— Покончила с собой твоя сестренка — мрачно, дребезжащим голосом сказал Иван Сергеевич, бывший учитель математики, из третьего подъезда — Утром сегодня схоронили. Вот с поминок идем, Ниночка поминки делает. Крепись, Коля...

Николай больше уже ничего не слышал. Он рванулся вперед, в подъезд, знакомый, как свои пять пальцев, пробежал по ступеням (ровно семьдесят пять на каждом лестничном пролете), и взлетел на пятый этаж. Валя скупила тут сразу три квартиры, объединила их в одну — блажь, конечно, но с другой стороны — он ее понимал. Родительская квартира — память. Она сейчас дом строила, но увязла в строительстве, с деньгами что-то лихорадить стало — в подробности не вдавался, бизнес — это не его дело. Она всем рулит, ей виднее.

Открытая дверь, запах щей, на столах — кутья, как и положено на поминках. Портрет Вали — молодой, улыбающейся, веселой.

Он помнил это фото — семь лет назад, вернувшись из очередной командировки, позвал Вальку с Нюськой погулять в городской парк. Катались на лодках, на каруселях, сидели в кафе, ели мороженое, разговаривали. Валька тогда пыталась ему впарить очередную претендентку на руку и сердце — врача-косметолога из салона красоты. Молодая женщина, приятная, фигуристая — они встречались около года, даже пожили вместе в квартире Николая, пока он не улетел в командировку. Вернулся через два месяца — записка, и ключи: "Прости, но такая жизнь не для меня. Мне нужен муж дома". Он ей больше не звонил. Права она, что поделаешь?

Негромкие голоса, незнакомые лица — кто они, эти люди? Зачем тут? Суетятся, какие-то женщины ходят, разливают борщ, компот. Отвратительный приторный компот, коричневый, как глина, в которую закапывают покойников.

Николай ненавидел этот компот. Он возненавидел его на поминках родителей, и ненавидел всю жизнь, как символ смерти, тлена, как символ разрушения счастья.

Нюська сидела с угла стола — молоденькая, красивая, и потухшая. Черный платок, напяленный кем-то из бабулек— организаторов, контрастировал с блузкой и серыми брюками, светлыми, почти белыми. Валька ненавидела черный цвет, искореняя его везде, где можно, и приучила к тому свою дочь. Он для нее был символом смерти и напоминанием.

Когда Николай вошел в двери, бормотанье стихло, и все оборотились к нему, как и соседи пять минут назад, на улице. Они будто чего-то ждали — лица, глаза, любопытство и сочувствие — искреннее, и напускное. На поминках всегда бывают люди, которые желают на халяву поесть. Русский обычай это поощряет — чем больше знакомых и незнакомых помянут покойника, тем легче ему будет на том свете. С чего решили, что именно так и будет — неизвестно. Просто решили, и все. Видимо — так легче принять факт того, что близкий тебе человек уже никогда не вернется назад, не сядет в свое любимое кресло, не обнимет, не прижмет к груди. Ни-ког-да. Страшное слово...

Нюська заметила его самой последней, она будто впала в ступор, глядя перед собой в пространство, а когда заметила — сорвалась с места, уронив стул, и бросилась к Николаю, ударив его кулаками по груди:

— Будь ты проклят! Проклят! Где ты был?! Где ты был, когда мама умирала?! Почему не защитил ее?! Почему?! Ты ведь говорил, что не дашь ее в обиду! Что всех за нее порвешь! А ты...а ты...

Она захлебнулась слезами, побелевший Николай обхватил ее за плечи, яростным, кинжальным взглядом обведя комнату по кругу. Глаза сразу потупились, взгляды уткнулись в чашки — люди сделали вид, что ничего не заметили. И тогда Николай увлек девушку в другую комнату — благо, что их было тут предостаточно.

Взгляд разведчика автоматически отметил, что в квартире неожиданно пусто — Валя любила загромождать комнаты диванчиками, диванами, тахтами, пуфиками и всякой такой мещанской ерундой, смеясь говорила, что настрадалась в детстве, когда он сталкивал ее с единственного дивана напротив телевизора, и теперь отыгрывается за всю свою юность.

