Перед Бурей 2-1

Войко по дороге подхватила деревянное ведро, набрала изо рва тухлой воды и выплеснула в этот круг, под ноги одному из войев.

Высокий боец лишь взглянул мельком, босые ноги продолжали с чавканьем месить грязь. Меч спокойно "висел" в руках клинком вниз, покачивался. Его противник держал меч в диагонали. Оба бойца были затянуты в войлочные нагрудники, запястья их охватывали широкие кольца из грубой кожи с металлическими вставками. Высокий вой вместо шлема напялил драную собачью шапку, её уши со свалявшейся шерстью тяжело болтались. Пот стекал по лицу, длинный шрам на щеке выделялся алой полосой, глаза смотрели прицельно.

Его противник был в войлочном "наморднике", сплошь закрывающем голову, только глаза блестели из прорезей. Он заметно уступал шраму в росте и ширине плеч, что не мешало ему вполне успешно держать атаку и самому теснить длинного.

Интересно, кто это такой прыткий, подумала Мона, всматриваясь. Бьется с одним из лучших войев, да ещё в таком доспехе, как ещё не свалился от усталости, от давящей жары?..

Потом узнала воина.

Воительницу.

Кажется, бойцы сражались уже долго и успели здорово измотать друг друга. Кто-то из зрителей неуверенно крикнул ничью, но его не поддержали. Отмеченный шрамом обрушил удар, женщина-вой бросила свой меч навстречу. Шинаи ударились с деревянным треском, слитно взметнулись, снова столкнулись...

Должны были столкнуться.

В последнее мгновение шрам чуть качнул корпус, войя "срубила горизонт" кистевой подкруткой, и мечи минули друг друга. Снова одновременно метнулись и снова не встретились. Казалось, шинаи плывут в воздухе, лишь обозначая удары, как в показательном бою — но воздух стонал, вспарываемый деревянными лезвиями. Попади кто под такой удар — и дух вон.

— Что они делают? — спросил Гарий недоумённо.

Мона подумала:

— Избегают столкновения мечей.

— Зачем? Затупить, что ли, боятся?

Деревяшки всё же столкнулись, и войя отступила, потеряв на мгновение равновесие.

— Вот зачем, — пояснила Мона. — В такой грязи потерять равновесие — значит...

Она болела за женщину, но отмеченный шрамом уверенно теснил её. Атаковал, отбил неверный удар, снова взмахнул шинаем... и отскочил, ругаясь и отирая лицо рукавом. Войя на исходе движения зацепила лужу мечом и подняла тучу брызг, окатив не только противника, но и толпу.

Зрители недовольно вопили. Поединщики стояли напротив друг друга, сцепившись взглядами, тяжело дышали.

— Ничья, — уверенно приговорил кто-то.

Длинный длинно сплюнул, не в знак презрения — просто никак не мог отплеваться от грязи. Кивнул. Войи вместе сделали шаг из круга, женщина протянула шинай в толпу, не глядя, кто-то забрал деревянный меч. Раздражённо дёргала завязки шлема, наклонилась, позволяя Моне развязать.

Нетолстый войлок, промокший мало не насквозь, был зашнурован тряпичными завязочками. Мокрый узел наконец поддался, хлынули тёмные от пота волосы.

Вики подставила горящее распаренное лицо слабому ветерку. Сдёрнула нагрудник, уронила на руки Кнопке, тряхнула головой, попыталась расчесать гриву пальцами.

Пальцы эти были татуированы странными знаками. Умеющий их понимать с лёгкостью прочтёт многое. Непосвящённый в тонкости узнает главное — девушка носит меч по праву. И если найдётся человек, который вовсе не слышал о древнем обычае воличей, он всё поймёт, глядя на её ладони, не татуированные, но несущие не менее выразительные письмена — бугорки жёстких мозолей.

Одна татуировка была "моложе" остальных и отличалась по исполнению. Вместо знаков смерти и скорби, вместо рун, перевитых колючим терновником, стрел, скрещённых мечей и языков пламени — зелёная ветвь. Символ новой жизни.

— Дерек у хозяйки, — сказала ей Войко. Девушка кивнула.

— Что он?

— Веселится вовсю, — ответила рабыня. — Кэрри.

