Попаданецъ-2

Гриц наконец-то управился со своим делом, после чего решительно оттеснил меня от костра. Очень скоро первые языки пламени осветили небольшой участок леса вокруг, сгущая темноту и подогревая мой комплекс неполноценности. Ну и пусть! Никогда не мечтал быть скаутом.

— Да ладно тебе дуться-то! — добродушно подначил Гришка, закончив с делами и водрузив напоследок котелок над огнём. — Я, почитай, всё детство с дворней провёл, как Машка твоя. Так что привычный. А ещё любил на дереве сидеть. Бывало меня кличут-кличут... А я молчком. Сижу на верхушке в ветках и смотрю, как меня ищут. Забавно было...

— Я и не дуюсь вовсе, — на самом деле, я действительно не ощущал никакой обиды. — Вот думаю, не заболеть бы после такой ночёвки. Это вы тут привычные. А мы, в моём времени изнеженные все. Летом ещё куда ни шло в чистом поле заночевать. А в такую погоду, или же, ещё хуже зимой... это только единицы могут, и то, не по своей нужде. Военные, например, или исследователи. Спортсмены ещё.

— Спортсмены? — Гриц переспросил, явно нехнакомый с этим словом.

— Ага. Это... как тебе объяснить. Вот у греков древних состязания были. В курсе?

— А! Олимпионики что ли? Атлеты?

— Ну, что-то в этом роде.

— Постой, — в явном недоумении переспросил Потёмкин, — а они-то что в лесу забыли?

Пришлось просвещать приятеля на предмет спортивной жизни двадцать первого столетия. Но, оно, может, и хорошо. За разговором время незаметно пролетело. Но, всё же, укладываясь спать, я понял, что ночка будет ещё та. Как только я перестал двигаться, как почувствовал, что влажный холод коварно пробирается под одежду, заставляя тело дрожать, а зубы выбивать мелкую дробь. Чтобы хоть как-то отвлечься, а начал анализировать последние события, пытаясь понять — ничего ли я не упустил.

Вроде бы всё прозрачно. Хотя... как-то уж больно легко удалось осуществить мой план якобы исчезновения. Очень сильно подозреваю, что Потёмкин, как только я выложил ему свою идею, побежал сдавать меня императрице. Мне-то он об этом не докладывал. Официально Екатерина должна была узнать обо всём только после моего отбытия. Но, думается, узнала гораздо раньше.

Да что там говорить. Я же не просто так ехал абы куда. Нет. Гриц буквально на следующий день притащил бумагу от академии наук (читай — от Ломоносова), в которой русским по белому было написано, что я, в сопровождении Потёмкина направляюсь в экспедицию с целью изучения нравов и быта Российской глубинки. Этакий Шурик из "Кавказской пленницы". Только на Кавказ я ни разу не собирался.

Ещё думается, что Екатерина вздохнула с облегчением, когда с неё свалилась головная боль в моём лице. А что? Всё что мог, я уже выложил. Гриц за мной присмотрит. Если что, то и прикопает где-нибудь в лесу, чтобы врагам не достался.

Хм. Так до паранойи недалеко. Я заметил, что машинально отодвинулся от мирно посапывающего приятеля. Не-не-не. Всё будет хорошо, как заявляет Русское радио.

Какие невесёлые мысли не одолевали меня, но усталость брала своё. Я уже начал задрёмывать, как вдруг мне показалось, что к месту нашего бивуака приближается какой-то транспорт. Вообще-то ничего удивительного. От дороги мы не особо удалялись. А судя по тому, что звук быстро нарастал, гости были уже достаточно близко. Пока я раздумывал: стоит ли мне вылезти, с целью познакомиться, а может и присоседиться к проезжающим, всё решилось без моего участия. Не знаю, пьян был кучер, заснул, или же не разобрал дороги в потёмках, но карета, почему-то свернув с колеи, прошла прямо по нашей палатке. Слава Богу, лошадиные копыта протопали мимо. А вот колесо прокатилось, заалев Грица. В тот же миг мы заорали. Потёмкин спросонья, а я вторил ему, вставляя весь лексикон, которым так богат русский язык. Карета остановилась, и мы пулей выскочили наружу, грозя незадачливым ездокам всеми возможными карами.

А дальше всё понеслось в какой-то сумасшедшей гонке. Нас моментально оттеснили от кареты невесть откуда взявшиеся верховые хлопцы, тут же профессионально взявшие нас в кольцо. В тусклом свете луны, еле пробивавшемся сквозь рваное марево облаков, окружившие нас воины казались сказочными исполинами. Сабли наготове, выражения лиц не разглядеть, теряются в темноте. Только лошадиные морды, похрапывают, после неожиданного рывка.

