1914-1

— Много работы?

— Человек сто пятьдесят покойников в полку. Отец Владимир обряд отпевания творит, а нестроевая рота копает братскую могилу для солдат и унтеров. Господ офицеров в тыл отправят, в русской земле похоронят.

— А капитан Лепехин?

— Ваш ротный тоже пулю словил, стоял перед ротой и шашкой махал. Ранен тяжело. Пуля в брюхо вошла. Ну, бывай, здоров вольнопер.

— И Вам не кашлять!

Через два часа командир полка, полковник Стросевич дал команду двигаться вперед к фольварку и дальше. Немцы очистили весь район Пилькаллена и начали отход.

Русская армия входила в Восточную Пруссию, которая еще во времена Елизаветы Петровны присягнула на верность Российской короне, да государь император Петр Федорович все результаты Семилетней войны похерил. Теперь значит опять снова здорово.

После первого боя в полку было сто пятнадцать убитых и триста девяносто четыре раненных. Немцы потеряли гораздо больше, все потому, что пруссаки хотели показать свою доблесть и верность кайзеру и перли в атаку густой цепью хоть и ложась на промежуточных рубежах, но не окапывались. Практически они шли вперед, даже не пригибаясь, и становились легкой добычей стрелков.

Попробуй-ка, возьми верх, стреляя на ходу в движении, над стреляющим лежа с упора. Да и меткость наша была лучше в результате усиления стрелковой подготовки, бывшей результатом предпринятых мер после японской войны.

Про немцев солдаты говорили: 'Они бы еще и за руки взялись! Совсем без разума!'.

Погиб Курышев. Адрес его родителей лежал у меня в кармане гимнастерки. Долг.

* * *

Единственный успех немцев был из-за отставания, IV корпуса, но наша дивизия с честью выдержала их напор.

К вечеру в атаку пошли уже мы. По команде командующего ротой штабс-капитана Караваева:

— Вперед!

Пробежав через поле редкими цепями, солдаты второго и третьего батальонов, подошли к Сталлупининену. Последний промежуточный рубеж, на котором цепи окапывались, был метров за двести до первых домов. После подхода резервных рот, батальоны единым махом преодолели открытое пространство и завязали бои на улицах и в домах.

Наша рота была в батальонном резерве и в отличии от других даже в цепь не разворачивалась. И хотя наш четвертый батальон был в полковом резерве, тринадцатая, пятнадцатая и шестнадцатая роты шли цепями. На этот раз мы ни пленных не захватили, ни потерь не имели. Слава, трофеи в виде одиннадцать пулеметов и двух орудий, до тысячи пленных, достались другим. Первое сражение окончилось в нашу пользу. Пройдя городок и не сумев поживиться добычей стали устраиваться на ночлег, в поле. Подвезли горячую пищу. Слышались голоса:

— На полное брюхо и спиться лучше!

— Ты почто мою краюху взял?

— Истинный крест, ничего не брал!

— Копытин! Я те счас сопатку на затылок заверну! Отдай!

— Да какой отдай, он ее уже умял так, что за ушами трещало!

— Отдай ирод! Вот ведь подлая натура какая...

— Давайте братцы ложиться...

— Кувшинов тебе первому в караул...

— Слушаюсь господин ефрейтор!

Наше отделение тихо поужинало пшенной кашей с мясом, люди напились чаю и стали располагаться в поставленных заранее палатках, благо ни в караул, ни в полевую заставу отделение сегодня не попало. До рытья сплошных траншей еще не дошло.

* * *

На следующий день, пятого августа с утра, новый ротный командир, бывший помощник командира, штабс-капитан Караваев, заступивший на место капитана Лепехина, пришел в наш взвод и вручил мне георгиевскую медаль четвертой степени.

Я признаться не ожидал такой оперативности. Видимо, запас медалей был в дивизии. Но все равно, что-то очень быстро. Кроме того Караваев приказал мне пришить на погоны басоны младшего унтера и вступить в командование отделением уже официально, как младшему унтер-офицеру, согласно приказу по полку.