А еще она любила картины — скупала всякую дребедень, мня себя маститым искусствоведом — наивная, ей всучивали всякую мазню, то "под Айвазовского", то "под Врубеля", и она искренне считала, что этот кич стоит своих денег, и что ее вложение с каждым днем растет в цене. Как ни странно — ей везло, и картины, которые Николвй считал совершеннейшей дрянью, вдруг кто-то покупал, и прибыль, бывало, составляла тысячи процентов.

"Дурочкам везет!" — смеялся он, а Валя лишь хохотала и норовила выдать ему пендаля — "высокие братские отношения!" — как однажды хихикая определила Нюська.

Не было и каминных часов, купленных Валей где-то в деревне, совершенно случайно и глупо — зашла купить молока и увидела эту монументальную штуку, покрыткую куриным пометом. Отремонтировали, отчистили — ей предлагали за них пять тысяч баксов, но Валя не отдала, считая, что часы стоят гораздо дороже. Скорее всего, так и было.

Тут же заметил разбитое, перекошенное пластиковое окно — по нему будто кто-то ударил — со всего размаха, тяжелым табуретом, проламывая сразу помутневший прозрачный пластик.

Не было люстры, которая висела в зале, вместо нее пустой крюк, и с замиранием в сердце Николай понял — тут. Она — повесилась тут.

В спальне Нюськи остался только старый стул с высокой спинкой, да табурет — оба остались еще от родителей. Старые, но крепкие, как и многое из того, что делалось в советское время. Их давно следовало выкинуть, но рука не поднималась — на этом стуле любил сидеть отец, а этот табурет мама придвигала к столу, когда приходил кто-то из гостей. Дерево хранило тепло рук родителей, и выбросить их означало истончить и так уже тонкую нить, протянувшуюся в прошлое.

Николай усадил Нюську на стул со спинкой, сам уселся на табурет, широко расставив колени и наклонившись вперед, к заплаканному лицу, с которого слетел европейский лоск. Теперь это была просто зареванная русская девчонка, только что похоронившая маму. И плевать ей на всю Европу, и Америку вместе взятые! Пусть они сдохнут! Лишь бы мама жила...

— Что случилось, Нюся?! — максимально бесстрастно, подавив порыв крикнуть спросил Николай. Его потрясывало, как перед боем, но железная воля подавила дрожь — как и обычно, как и всегда.

— Мама повесилась — бесстрастно, пусто прошептала девушка — Взяла, и бросила меня! Бросила! Она меня бросила! И ты бросил!

— Я не бросал! Я был в командировке! — проскрипел зубами Николай — Рассказывай по порядку! Ну!

Последнее слово он произнес яростно, выдохнул, будто жаром пыхнула огромная сталеплавильная печь, и Нина чуть отшатнулась, будто испугавшись его порыва. Потом вздохнула, и так же пусто, бесстрастно начала рассказ:

— Она в долгах запуталась. Насколько я поняла — взяла большой кредит на что-то, на что — не знаю. Миллионы долларов! И ее кинули. Подробностей не знаю — ты же знаешь...знал маму, она насчет работы молчит, как рыба. Мол — не твое дело. Ну вот...начали на нее наезжать — бандиты приходили. Коллекторы, вроде как...соседи рассказали. Кричали, ругались. В общем — все очень плохо. Она записку оставила, что перевела на мой счет какие-то деньги, я еще не проверяла. Написала, что виновата передо мной, и перед тобой, дядь Коль... Что вложила деньги, и ее обманули, а теперь угрожают, и чтобы уберечь меня — она приняла такое решение. Вот и все.

— Господи, да почему же она ко мне не обратилась?! — простонал Николай — Ну почему, почему?!

