Хрен знат-2.Общий файл

Глава 1. Поезд с востока

На 16 июня не выпало ни памятных дат, ни профессиональных праздников. Обычный серый листок, коих много в календаре. С лицевой стороны шахматная задача, на обороте небольшая заметка из рубрики "Это интересно" о склеивании спутников. Я так часто её читал, что выучил наизусть.

"В настоящее время органическими клеями из смеси различных смол можно соединить многие металлические сплавы. Считают, что в принципе можно склеивать любые металлы, в том числе титан, нержавеющие стали и все без исключения неметаллические материалы. Клеевые соединения применяются в самолётостроении и ракетостроении. На поверхности спутника связи "Курьер-1В" было наклеено 20 000 солнечных элементов. Такая конструкция имеет наименьший вес. Не исключено, что склеивание будет широко применяться и при сборке частей космических орбитальных станций".

Ох, как бы я удивился, если б прочёл такую статью в прошлом своём существовании. Столярный клей дед варил сам, в кастрюле с повреждённой эмалью, канцелярский стоял у меня на столе. Тюбик "БФ-2" я ещё ни разу не видел, с эпоксидной смолой сталкиваться не пришлось. А тут сразу такое!

Заветный листок был согнут посередине. Он выделялся в толще календаря, но сколько бы дней ни прошло, мне всё равно казалось, что до приезда мамки ещё далеко.

За минувшие дни на нашем краю ничего экстраординарного не произошло, за исключением новых соседей. В хату, где когда-то жила бабушка Лушка, откуда-то переехали братья Музыченко с родителями. Новость мне рассказал Валерка Погребняков, когда мы стояли в очереди возле ларька и ждали подвоза хлеба. Конечно, я сразу их вспомнил, но не подал вида. Мишка, Серёга и Лёха — все трое заядлые футболисты, болельщики киевского "Динамо". Через

каждое слово — Бышовец. С лёгкой руки Жоха, их так и прозвали. Старшего Мишку Бышем, а младших погодков — Овцами. Точнее, Овец-1 и Овец-2. Они близнецы, с первого взгляда хрен различишь.

— Телевизор у них есть, — между делом сказал атаман. —

Приглашают завтра к шести кино про войну смотреть. Называется "Два бойца". Зовут всех пацанов. Ты тоже можешь прийти, если отпустят. А насчёт баллона забудь.

Он сквозь зубы цедил слова, но смотрел на меня открыто, без негатива. Насколько я понял, ему край как хочется помириться.

— Так придёшь?

Хотел я Валерке сказать, что завтра в это же время я уже буду смотреть на мамку, что для меня это важней любого кино. Целую жизнь не виделись. А потом подумал, зачем? Да и хлеб привезли. Поэтому буркнул:

— Угу.

* * *

Обедали во дворе, потому что с утра я красил кисточкой окна. И пол в коридорчике ещё не совсем просох.

— Проветрится ли до завтрева? — тревожился дед.

— Как погода, — откликнулась бабушка, разливая по кружкам "кохвий". — Сегодня исповедник Никифор. Если солнце не сядет в облако, будет вёдро.

Вот те раз! Про цветы-то я и забыл! А вдруг ливанёт?!

— Можно мне велик взять на час-полтора? — спросил я, когда все замолчали.

— Здрасьте! А в лавку за керосином? — напомнила бабушка.

— Нехай берёт, — вступился за меня дед. — Сашка сегодня у нас молодчага. Хорошо окна покрасил. Может же, если захочет! А в лавку я сам схожу вечерком. Заодно и к Петру загляну. Что-то там у него...

Он ещё проговаривал последнее предложение, а я выскочил из-за стола, пока взрослые не заметили моих пылающих щёк.

— Только не допоздна! — догнал меня бабушкин голос. — Ты ж не забыл? Завтра маму едем встречать...

* * *

Приятно когда тебя хвалят не за какую-то мелочь, а за хорошее дело, к которому голову приложил. Подумаешь, окна! Для моряков это пыль. Я когда-то за сорок минут радиорубку покрасил. От рог до копыт: подволок, палубу, переборки, включая труднодоступные ниши за аппаратурой. Не по работе, не на спор, просто устал ждать, когда у матросов руки дойдут до моего хозяйства. С утра подошёл к боцману:

— Давай кисточку, грунтовку, эмаль...