Краем глаза я заметил, что мой приятель припадает на правую ногу. Всё же задело его колесом. Мы одеты — кто ж будет раздеваться в такую погоду, а вот из оружия, что у него, что у меня, только кулаки. Не успели в суматохе схватить. Да и толку от меня с этим оружием. Вот, кстати. А не попросить ли кого-нибудь на досуге позаниматься со мной в этом плане? Хм... если он будет досуг-то. Что-то мне подсказывает, что противник настроен решительно.

Гриц, хроманув, прижался спиной к моей спине. Окружившие нас даже не шелохнулись. И тишина. Чего ждут-то?

— Что тут у вас? — голос молодой, звонкий, я бы даже сказал, что пацанский. От кареты явно кто-то приближался. — А ну-ка, свет!

Приказ был исполнен практически моментально, насколько это вообще возможно. Через несколько секунд кто-то невидимый запалил три факела, которые подхватили всадники. Рыжий с красниной мятущийся свет осветил чубатые головы, засверкали зловеще, по-кошачьи конские глаза. Хоть вояки и были одеты по погоде, то есть никаких вышиванок и шаровар не наблюдалось, но в голове сразу же почему-то всплыла единственная мысль: казаки... запорожцы. Памятуя о последних событиях в моём времени, я непроизвольно поёжился.

В то же время хозяина повелительного голоса так и не было видно. Но слышно.

— Осип. Да ты никак заснул на облучке? — в ответ послышалось неразборчивое раскаянное бормотание. — Ладно, с тобой потом. А здесь кто? Расступись-ка, братцы.

Всадники образовали проход, и в круг вошёл очень молодой парень. Да что там — просто пацан. Явно моложе меня, но... аристократ. Это читалось во всём. В одежде, взгляде, походке. Мне в Питере довелось пару раз столкнуться с цесаревичем Павлом, но даже он смотрелся попроще. Хотя, с другой стороны, Павлу всего-то было лет десять. А этот явно старше. Годиков на тринадцать-четырнадцать тянет. Стоит, внимательно нас рассматривает. Оценивает.

Потёмкин, почувствовав, что нас вот прям сейчас убивать не собираются, отлип от моей спины и повернулся лицом к незнакомцу. А тот неожиданно ткнул пальцем в Грица и заявил:

— А я тебя знаю. Ты — Потёмкин. Из рейтар, но при дворе постоянно бываешь.

Тут уж и Григорий внимательно всмотрелся. Я тоже разглядывал незнакомца. Светловолосый, но с густыми тёмными бровями. Прямой нос, длинное, но не "лошадиное" лицо. Приятель поклонился. С уважением, но без особого подобострастия. Я же спину гнуть не стал. Раз из Питера, значит не враг, а перед незнакомыми хлыщами, а то и мажорами, выделываться не буду.

— Так и есть, Алексей Кириллович, — подтвердил между тем Гриц. — Потёмкин я. А со мной Тимошкин Степан. Человек учёный. От академии в экспедицию отправлен.

Мальчишка удостоил меня мимолётного взгляда. Я всё же решил на всякий случай тоже поклониться. А то мало ли? Но он уже вновь смотрел на Григория, видимо сочтя меня мелкой сошкой, не заслуживающей внимания.

— Сильно вас задело?

— Да, пустяк, — отмахнулся Потёмкин. — Бывало хуже.

Тем не менее, как только он, в доказательство своих слов попытался переступить с ноги на ногу, его лицо против воли исказилось гримасой, а сквозь зубы просипел сдавливаемый возглас боли.

— Вижу я, каков пустяк, — отреагировал Алексей. — Всё ясно. Встаём здесь. Мой медик тебя осмотрит.

Этих слов оказалось достаточно, чтобы вновь вспыхнула суета. Правда, в этот раз уже не воинственная. Круг конвоиров как по волшебству распался. Чётко и слаженно казаки начали разбивать стоянку. Я заметил, что накормив своих лошадей, добрые руки сыпанули и нашим по порции зерна. Улучив момент, поинтересовался вполголоса у Потёмкина о личности неожиданного знакомца.

У! — тихонько ответил тот. — Это Алексей Разумовский. Старший сын гетмана Украины. Батька-то их от сохи пошёл, а этот, гляди, уже как принц путешествует. При медикусе. Мож и кузнеца за собой возит?