— Ну, Енгалычев с тебя причитается! — Говорили солдаты моего отделения.

После повышения, Перетятько, проникся ко мне внезапным уважением и нет— нет, но тоже, несмотря на малороссийский гонор, иногда обращался ко мне как другие.

— Князь!

— Я, господин старший унтер офицер! — Вот чертова кличка, прямо прилипла!

— Как думаешь, сегодня немца пощупаем штыком?

— Не могу знать, господин старший унтер офицер!

Мы продвигались вглубь Восточной Пруссии, имея очень скудную информацию. По-моему и офицеры немногое знали, а до нас вообще доходили только слухи. В первом бою нашей дивизии особенно сильно пострадал сто пятый Оренбургский полк. Количество убитых, раненых и пленных там доходило, чуть ли не до двух тысяч человек. Говорили, что виленские евреи, которыми полк укомплектовали при мобилизации, практически все сдались в плен германцам при их самом малом нажиме. Но, там, в деле были и орудия, так, что кто, там чего разберет, кто сдался, кто погиб. А уж тем более, кто знает про национальность сдавшихся? У нас на участке обошлось без орудийной стрельбы.

Нам сильно помогла соседняя двадцать девятая дивизия справа. Взяли немцев во фланг, иначе противник так и пер бы на нас.

Хан Нахичеванский со своей кавалерией действовал крайне нерешительно на правом фланге армии и поэтому командир дивизии генерал-лейтенант Адариди держал наш сто восьмой Саратовский полк, правофланговый полк двадцать седьмой пехотной дивизии в 'кулаке'.

Доходили до нас сведения о боях нашей кавалерии под Каушеном, в большинстве удачные для нас. Солдатский телеграф донес сведения о командире эскадрона Врангеле, который в конном строю атаковал и захватил германские пушки.

'Тот самый, что ли?' — подумал я. Уже позже, узнав, как зовут лихого ротмистра, Петр Николаевич, понял, тот самый.

В десять часов, пятого августа мы двинулись на север, и тот же солдатский телеграф разнес, что мы двигаемся на Кенигсберг.

'Во бля! Уже на Кенигсберг пошли, глядишь и завоюем! Так из-за меня и вся мировая война быстро кончится!'.

Я счел все происходящие, как добрый знак. Полк был в резерве начальника дивизии, обеспечивая правый фланг. Все вроде складывалось удачно для нашей дивизии, только пыль мешает! Идем вперед, немцы отступают. Седьмого августа вместо дневного отдыха, дивизия вступила в бой под Гумбиненном. На правом фланге XX корпус был застигнут врасплох, понес большие потери и отступил. Теперь пришла наша очередь выручать соседей. Полк бросили вперед.

Слава богу, мы успели наскоро окопаться, до того момента как немцы приблизились на ружейный выстрел. Бой свелся в нашем полку к расстрелу немцев. Они опять пошли в атаку как на парад, густыми цепями, за что и поплатились.

Пулеметы наши оказались в нужном месте в нужное время. Посмотрел я на косоприцельный огонь, когда люди десятками и сотнями никнут под огнем. Оставшихся на ногах, выбивали как ростовые мишени на стрельбище. Даже при стрельбе СПУ, в 1977 году, не получал я таких результатов. Немцы перли в рост, не пригибаясь. Красиво, отважно, но глупо. Когда мы перешли в контратаку, они просто побежали. У меня в отделении, было двое раненых, Трошин опять легко и Исрапилов. Последний, получил ранение в живот и через час, не приходя в сознание, умер.

* * *

Никаких переживаний у меня по поводу убийства живых людей не было. Во-первых, американский опыт. Во-вторых, уже видел своих сослуживцев ранеными и убитыми, особенно убитые произвели на меня сильное впечатление. Мишка Петраков, молодой, здоровый крестьянский парень. Лежит на земле словив в правый глаз германскую пулю. Фуражка слетела с головы, затылочная кость раздроблена, руки застыли на винтовке. Чины нестроевой роты унесли его к месту погребения. Там, насколько я видел, таких как Петраков, разували и спускали в общую яму. Потом под молитвы отца Владимира забросали землей.

