения проблем и мучений, разоренной сельской местности, лежащих в руинах позолоченных куполов города, опустошенного народа, Полтава начала новый цикл. Снова в будущем видна надежда!

Стало больше товаров в магазинах, чем я помнил. Большинство людей все еще выглядят сильными и здоровыми, и легко улыбаются. Больше стало звуков молотков, и каменщики используют разрушенные общественные здания как карьеры, чтобы строить новые. Одежда потерта, но красочна. Я вижу не так много нищих.

Полтава прошла через одну мировую войну и ужасную гражданскую война, когда я видел ее в последний раз, в 1920-ые, и теперь, к 1960, она вынесла два военных вторжения, Гитлера и Атлантических Союзников, и целую серию восстаний и гражданского насилия.

Но русские — очень крепкие люди. Они живут здесь, на Украине, на очень крепкой почве. В некоторых местах богатый чернозем, как говорят, 30 футов глубиной, как в Айове. Прилегающие районы не изменились — ярко-зеленый цвет сахарной свеклы, темно-зеленый — картофеля, высокие желтые цветы подсолнечника. Когда ущерб, нанесенный городу, начинает печалить меня слишком сильно, я иду через реку по кустарном мосту и восхищаюсь силой земли. Здесь не так много тракторов, но много лошадей и волов. Теперь будет урожай, и это выглядит хорошо. Когда в России есть хороший урожай, люди дышат более свободно; так было в течение многих столетий.

Я нашел комнату в гостинице около площади (тут хорошее питание, но вот обслуживание не продвинулось за поколение) и представил свои верительные грамоты командующему области, прекрасно выглядящему человеку, хорошо сложенному и обладающему великолепными усами. Я сказал ему о моем рвении добраться до Москвы, где я ожидал получить лучшую информацию, чтобы написать отчет об экономической ситуации. Но он сказал, что мне уже повезло — добраться до Полтавы. Севернее до сих пор очень мало поездов, и случайные бандиты делают дорогу к столице опасной, а все самолеты предназначены для вооруженных сил и административного персонала. Он был растерян, не зная, чем мне помочь, а затем высказал идею: именно здесь я могу встретить прекрасного русского экономиста Алексиса Максимович Петрова.

Час спустя Алексис представился мне в гостинице. Он оказался высоким, мускулистым парнем в пластмассовом шлеме от солнца, с темными волосами и длинным белым шрамом на левой щеке. Его глаза были добры и очень интеллектуальны, и взгляд устремлялся прямо в Вас. Он хорошо выглядел бы среди Охранников Царя.

— Командующий сказал, что я могу вам помочь, — сказал он на превосходном английском языке, хотя и с российским акцентом. — Я однажды работал в Нью-Йорке и знаю о Вашем задании. Я рад, что Вы должны осмотреть все у нас, в России. У нас была новая революция.

— Я думаю, что Вы — человек, которого я ищу, — сказал я, — российский экономист, понимающий ситуацию вокруг. У меня к вам много вопросов.

— Предлагаю начать, присев за одним из столиков под деревьями снаружи, — сказал Алексис. — У нас снова работает пивоваренный завод, и Вы должны попробовать наше Полтавское пиво.

Он пошел вперед, и пиво, когда оно прибыло, действительно оказалось хорошим.

— Меня зовут Алексис Максимович Петров, — начал он. — Мне сорок три года и родился в Москве, сыном преподавателя математики, в год первой Революции. Я никогда не жил при царе, я — продукт Политбюро. Я изучил экономику и статистику в университете, и некоторое время работал с Сахарным Трестом. Тогда меня послали в Amtorg, отделение правительственной торговой компании в Нью-Йорке. Однажды я слышал ваше выступление в колледже там. Потом я отправился в Лондон, который защищал во Второй мировой войне, как Ваш преданный союзник, а затем назад в Институт Экономики в Москве, где служил под началом экономиста Ойгена Фарга.

— Я слышал, что он отрекся от своего еретического представления, что капитализм не разрушится немедленно после Второй мировой войны. Это верно? — спросил я.