— Зачем тебе?

— Красить.

— А колер?

— Сам подберу.

Сунул он мне ключи от кандейки:

— Ну, иди, подбирай!

И усмехнулся. Типа не хватит в моей голове извилин, чтобы салатную краску на четверть разбавить белилами. Заходил потом в радиорубку. Любопытствовал, как я "перевожу добро на говно". Хвалить не хвалил, но поинтересовался:

— Быстро ты. Откуда таланты?

— От деда. С детства ещё...

Он и правда, сегодня с утра учил меня этому ремеслу. Открыл банку с масляными белилами и тщательно перемешал содержимое.

— Смотри, Сашка! Краску нужно размазывать, а не лепить. Вот так, сверху вниз, или слева направо. Чтобы не было там густо, а там пусто...

— Да понял я, понял! — Ох, и не терпелось мне самому взяться за дело, показать всю свою прыть.

— Ну, добре!

Дед никогда не стоял над душой. Сказал, показал и ушёл. У него ведь тоже дела. Стены и потолок большой комнаты были уже покрыты известковой побелкой, пол покрашен, остальное за мной. Нужно же когда-то заканчивать с этим ремонтом. Последние двое суток я ночевал в половине Ивана Прокопьевича, а мои старики на топчане, под виноградником. Хорошо хоть дождя не было!

Я докрашивал второе окно, когда появился Петро со смолы. В мою сторону он не смотрел — солнце в глаза. И ладно, буду нужен — найдёт.

Посидели они с дедом на брёвнышке, подымили и разошлись.

Радио не фурычило из-за неполадок на линии. За временем я не следил, но убил на четыре окна более часа. Можно было быстрей, если бы так не старался. Кисточка-самоделка из конского волоса. Пока к ней приноровился, несколько капель на стекло уронил. И "Правда" двухлетней давности, на которой дед размешивал краску,

отвлекла, приковала внимание заголовком на первой странице:

Похороны Уинстона Черчилля

ЛОНДОН. 30 января состоялись похороны выдающегося государственного деятеля Англии Уинстона Черчилля. Более пышных похорон (если не считать похорон коронованных особ) Англия не знала со времен Веллингтона и Нельсона.

В течение трех дней был открыт доступ к гробу с телом Черчилля, установленный в Вестминстер-холле — старейшей части здания английского парламента.

В 9.45 отбил время "Большой Бен" (часы на башне парламента) и замолчал до полуночи. Гроб устанавливается на лафет старинного морского орудия, на котором в свое время лежал гроб королевы Виктории и трех королей. Почетный экскорт из представителей всех родов войск направляется к собору Святого Павла. За гробом следуют лишь родственники Черчилля. С интервалом в одну минуту раздается 90 орудийных залпов (число лет, прожитых покойным)

Служба в соборе проходила в присутствии королевы Елизаветы 11, глав государств и официальных представителей 110 стран, в том числе президента Франции де Голля, западногерманского канцлера Эрхарда.

Советский Союз представляла делегация в составе заместителя Председателя Совета Министров СССР К.Н. Руднева, маршала Советского Союза И.Н. Конева и посла СССР в Великобритании А.А. Солдатова.

Из собора похоронная процессия проследовала через Сити к Тауэру, где гроб с телом Черчилля был перенесен на катер. По Темзе он был доставлен на вокзал Ватерлоо. На этом церемония государственных похорон закончилась.

Черчилль будет похоронен на сельском кладбище в местечке Блейдон, где находятся могилы его предков.

Это сообщение ТАСС я прочитал два раза. С точки зрения профессионала, текст был написан коряво, на скорую руку. Ошибка в слове "эскорт" так и бросалась в глаза. Наверное, корреспондент очень спешил, и было ему не до таких мелочей. А ведь по моим временам, место такой газеты не на заляпанном подоконнике, а в музее.

Короче, дед не рассчитывал, что я так быстро управлюсь:

— Что "всё"?! Берись за второе окно!