— Ну?! — радостно отозвалась войя. — Жалко, я не видела...

— Ещё увидишь, — посулила Мона. Вики улыбалась, мать, довольная успехами сына, но вдруг отвернулась, и по щекам её побежали слёзы. Все "ничего не заметили". Подошёл её противник, уже избавившийся от оружия и доспехов, потом от него шибало будь здоров.

— Кэрри? — переспросил Гераж, старательно отворачиваясь от Вики. Красивое лицо молодого мужчины было перечёркнуто неправдоподобно ровной линией шрама, идущего от левого виска через всю щёку. Вой "остыл", шрам уже успел побелеть.

— У всех сразу в детском саду, — уточнила Войко.

— Много они разнесли? — молодой вой озабоченно оглянулся на деревню, словно ожидая увидеть её в руинах. Гарий и Мона фыркнули.

Кэрри.

Дитя, ещё не умея как следует управлять Узором, случайно сдвигает предметы с места. Это такие же неосознанные действия, как движение руки и ноги. Ребёнок учится ползать, потом ходить, начинает лучше владеть своим телом, он растёт и сила его растёт вместе с ним, вызывая умиление родителей...

Ещё очень нескоро он научится контролировать силу в полной мере, и вовсе необязательно, что его умения сохранятся и в более зрелом возрасте. Но родители хвастаются кэрри точно так же, как и первыми шагами ребёнка.

— Готов спорить, затеял Роки, — сказал Гераж.

— И выиграешь спор, — отозвался Гарий.

— Что там затеял Роки? — спросили со спины, Александр подошёл незаметно.

— Кэрри, — ответствовал Гераж. Молодой отец гордо улыбнулся.

— Много они разнесли? — мимоходом кинул взгляд на деревню. Войи и дети расхохотались.

— Что, неужели всё так плохо? — печально спросил Алек. — Пожалуй, стоит мне пойти и полюбоваться на развалины.

— Хозяин...

Алек скривился, будто уксусу хлебнул. Это обращение он ненавидел. Как и сам факт, что эта женщина принадлежит ему, словно какая-то вещь.

— Войко, раз уж и я и жена в посёлке, ты сво... гм, то есть можешь остаток дня делать что угодно.

Женщина кивнула, притворившись, что не заметила оговорки, хозяин её, рабыню, чуть не назвал свободной. Вики уже справилась с собой, Александр долго поглядел ей в глаза, махнул рукой остальным:

— Не забудьте про Большой Бедлам!.. — и ушёл в сторону посёлка.

— Забудешь такое... — буркнула ему вслед Вики. — Эй, купаться идёшь? — хлопнула соперника по плечу, раздался сочный плюх. Войя состроила удивлённую физиономию и принялась брезгливо вытирать пальцы о войлочный нагрудник. — Знаешь, тебе, пожалуй, нужно купаться прямо в одежде.

— Так и сделаю, — не стал спорить Гераж. — Дети, айда с нами.

— Сам ты "дети"! — обиделась Мона. Гарий вежливо отказался.

— Войко, ты?..

Рабыня покачала головой.

— Брось, он же отпустил тебя. Дети не нуждаются уже в твоём присмотре, а эти сами заявили, что уже не дети, — сказал Гераж. Мона из-за его спины кивала и делала разрешающие знаки.

— Я лучше здесь побуду, — Войко опустила взор.

— Уверена, что побыть здесь будет лучше? — сердито спросила её Мона, едва войи отошли подальше.

— Не поняла, — рабыня глянула вопросительно.

— Почему ты не пошла с ними? Он же тебя звал.

— Не хочу, — буркнула Войко.

— Почему не хочешь? — Мона смотрела пристально.

— Просто — не хочу! — сдержанно рявкнула Войко. Гарий открыл было рот, на лице его читался вопрос: "чего ты к ней пристала?", но сказал другое:

— Мы же хотели попрактиковаться.

— Вот именно, — сказала Войко. — От обещания меня никто не освобождал.

— Я же тебе кивала!..

— А я не поняла, — ухмыльнулась рабыня. Мона что-то буркнула себе под нос.

— Ладно. Давай...

— Нет уж, это вы "давай", — Войко жестом пригласила войти в круг. На лицах детей отразился ужас:

— Как, сюда, в это болото?!. — возопила Мона. — Но почему?..