— Да. Официально я также отрекся; тайно — нет. Я видел слишком много Америки и Великобритании, чтобы полагать, что капитализм погибает от внутренних противоречий, или его ждет постоянная депрессия. Капитализм, конечно, изменился очень быстро, особенно под воздействием предложенного Вами подоходного налога — но только человек, ослепленный идеологией, мог верить в то, что система была обречена.

— Я понимаю, — ответил я. — Но как мог чистый ребенок Коммунизма быть настолько скептичным? Американцы верят, что пропаганда может убедить в чем угодно.

— Боюсь, — сказал Алексис, — эти американцы не всегда наблюдательны. Пропаганда эффективна только тогда, когда она заставляет людей думать, что они достигнут своих целей — их частных, человеческих, личных целей. Лучшая пропаганда в мире бесполезна если цели не становятся ближе. В России, после 1930 года, все наши цели перемещались дальше и дальше в будущее, и пропаганда перестала казаться нам правдивой. Кроме того, я был за границей и знал, как делать сравнения. Я отношусь к своему исследованию.

Алексис выпил свое пиво и посмотрел в окно. С того места, где мы сидели, деревья многое скрывали от нас, и мы не видели почти никаких разрушений.

— Когда Фарге было приказано прекратить его разговоры об устойчивом капитализме, и всем, кто работал с ним — аналогично, я уехал из Москвы, как только смог, с проверкой выполнения Четвертого Пятилетнего Плана во Владивостокской области. Я также бывал в Токио по официальным делам.

— И затем? — спросил я.

— Тогда, в 1952, случился тот несчастный просчет с Югославией — и началась Третья Мировая война. Я сражался с Вашими парашютистами во время нее; там я получил этот шрам, — он коснулся щеки. — Я знал, что в конце концов мы должны потерпеть поражение, победа была бы чудом. Я знал относительный выпуск нефти, стали и урана. Когда наши армии начали громить, мой отряд ушел в сибирские леса. Это — довольно большие и очень дремучие леса. Я ожидал обычной безоговорочной капитуляции, несмотря на Вашу пропаганду, и, в целом, я предпочитал сибирских медведей. Но когда мы узнали форму настоящих условий мира, которые были приличными на любом языке, наша группа молодых офицеров вернулась назад в Москву и предложила услуги временному правительству и Центральной Союзнической Комиссии. Они назначали мне работу с UNIHOPE, сначала вдоль Волги, потом здесь.

— У Вас есть штат сотрудников?

— Да, небольшой. Вы должны завтра приехать в наш офис. Вы должны также встретиться с моей женой; ее имя — Вера. Я управляю поставками ООН, отправленных в этот регион — лекарства, пенициллин, специальные продукты, больничное оборудование. Мы работаем над жильем, с которым в Полтаве очень плохо. И хотя достигнуты большие успехи, в некоторых районах я все еще могу показать Вам целые семьи, живущие в одноместных номерах. Мы работаем над диетой для маленьких детей. Я покажу Вам наш новый завод синтетических витаминов. Мы также работаем над повышением урожайности.

— Все это кажется настолько знакомым, — сказал я, — агрономия, диеты, жилье, здоровье — все, что должно быть решено. Я буду рад посмотреть на ваши действия, и выслушать ваши идеи.

Следующим утром Алексис заехал за мной на его джипе. Мы посетили фабрику, выпускающую люминесцентные лампы, с рядами симпатичных девушек, работающих за длинными столами. Я похвалил в разговоре с директором его современный завод, и он сказал, что тот был полностью восстановлен после войны. Я спросил, как он был разрушен.

— Стратегическая бомбежка, — ответил директор. — Мы делали радарное оборудование. Но они бомбили в воскресенье, когда мы были закрыты. Лишь два сторожа были убиты. Смотрите, сохранилась часть старой стены.

Алексис подтвердил его историю и сказал, что это было весьма распространено. Атлантические Союзники не вели войну с российским народом.