Вот был товарищ, а сейчас, его уже нет, осталась только оболочка. И лицо, и тело вроде его, а уже не движется и священник читает над ним заупокойную. Почему же я должен испытывать к немцам какие-то чувства? Курышев Платон Петрович, такой же 'вольнопер' как я, погиб в первом бою, исколотый штыками и сейчас лежат в общей могиле. Остались у него мать с престарелым отцом две незамужние сестры и младший братишка. Остался мне долг написать о том, что он доблестно погиб.

Совсем недавно я общался с ним, обсуждая, что нас ждет впереди. Теперь его нет. Был он специалистом готовившемся к своему земному поприщу. Лесотехническая академия, деревья сажать и обихаживать. Был человеком, который добровольно поступил в полк. Стал трупом в девятнадцать лет. Вот его уже нет в живых. Да я их, этих немцев ...

* * *

— Рота! В атаку вперед! Марш!

Наш штабс-капитан не дает расслабиться. Бежим, пригибаясь на мысок леса. Поле, засеянное пшеницей дает плохую защиту. Комки земли, попадая под подошвы сапог, прочие неровности поля так и норовят подвернуть ногу. Стебли, заплетаясь вокруг сапог, мешают бежать. Бежим, пыхтим, отдуваемся.Вверху лопаются шрапнели. От леса раздаются орудийные выстрелы.

Пехотного прикрытия у немцев не оказалось на беду артиллеристов. Наскоро, на бегу стреляем по немцам. Некоторые из них, сдуру, хватают винтовки, пытаются нам отвечать. Пара придурков даже лезет драться на штыках.

Так получилось, что при атаке мое отделение захватило два полевых орудия, прислугу мы частью перекололи, частью захватили в плен. После окончания дела, я оглянулся. На артиллерийских позициях, лежали трупы немецких солдат. По одному было видно, что он бежал со снарядом к орудию, по другому, что он пытался стрелять из карабина, третий по виду совершенно молодой пацан, на вид дай бог восемнадцать лет, видно пытался биться на штыках, были и такие, что прикрывшись руками, пытались закрыться от неминуемой смерти. Вроде детей прячущихся под кроватью.

Проходя мимо этих свидетельств, того, что совсем не давно, эти лежащие как кучи тряпья тела, прямо сейчас, еще пять, десять минут назад, были живыми людьми, у которых были свои мысли, планы, желания, я чувствовал себя как-то неуютно. Попытался себя успокоить: 'В конце концов, кто войну объявил? Ну, так и нечего сопли разводить!'. Вспомнил и недавние мысли про смерть Курышева. А все равно было как-то не по себе.

— Ермишев!

— Я господин унтер-офицер!

— Гони этих в тыл, потом догоняй нас, да расписку не забудь взять на сборном пункте.

Чтобы точно было указано, от второго отделения принято пятеро пленных. Да скажи, что два орудия немецких мы захватили. Понял?

— Так точно!

— Иванов!

— Я, господин унтер-офицер!

— Останешься при орудиях, скажешь трофейщикам кто их захватил!

— Слушаюсь!

— Отделение вперед!

* * *

Немцы бежали на пятнадцать верст. Весь день восьмого августа мы отдыхали. А я так просто недоумевал. Надо бы вперед, вперед на плечах противника, расширить прорыв!

Фигу, в нос!

Мы отдыхаем. Пришел приказ от генерала Рененкапфа, дневка, привести себя в порядок..

На мой взгляд — маразм. Вперед надо! Но ....

Простирнул портянки, удовольствие еще то! Выстирал форму, почистил сапоги. Отполировал винтовку. Неспешно пообедали. Потом с разрешения Перетятько окунулись в реке, вода хоть и холодная, все-таки уже лось сделал свое дело и 'в воду поссал', но за неимением бани, хоть так соскоблить грязь. А то уже от исподнего смердит. Постирались. Все высохло, все разложено и уложено. На ночь отделение заступило в полевой караул. Вроде и войны нет.