— Тебя не было — просто сказала Нина, и потерла лоб — Да и что бы ты сделал? Денег у тебя нет, а у них все по закону. Эта квартира теперь не наша — мне уже сказали, приходили из коллекторского агентства, показывали документы. Она переписала квартиру на них. Машины тоже переписала — обе. И дом недостроенный с участком — уже не наш. И магазины, и салоны красоты — все теперь не наше. Я нищая, Дядь Коль. Ничего нет, дядь Коль. Вот пройдут поминки, и куда идти — я не знаю. У меня есть на счету пятнадцать тысяч долларов — она давно их положила, на проживание, на учебу, но на все время обучения не хватит. Буду работу искать. Чуть-чуть ты не успел, дядя Коля... Говоришь, почему к тебе не обратилась? Берегла, наверное. Как и меня. Она тебя всегда считала едва не сыном...мне иногда даже смешно было...

Нина вдруг зарыдала, уткнувшись лицом в ладони, а Николай растерянно подумал о том, насколько девочка была права. Точно, Валя всю жизнь считала его чем-то вроде маленького, несмышленого сына, о котором надо заботиться, иначе он сам о себе позаботиться не сможет. И неважно, что теперь он был майором спецназа, руки которого были по локоть, или даже по плечи обагрены кровью врагов — для нее он все равно был Колюнькой, маленьким мальчишкой, который рыдал на плече сестры, когда родителей опускали в могилу.

Валя тогда не плакала — она только почернела лицом, ожесточилась, и была похожа на хищную птицу, на ястреба, который защищает своего птенца. И горе тому, кто обижал ее Колюньку — однажды она пришла в школу и едва не покалечила пацана-второгодника из параллельного класса, который регулярно преследовал Колю после уроков и на переменах, измывался над ним — как делают все ущербные, подлые людишки, неспособные ни на что хорошее в этой жизни. (Он потом был убит в бандитской разборке — много лет спустя. Закономерный финал. Беспредельщиков не любят нигде — в том числе и в криминале).

После того, как Валя едва не вырвала обидчику Коли глаза, а потом едва не откусила ухо его отцу — скандал бы несусветный, ее хотели судить, но после того, как на защиту отчаюги встали все родители обиженных негодяем детей, дело спустили на тормозах, а хулигана перевели в другую школу, куда-то на окраину, где его след и потерялся. Николай случайно узнал о его смерти из криминальной хроники, едва разглядев в заплывшей жиром морде убитого бывшего школьного недруга. Узнал его только по шраму, изогнувшему бровь вопросительным знаком, что в детстве придавало пацану вид глуповатый, недалекий, и даже вовсе придурошный.

В тишине комнаты вдруг зазвучал телефон, и Николай с трудом удержался, чтобы не вздрогнуть — знакомая мелодия, такая стояла на аппарате Вали — "У природы нет плохой погоды". Мама очень любила этот фильм, и эту песню, потому Валя поставила мелодию на трубку, и не меняла ее с тех пор, как купила свой первый аппарат.

— Опять звонят! — с горечью сказала Нина — Я им говорю, что мама умерла, а они угрожают, мол, вру я все, придумываю, и что они пришлют своих парней, чтобы с нами разобраться. И с мной тоже — мол, меня будут насиловать кавказцы, а потом продадут в турецкий бордель. Представляешь, дядь Коль, они ведь названивают так сутки напролет! И они все время разные — то мужчины, то женщины, и говорить с ними невозможно — наглые, матом ругаются, орут! Как такое допускают в стране, а? Это же бандиты! Настоящие бандиты! Это они маму довели до самоубийства!

Нина замолчала, а опустила взгляд, будто не решаясь сказать, помолчала секунд десять, и наконец, все-таки решилась:

— Дядь Коль, я не верю, что мама сама... — она поперхнулась, закашлялась, и сдавленным голосом продолжила — Ее убили! Уверена! Ты же знал маму, она железная была! Ее не сломать было! Только убить! Не верю! А следователь говорит — никаких следов насилия. Мол, сама повесилась. И записка есть. Если бы ее убили, заставили написать записку — не стали бы упирать на то, что она была должна, и ее довели до самоубийства. Придумали бы что-нибудь попроще — так следователь и сказал.

Смолкший было телефон снова зазвонил, и Николай требовательно протянул руку:

— Дай мне его. Пусть у меня останется, ладно?

— Дядь Коль...только это...ничего не надо, ладно? — Нина скривила губы, удерживаясь от рыданий — Все равно ничего не добьешься, а тебя еще и посадят! И как тогда я буду? У меня же никого теперь кроме тебя не осталось! Никого, понимаешь? Совсем никого!