Гриц хотел ещё что-то добавить, но тут его позвали на осмотр, я же остался один. От нечего делать, я подошел к нашим конякам. Аурум, довольно похрустывая неожиданным угощением, протянул морду, фыркнув мне в ухо что-то своё, лично-лошадиное. Скорее всего, жаловался на то, что до сих пор не может нормально передвигаться, лишённый подковы. Я погладил его по морде, утешая, краем глаза наблюдая за свитой Разумовского. Те, судя по всему, действительно были козаками. Уж украинцами — это сто процентов. Радуясь неожиданному привалу, они споро разложили несколько костерков, разложили снедь. Шаблон не разрушался. Среди прочего преобладало сало. Нет, конечно, присутствовал и хлеб и много чего ещё. Даже, неожиданно, я разглядел редкую пока ещё в России картошку. В мундирах.

Я, питавшийся в последнее время хоть и сытно, но, в основном, в сухомятку, сглотнул набежавшую слюну. Видимо мой голодный взгляд взгляд не остался без внимания, так как один из запорожцев, мощный дядька лет сорока, сказал, обращаясь ко мне:

— Ну-ка, сынку, не стий стовпом, дывлячысь, як инши себе годують. Не-то, не ривна годына коняку свого объешь. Сидай з намы, спробуй, що Бог послав.

Пока мой разум пробирался сквозь дебри близкой, но не совсем понятной мовы, козак недвусмысленным жестом показал на место у импровизированного стола. Добродушный смех его товарищей заставил меня отбросить всякие сомнения и присоединиться к пиршеству.

Поначалу всё было просто изумительно. Воины, утоляя первый голод, ели молча, и с расспросами не лезли. Беда пришла, откуда не ждали. Один из козаков, сунул мне в руку довольно порядочную чарку, на две трети наполненную питьём. Я даже нисколько не насторожился, потому что запорожцы хлебали пойло как воду. Вот и мне подумалось, что это она и есть. Вода. Так что, дождавшись, пока мужики разом поднимут сосуды, я щедро отхлебнул из своего.

Нет, дыханье не перехватило, но горло и пищевод тут же запылали горючим огнём. Поделом мне. Где сало, там и горилка должна присутствовать. Стараясь заглушить жжение, я схватил первое, что попалось под руку, и набил рот.

Скорее всего, ошибка была в том, что я мужественно сдержал негативную реакцию. Если бы я закашлялся, хотя бы, то можно было бы потом отговориться: ну не пил никогда, так и начинать нечего. Я поставил чарку, чтобы наткнуться на осуждающие взгляды сотрапезников.

— Негоже так, хлопец. Чи образили мы тебе? Уваж вже нас, выпий до дна.

Не желая обидеть гостеприимных хозяев, но при этом понимая, что тут мне конец и настанет, я, оценив объём оставшейся жидкости в полстакана, задержал дыхание, зажмурился, и залпом выхлебал всё содержимое.

— Це добре, — похвалил меня тот дядька, что начал разговор. — Останни можеш не пыты, але мае одну, щоб уважыты.

Я только кивнул в ответ, не в силах вымолвить ни слова. В первую очередь потому, что с прожорливостью саранчи начал закидывать в себя весь провиант, до которого мог дотянуться. Запорожцы, видя такую картину, начали подшучивать надо мной. Правда беззлобно.

А дальше словно какая-то дымна вдруг пеленой окутала моё сознание. Стало тепло и уютно, несмотря на сырость м мрак вокруг. Огонь костра горел, казалось прямо перед глазами, ни капельки не обжигая. Сколько времени прошло, я даже не представляю. В конце концов, насытившиеся казаки затянули песню. Один запевал короткий куплет, а постоянно повторяющийся припев подхватывали все без исключения.

Служыв козак у вийску,

Мав рокив з двадцять тры,

Любыв вин дивчиноньку

И з сиром пырогы.

Гэй, чула, чула, чула,

Гэй, чула, чула ты,

Любыв вин дивчиноньку

И з сиром пырогы.

Ишов козак до миста

Пийшов через горбы,

Зустрив козак дивчину,

Що несла пырогы.

Куплеты чередовались с припевами, повествуя о том, как парочка уединилась в лесу, а тут нагрянули враги, похитив у незадачливого вояки и дивчину, и горячо любимую им выпечку. Финал былины терялся в бесконечности, поэтому я перестал следить за сюжетом. Мне почему-то представилось, что на месте непутёвого козаченьки оказался я, и это у меня уводят злыдни из-под носа мою Машку. Стало очень грустно. Аж слёзы потекли. Но, когда я попытался поделиться своей печалью с запорожцами, то осознал, что язык почему-то совершенно не слушается. Как, собственно, и ноги. И руки. Стало ещё грустнее. Мне оставалось только сидеть и слушать козаков, чья непонятная мова с каждым словом становилась всё вразумительнее и понятнее.

А потом... не помню, что было потом. Следующим кадром перед глазами встала яркая пронизывающая синь осеннего неба.