Вперед двинулись только девятого, пополудни, выпустив впереди и сбоку полковой колонны патрули. В Советской армии, насколько я помнил из 'Боевого устава пехоты', это называлось головными и боковыми походными заставами.

Соприкосновение с противником было утрачено, шли вперед, не зная обстановки. Солдаты ругали кавалерию, которая вместо разведки противника, оттянулась в тыл. Я про себя ругал высшее командование. Так прошли примерно тридцать верст. Двенадцатого августа встали у местечка Никколен, начали окапываться, с расчетом, что завтра пойдем вперед. В отделении вернулись Леппик и Ивченко. Трошин получивший легкие ранения, как и я, остался в строю. Ротный командир вручил ему Георгиевский крест. Меня немного задело, что при одинаковых обстоятельствах, я получил медаль, а Трошин крест, с другой стороны, и Героя Советского Союза, вручали через пятьдесят лет после войны.

Иной раз сам на себя поражался, вроде взрослый человек, а заботят такие дурацкие мысли. Мне бы в тыл, к своим заводам, а я как пацан решил в войнушку поиграть. Да побрякушки очередной не получил и задело. Смешно!

Всего в отделении вместе со мной было девять человек.

На следующий день, узнали, что еще девятого августа в наступление перешла вторая армия генерала Самсонова. Видно французы нажали, чтобы облегчить свое положение. Во всяком случае, в газете первой армии проскользнуло, что по просьбе наших 'доблестных' союзников мы усиливаем нажим на упорного врага. Сейчас вторая армия ведет кровопролитные бои.

Помню я про армию Самсонова. И то, что сам Самсонов застрелится, чтобы в плен не попасть, знаю. Кому бы сказать только? Пришла в голову мысль, вторая армия Самсонова, вторая ударная Власова. Плохой номер.

Во время окопных работ, буквально на следующий день, после того как Трошину вручили крест, пришел ротный и принес в отделение два георгиевских креста и одну медаль. Кресты получили Грибов и я, медаль вручили Ермишеву. Отлично стрелял на гумбиненском поле. Штабс-капитан сказал, что наш корпус вместе с двадцатым были назначен для блокирования Кенигсберга. Зря я переживал, оказывается, не зажали крест. Пустячок, а приятно.

Вот интересно, вторую армию как помнится, немцы то ли окружили и взяли в плен, то ли уничтожили. А вот, что с первой было? Жалко не учил я истории! Что как происходило во время Первой мировой, знаю не очень хорошо. Не то, что не помню, просто не знаю. А может, мы Кенигсберг все-таки возьмем, из-за моего тут присутствия?

* * *

Приказ ? NN по III армейскому корпусу

...........

12. За захват двух орудий неприятеля, в деле пятого августа, наградить командира второго отделения, четвертого взвода четырнадцатой роты 108 Саратовского полка 27 пехотной дивизии вольноопределяющегося младшего унтер-офицера Енгалычева Сергея Александрова Знаком отличи Военного ордена святого Великомученика и Победоносца Георгия четвертой степени.

..........

Командир корпуса генерал от инфантерии Епанчин

Начальник штаба генерал-майор Малышев

* * *

'Вестник I армии'

Разгром города Калиша

... В ночь с 19 на 20 июля (с 1 на 2 августа) по получении губернатором телеграммы об объявлении войны, последним поездом, отошедшим около 4 часов ночи, успели покинуть Калиш лишь официальные лица и некоторые чиновники. Все жители города за полным отсутствием экипажей и подвод волей-неволей должны были с семьями оставаться в Калише...

В тот же день пополудни калишане извещены были о приближении к городу германских войск первым появившимся в городе немецким уланом, который в бешеном галопе проскакал от рогатки к Европейской гостинице и обратно, упав при этом два раза с лошади: улан был совершенно пьян и страшно перепуган; остановившись на рогатке вместе с другим подъехавшим к тому времени к рогатке уланом, он, еще не оправившись от испуга, стал сейчас же делиться своими впечатлениями с окружившей его толпой, причем рассказал, что он с товарищем должны были первыми прискакать в город по выпавшему жребию и шли, по их мнению, на верную смерть.