— Вы обещали слушаться, — напомнила рабыня.

— И от этих обещаний нас никто не освобождал, — понуро заключил Гарий и первым шагнул в грязевой круг.

Алек облегчённо выдохнул, не найдя рядом с детским садом каких-то особых разрушений. Дети смирно играли, бегали и ползали, общались друг с другом и присматривающими взрослыми. Гам стоял невообразимый, во все стороны хлестали эмоции. Иногда случайное касание Узора вызывало подпрыгивания и полёты игрушек, порывы ветра.

Лина встала навстречу мужу. Роки тоже попытался встать, шлёпнулся, сделал вторую попытку. Утвердился на ногах и побежал, потешно переваливаясь, к Александру, протянул руки, требовательно гукнул. Молодой отец подхватил ребёнка на руки, Роки обрушил водопад эмоций — чистая радость, ликование от его прихода, "картинки"-воспоминания о прошедшем веселье. Дети, не умеющие ещё говорить, телепатически прозрачны, лишь со взрослением приходит скрытность и сдержанность.

— Уже пожаловались? — Лина подошла, притворно хмуря брови. — Знаешь, что он тут вытворял, твой маленький чертёнок?

— Араган Александр Дораж, — строго сказал Алек сыну. — Ты должен вести себя в соответствии с этим именем...

Ребёнок помотал головой, он не желал вести себя. Лина упёрла руки в боки, укоризненно смотрела на обоих.

— Как в таких случаях говорится? Яблоко от яблони...

— Почему? — обиженно спросил Алек. — Почему, когда он ведёт себя хорошо, он твой кроха-ангелочек, а когда отколет что-нибудь из ряда вон — мой маленький чертёнок?

Лина не задумалась даже на мгновение.

— Потому что в ребёнке поровну материнской и отцовской крови, и он унаследовал мои лучшие качества, а твои, соответственно...

Алек вздохнул, неубедительно изображая раскаяние.

— Больше не буду, — пробормотал.

— Будешь! — фыркнула жена. — Куда ты денешься... Мы же не собираемся ограничиться только одним ребёнком?..

Алек помотал головой точно так же, как его сын.

Ребёнок, плоть от плоти моей... Столько времени прошло, а он всё ещё не привык. Наверное, к этому вовсе нельзя привыкнуть. Узнавать в ребёнке себя, видеть черты матери, заново открывать мир вместе с ним и привычно бояться за это хрупкое беспомощное существо. Отцовство полнило его каким-то осторожным счастьем.

— Вкусите счастие сегодня, — пробормотал Алек строчку одного химна. — Но сначала надо восстановить поленницу и забор, изничтоженные нашим ангельским чертёнком...

— Поленницу мы уже сложили, — сказала Лина, имея в виду себя и присматривающих за "детским садом". — А забор хозяин собирался восстановить сам. Он как-то забавно выразился — мол, удовольствие от созерцания кэрри заставляет забыть о причинённых убытках...

— ...Потому что у самого четверо мал мала меньше, — добродушно загудел за плечом чей-то бас. Алек оглянулся и едва не ткнулся носом в грудь здоровенного детины.

— Дядька Шон! — обрадовался.

— Ну, здравствуй, племянничек, — сказал детина, усмехаясь. — Твой, значит, воробышек крылышками махнул и плетень повалил...

Алек принялся извиняться, детина только засмеялся — словно гулкое эхо заметалось в пещере. Протянул руку, и рука Алека утонула в ладони чуть ли не по локоть.

— Откуда вы здесь, какими путями? В гости приехали?

— Не совсем, — хохотнул дядька Шон. — А путями — твоими!

— То есть?

Дядька воздвиг свою огромную ладонь на топор, заткнутый за пояс:

— Дошла до меня весть, что ждут здесь деревянных дел мастеров. Как раз для делания путевых и путёвых повозок быстроколёсных... Вот я и приехал в гости к сыновьям да к внукам! Да, мои сыновья, — Шон качнул головой.

Последнего можно было не говорить, мужчина по левую руку от детины выглядел как копия отца, уменьшенная и немного подструганная с боков. Лет на пять старше Алека, деревенский древодел и какой-то там родич приёмной матери, а значит, и его. Как раз он здесь и живёт. Парень справа, немногим младше Алека, смотрелся тростинкой рядом с братом и отцом, но схожесть лиц не оставляла сомнений.