Я попросил, чтобы Алексис рассказал мне, что он знал об эффекте, оказанном Третьей Мировой войной на российскую экономику. Он положил большую карту Евразии на стол в своей комнате дома. Вера, его жена, убрала посуду после обеда и поставила чай. Пока мы говорили, Алексис указывал своим карандашом различные точки на карте. Вкратце история была такова:

Когда Политбюро совершило свой просчет с Югославией весной 1952-го, у России и ее сателлитов было достаточно военных сил, чтобы наступать на любом сухопутном фронте. У Запада было больше атомных бомб, но это было его единственным военным преимуществом.

У Советского правительства, однако, было две серьезные проблемы. Российский народ не хотел воевать в наступательной войне. Особенно недовольны были крестьяне после девальвации их сбережений в 1947.

Во-вторых, промышленные предприятия СССР, на пике мощности были способны выпускать только одну шестую продукции Запада.

Безотносительно точного отношения, события скоро доказали, что мировые войны стоят на силе промышленности, а у России не было достаточной промышленности. Кроме того, ее промышленные отрасли были чрезвычайно сконцентрированы — прекрасные цели для бомбардировок. Месторождения нефти в Баку стали легкой целью для Союзнических баз на Ближнем Востоке.

Когда Союзники начали наступать в 1954, у Кремля не было никакого Ленд-лиза, чтобы опереться на него, как в 1943. На сей раз Советские Армии и заводы были самостоятельны. То, что они получали от сателлитов, не возмещало затраты боеприпасов, отданных сателлитам, чтобы препятствовать их сдаче.

На сей раз, также, Союзники использовали дипломатию, как оружие. Не было никаких требований безоговорочной капитуляции, никакие угрозы оккупировать Россию и загнать население в демократию. Напротив. Операция "Бумага" несла срочные обращения к российским народам, чтобы создать правительство по их собственному выбору и присоединиться к ООН без штрафов, компенсаций или судов над "военными преступниками". Это было разрушительное наступление, в психологическом отношении, как и в военном. Бомбежки вызвали большое страдание и негодование, но все усилия были приложены, чтобы сохранить жизни гражданского населения.

Атомным ударам предшествовали 10-дневные — иногда 30-дневные предупреждения.

Вот то, что произошло с производством:

Товар(млн. тонн)=1951==1956

Сталь==========27====10

Нефть==========40====15

Уголь==========280===120

Зерно==========127===65

Электроэнергия

(миллиард квтч.)==95====30

Никакие современные армии, сколь бы храбры они ни были, не могли долго бороться с таким промышленным вакуумом в своем тылу. Но, как ни странно, экономика не была полностью разрушена. В гражданской войне после 1917 года, Россия выжила благодаря ее независимым деревням. В 1954 произошло то же самое!

Несмотря на усилия Политбюро разрушить древнюю структуру, крестьяне так или иначе помнили их старое кустарные промыслы. Они запасали зерно и домашний скот, продавая часть их на черном рынке, сопротивлялись армейским реквизициям, отказываясь платить налог товаром. Большинство крестьян выжило и они помогли выжить городам.

В действительности, деревни еще раз спасли Россию. Они сохраняли страну до тех пор, пока временное правительство не сменило Политбюро в 1955, и не начались поставки пищи от Организации Объединенных Наций — по большей части, в летающих товарных вагонах.

В 56-58 годах шло медленное восстановление. Заняло время — переселить возвращающихся солдат и восстановить 1500 разрушенных железнодорожных мостов (их все еще восстанавливают вокруг Полтавы). За прошлые два года, восстановление ускорилось. Производство чугуна в чушках в 1960 почти вернулось к уровню 1950, в то время как производство зерна, хлопка, ткани, мыла, обуви стало выше, чем в 1950.

Рост производства потребительских товаров! Глаза Алексиса сияют удовлетворением, когда он показывает мне на карте новые фабрики.

— Железная формула, которая сковывала нас цепью — сломана! — восклицает он.

Ожидается поступление капитала от Всемирного банка, чтобы помочь построить дополнительную промышленность, но не в таком безумном темпе, как требовало Политбюро в 1930-ые. Холодные дни самостоятельности, когда русские создавали тяжелую промышленность и вооружение буквально из самих себя, закончились, стоит надеяться, навсегда. Временное правительство с помощью советников ООН в Москве связывает российскую экономику с экономикой Европы и мира. Впервые за 40 лет нет страха перед Западом.