— Так покрасил уже. И второе, и третье, и четвёртое.

— Да ну-у-у?

А вот на слово он никогда не верил. Прошёл в комнату, окинул внимательным взглядом плоды моего труда — и к банке с остатками краски: сколько осталось? А там почти две трети.

— Бабка! — кричит.

— Иду-у!

Он бабушку редко так называл. Только когда какая-то радость в доме. Умел человек из любой мелочи сделать праздник...

* * *

Большую часть пути я пропылил стоя. Разгонюсь изо всех сил, потом — прыг задом в седло, и отдыхаю, пока не угаснет скорость. Поэтому ехал кратчайшим путём, срезал его, где только возможно.

Через старое футбольное поле, совхозный свинарник, узкий застав через Невольку, который пускал её воды в оросительные каналы, насквозь прорезавшие поля огородной бригады. Дальше, облаком пыли, тянулась грунтовка на Армавир. Здесь рукотворная речка делала поворот и шла параллельно дороге до самого города. Земля между ней и посадкой когда-то была последним участком в поле, к которому дед приложил руки.

Он ещё сопротивлялся болезни, но быстро терял силы. Пройдёт четверть рядка и стоит, опершись на тяпку руками и подбородком, смотрит на склон горы, где в россыпях ярких цветов выросли из земли первые четыре креста. Не было ещё ни подсобок, ни ворот, ни ограды. Как, вроде, не кладбище. Да и лет через семь, не сказать, чтобы очень его заселят. Во-первых, народ всеми правдами и неправдами норовил схоронить своих умерших родственников на старом погосте в черте города. Кто ж тогда знал, что там будет автозаправка? А во-вторых, одного-двух в день хоронили, не то, что сейчас...

Тьфу ты, чёрт, совсем берега попутал! Охота тебе была столь замечательный день обряжать в траурные одежды! — Я сплюнул с досады, да так неудачно, что прям на шнуровку кеда. Вот захочешь — не попадёшь! И так это дело почему-то меня рассмешило, что ехать дальше не смог. Упал на траву и хохочу. "Смешно дураку что уши на боку", сказала бы бабушка.

И вдруг, эту поговорку кто-то произнёс вслух. Оглянулся, а это сёстры близняшки, которых мы с Пимовной довозили до мостика через Невольку. Стоят надо мной, солнышко застят. Ну, до чего похожи! Поди, угадай, какая их них когда-то была моей тёщей.

Встал я на ноги, поднял велосипед и попылил по тропинке.

— Ишь ты, какой Федул! Слова ему не скажи...

На язвительный женский голос накладывался другой, более низкий и мягкий.

— Ох, и поганый у тебя, Машка, язык! Ну, лежал себе человек, ну, смеялся. Тебе-то что за печаль? Это ж тот самый хлопчик, что с Катериной Пимовной ехал на бричке...

— А что я такого сказала?!

Дабы доподлинно вычислить тёщу, нужно было всего ничего: обернуться и глянуть на ту, которая сейчас говорит. Имя-то помню.

Никогда б не подумал, что тихая, благообразная Мария Сергеевна в молодости была такой языкатой.

И я обернулся. Не из праздного любопытства. Просто хотел приколоться, убить этих тёток невинным вопросом: "Вы часом, не родом с Бенка?" Представляю, как бы их покорёжило! Мало того что угадал, а ещё и назвал Беноково на тамошнем местном жаргоне. Не иначе такой же ведун, как бабушка Катя.

Оглянулся короче, а они, бедолаги, такие задроченные! В гроб краше кладут. На лицах потёки, платьица со спины хоть отжимай. В речке, наверно, хотели ополоснуться, тут я со своим "ха-ха". В общем, не повернулся язык. Но зато опознал тёщу. У неё через весь лоб грязная полоса.

Тем временем, молодухи взяли меня в работу:

— Ты Лёша? — спросила одна.

— Сын Катерины Пимовны? — уточнила вопрос другая.

Странные существа эти близнецы. Если молчат, то обе, а говорят дуплетом, но вразнобой.