— А знаменитого Александра-воя представлять никому не надо, он и так всем известен!

Алек почувствовал, что краснеет. Старший сын поздоровался, младший смотрел на всем известного Александра с восторженной опаской, кое-как пролепетал приветствие. Отвечая, Алек попытался вообразить, каким будет его сын в этом возрасте. Роки был похож на отца... так говорили окружающие. Алек же не мог оценить степень этой похожести. Он лишь робко восхищался маленьким чудом, кровью крови, плотью плоти. Конечно, у юного Арагана не будет седины, шрамов и старых глаз. Он будет смотреть прямо и ясно, улыбаться весело и открыто, ему и в голову не придёт прятать ауру, скрывая свою истинную мощь.

И не унаследует тёмный дар отца...

Алек в соответствии с обычаем ещё раз извинился за сына перед старшим.

— Собственно, мы как раз направлялись к нияз Алии, — Шон ухмылялся. — Если ты пойдёшь со мной и объяснишь ей, почему я опоздал, мы будем в расчёте. А то я её боюся...

И насмешливо покосился на сыновей. Те поёжились, вот уж они-то явно боялись горячую на язык и быструю на руку нияз. Они не были войями, но каждый волич должен хотя бы иметь представление, где у меча рукоять и как почувствовать чужой взгляд, и поселковая молодёжь раз в несколько дней собиралась на Поляне, где назначенные учителя гоняли до седьмого пота. Алии отчего-то чаще других доставался сей незавидный жребий, и её имя было притчей во языцех среди всех неуков. Что и говорить, раз уж нездешний дядька Шон уже наслышан... или сыновья ему жаловались?..

Алек выразил готовность пойти с детиной к нияз и защитить от её гнева. Присмотрелся к Живе, выискивая свою начальницу, махнул рукой Лине, поцеловал сына и зашагал к травному дому.

Если смотреть сверху, травный дом больше всего напоминал крест или иеро "икс", знак тайного мастерства. Два длинных сруба, как бы пересекающиеся серединой, к ним примыкают навесы, под которыми сохнут травы, стоят столы и крутятся странные механизмы.

Четыре двери дома выходили на четыре стороны света. Алек вошёл с восточной и пошёл через сквозной коридор, по пути заглядывая в комнаты.

Пахло деревом, чистой тканью и лечебными травами. Больной был всего один — в последней лечебной палате в дальнем углу лежал мужчина, уставив в потолок буйную бороду.

Услышав шаги, больной приподнял голову, стрельнул насторожёнными тёмными глазами. Алек услышал, как Шон за его спиной шумно втянул воздух, обернулся: что?.. Здоровяк покачал головой, старательно отворачивался от больного, кривился.

Они миновали палату и вышли из западной двери.

Там к травному дому примыкал навес для сушки лечебных трав и прочих снадобий. Под навесом в ароматном сумраке прятались от жары люди.

— Кати.

— Алек, — целительница рассеянно кивнула, не отрываясь от работы — она перебирала травы. Коротко остриженные по обычаю цеха тёмные волосы обрамляют строгое лицо. На шее жёлтый платок, светлая немного мешковатая одежда скрывает стройную фигуру. Впрочем, уже не слишком стройную...

— Макс.

Высокий крепкий парень, сероглазый, пепельноволосый, отсалютовал когтистой железной лапой, заменяющей ему кисть правой руки, левая живая рука продолжала перекатывать по наклонному столу чёрные ягоды. Рядом лежали листы плохой жёлтой бумаги, расчерченные и меченые кляксами чернил и пятнами ягодного сока.

Верзила и его дети смотрели с почтением на живых героев. Когда-то, друзья по несчастью, эти двое воспретили себе любовь. Потребовалось немало времени, странствий и испытаний, чтобы Макшем и Катарина соединили свои судьбы. Последнее жестокое испытание настигло их в один из последних дней Летней войны. Макс потерял руку, спасая Катрин. Молодые люди перед ликом смерти поняли настоящую цену своим былым обидам, глупостям и неправдам. Макшем не желал сначала принять любовь Катарины, считая себя калекой, но девушка и не спрашивала его.