Николай принял трубку, не дрогнув ни одним мускулом лица. Сейчас он не мог себе позволить расслабиться, распуститься. Стоит дать волю чувствам, и...все проиграно. Бой проигран! Воевать нужно с холодной головой. И дурак он был, когда радовался тому, что здесь нет войны! Есть она! Только невидная, замаскированная, тихая, как чума, вползающая в здоровое тело. Допусти ее — и разложится организм, расцветет страшными гнойниками, умрет, превратившись в груду гниющего мяса. Заразу нужно выжигать огнем, если нет на нее другого лекарства, чтобы не заразились здоровые органы!

Он взял трубку, двинул по экрану пальцем. Дорогой телефон, хороший! Как это его не отобрали? Видимо решили, что успеют, как-то ведь надо связать с должником? Как-то надо названивать ночь-заполночь?

— Я слушаю — ответил он бесстрастно, холодный, как айсберг, утопивший Титаник.

— Ты кто? — грубый голос в рубке напомнил ему о том хулигане, из детства. Тот тоже любил подпустить глумливые, шпанские нотки.

— А кто вам нужен? — так же бесстрастно спросил Николай, не глядя на замершую Нину.

— Где Валентина? Где эта сука, которая денег нам должна? — голос не церемонился в выражениях, ему было привычно плевать — Ты кто, уепок?

— Я брат Валентины, Николай. И ее компаньон — продолжил Николай, не обращая внимания на хамство звонящего.

— Брааат?! Компаньооон?! Эй, чмо, вы когда со своей шлюхой-сестрой будете долг отдавать? Ты в курсе, что она должна еще тридцать миллионов?! И долг растет! Так когда отдашь?! И нечего кормить меня баснями про болезни и смерти — не отдаст, мы ее ваххабитам в яму спустим! А дочку ее Ниночку — будем е...ть хором, пока матку наизнанку не вывернем! А потом продадим в бордель! Турецкий бордель! Ты слышишь меня, чмо?!

— Я слышу вас. Куда можно принести деньги? Все не обещаю, но миллионов десять привезу. Наличными.

— Вот это другой разговор! — смягчился голос на другой стороне — Ты нормальный мужик! Вези сегодня, раз так! А по остальному долгу тогда как? Когда?

— Десять отдам завтра — скиньте мне адрес, куда подъехать. Только все документами оформим...

— Конечно, конечно — все дадим! Приходный ордер, как полагается! — обрадовался голос — Не переживайте, все оформим!

— Остальное в течение месяца — продолжил Николай — Нужно активы подчистить, собрать. Но только чтобы долг не рос. Подготовьте соглашение на эту тему.

— Конечно! Все подготовим! Без проблем! — голос стал совсем мягким, и даже ласковым — Ну вот видите, всегда можно договориться! А вы прячетесь, а вы скрываетесь...мы же не звери какие-то, если вы к нам душой, то и мы к вам...

— Адрес, куда везти деньги, скажите — перебил Николай — Где у вас контора, где будете принимать деньги.

— Офис? — слегка замялся собеседник — Луначарского двадцать один, дробь два, корпус один, первый этаж, коллекторское агентство "Аргус". Во сколь ковас ждать?

— В 17.00 — подумав, четко ответил Николай, и нажал кнопку отключения.

— Дядь Коль, откуда у тебя такие деньги? — с недоумением и некоторым страхом спросила Нина — Ты же на зарплату живешь!

— Были кое-какие сбережения, не переживай — Николай успокаивающе кивнул, и похлопал девушку по плечу — Пойдем-ка мы с тобой домой. Нам предстоит много сделать — ты ведь где-то теперь должна жить, так? Попробуем тебя по-быстрому выписать отсюда, и прописать у меня — без прописки ты никто, и звать тебя Никак. Будешь жить у меня. Квартирка однокомнатная, но меня часто не бывает дома, так что я тебя не стесню. А там придумаем что-нибудь, разберешься со своим счетом... Кстати, а почему тебе эсэмэска не пришла, что мать перевела деньги? Обязательно ведь приходит!