— Меня Сашкой зовут, — пробурчал я не очень приветливо. — А бабушка Катя наша соседка.

Судя по изменившимся лицам, тётки были разочарованы.

— А что за соседи? Ты чей? — спросили из вежливости.

— Деда Дронова внук.

Я специально сказал Дронов, а не Дранёв. Мария Сергеевна когда-то его вспомнила по довоенной фамилии. Но не сейчас.

— Дронов, Дронов... нет, не знаем такого.

На нет и суда нет. Я влез на велосипед и ретировался. Не буду мешать. Пусть тётки спокойно ополоснутся.

Склон первой горы был до трети засеян свеклой. Дорога здесь не настолько крута, как по пути в Ерёминскую. Лет через восемь проляжет по ней асфальтовое шоссе до трассы Ростов — Баку. Его я впервые увижу сквозь автобусное окно, возвращаясь из Питера в последипломный отпуск. Размытый сельский пейзаж. Какие же он обретёт краски, когда по черному полотну протянутся до горизонта контрастные полосы дорожной разметки!

За полевыми цветами можно было не забираться столь далеко. Ведь это сорняк, который растёт везде. Выгляни за калитку, а вдоль

забора белые колокольчики. Возле железного бака запросто можно набрать диких ромашек. У насыпи железной дороги радуют глаз пятна чертополоха. Цветы, листья и стебли у него до того колючие, что голыми руками не взять. Только в брезентовых рукавицах. Но если не полениться, повыдёргивать из соцветия многочисленные шипы, а потом коснуться щеки тёмно-малиновым венчиком, самый толстокожий поймёт, что это и есть нежность. Да что там около дома! Прямо сейчас, сверни на любую обочину. Там на квадратном метре можно букет собрать. Если срывать без разбора: дербенник, сурепку, пижму, куриную слепоту... Что только у нас ни цветёт, что ни радует глаз в середине июня! Воздух гудит от пчёл и шмелей. Но мне нужно ещё дальше, где на выпасах, по склонам второй горы, растёт оранжевый мак.

Отчего меня туда потянуло? Сам не пойму. Мамка ни разу не говорила, что любит именно мак. А так, место для меня знаковое. Здесь я впервые ощутил боль невосполнимой потери, сравнимую по своей тяжести, со смертью близкого человека.

Было это во время весенних каникул, на будущий год. Мамка со своим классом ехала на экскурсию в Краснодар и в приказном порядке прихватила с собой меня. Я сидел на отдельном кресле справа от передней двери, рядом с горячим двигателем, смотрел в лобовое стекло и жутко стеснялся. За спиной шелестели конфетные фантики. Смех, диалоги и монологи сливались в густой фоновый шум. Чужая школа, чужой праздник, отвергающий меня коллектив, где нет ни одной мало-мальски знакомой рожи. Мамка тоже спецом делала вид, что я не её сын и называла при всех по фамилии. Один только шофёр был со мной по-отечески добр. Заметив и оценив мой маленький рост, он дал мне запасную седушку, чтобы я не вытягивал шею и мог без проблем мог смотреть на дорогу. А ещё разрешил, когда захочу, пересаживаться на капот.

В этом месте был запланирован короткий привал. Двигатель чихнул, замолчал. Долгим выдохом открылась передняя дверь. Водитель включил радиоприёмник. Сквозь треск и помехи в тесный уют салона ворвалась тревожная музыка.

Вместе со всеми я вышел из автобуса на дорогу. Обособился в стороне. Одноклассники разбились на группы. Прыгали, смеялись, дурачились. И тут прозвучал хриплый мальчишеский голос:

— Харэ пацаны! Там... Гагарин погиб...

28 марта 1968 года, четверг. Мне кажется, каждый из тех, кто стоял рядом со мной на дороге тем ветреным утром, стал частицей единой душевной боли по нашей общей потере. И верь после этого, что пацаны не плачут...

Вблизи ступенчатый склон уже не казался сплошным маковым полем. Я прислонил дедов велосипед к дорожному знаку, отошёл немного назад. Здесь, или не здесь? Смена времён года настолько преображает один и тот же пейзаж, что делает его неузнаваемым.