Кто поверит эху? - Часть 3

Акэйин осмотрела свою стайку — большинство раздеты для сна, сейчас кутались в цветастые полотняные накидки, а Сэйэ так и вовсе сидела в одной рубашке.

— Мирэ, устала я тебе повторять — стирай краску как следует, это в юности черные круги под глазами привлекательно смотрятся, а твои уже и ночью видны, — не выдержала хозяйка, помолчала, чуть хмурясь — подбирала слова.

— Что-то грядет нехорошее, — сказала она наконец. — Со мной говорил один человек, я его не знаю, и вам не надо. Предлагал хорошую сумму, если мы поспособствуем некоторым слухам и настроениям. Я отказалась.

— Да вы что! — вскинулась Сэйэ, и ворчливый шелест прокатился по комнатке.

— А ну тихо! — Акэйин умела и кричать, как военная труба, но могла и сказать почти шепотом — сразу смолкали. — Вам бы все деньги. Пьесы нам заказывали разные, это верно, а вот помогать со слухами... труппе, у которой есть всем известный покровитель, такого не предлагают. Да и он нам такого не предлагал.

— Ну и скажите ему, когда придет, — Сэйэ зевнула, а почти уже спящая Тиан подперла кулачком подбородок, верно, чтоб голова на упала.

— Если придет, — Акэйин нахмурилась пуще прежнего, хотя старалась не допускать лишних морщин на лице — и без того у актрис и мимика чрезмерная, и грим тяжелый. — Никто бы не стал...

— Не понимаю, — сказала Юмиэ — у нее одной из немногих вся дремота слетела сразу, как Акэйин заговорила.

— Либо он в отъезде и далеко, либо настолько серьезно занят другими вещами... может и сам попал под какое-то подозрение... Я это к чему, — голос ее стал тверже и громче: — С этого мига ведите себя осторожно, как куропатки в открытом поле. Чуть тень мелькнула — разговор не продолжать. Если тревога ложная, я первая обрадуюсь и признаю себя старой дурой. Все, спать, — заключила она.

Актрисы поднялись, возвращались к себе. На пороге Сэйэ обернулась — она шла последней. Посмотрела на хозяйку труппы очень внимательно, уже без тени сонливости, зачем-то потрогала висящий на шее амулет.

Обе вздрогнули — в дверь постучали, громко, уверенно.

**

Младший из братьев Таэна задумчиво стоял подле застланного белым ложа; тело успели одеть, как должно. Одежда мертвых из небеленого холста казалась тоже белой, из тех, что нередко носил Энори. В полутьме, при неровных тусклых огнях сам он выглядел спящим, но в лице не было ни кровинки. Шею прикрывал кусок тончайшего полотна, сложенный несколько раз.

Черные свечи горели у изголовья, а у лица умершего лежали водяные лилии. А его собственных цветов не осталось в доме — Тагари велел их сжечь...

Кэраи не сводил взгляда с лица Энори. Жизнь, прерванная в самом расцвете... хоть недолюбливал воспитанника-советника старшего брата, и в чем только не подозревал, все же нехорошо умирать так.

Смотрел, и тревога, невнятная, почти неуловимая пробивалась сквозь мысли о письме, горожанах и тайных врагах. Что-то в навеки застывшем лице было непривычным — будто черты слегка изменились, самую малость, не так, как бывает от дыхания смерти. А смерть отнеслась к нему милостиво — не отняла, а прибавила.

Кэраи слышал перешептывания служанок, когда шел прочь — из-за дверной занавески доносилось тревожное:

— А говорю, не смотри! Нельзя, будешь стоять — глаз не оторвешь, а потом за собой уведет. Гибельная это красота, говорю!

Девичий голос слабо возражал что-то — Кэраи на миг замедлил шаг, но слов разобрать не смог. Ощутил досаду — не хватало еще подслушивать под дверью сплетни слуг!

Зашагал прочь.

В городе было тихо этой ночью. Еще никто ничего не понял, а домочадцы Тагари молчали как рыбы. Всего ночь, и еще одна будет... послезавтра на рассвете загорится погребальный костер. Хорошо бы уже этим утром, но против обычая. Так быстро отправляют в огонь только жертв морового поветрия...

Кэраи остался в доме брата, но больше не говорил с ним. Все, что мог, сказал и сделал, теперь пусть побудет один.

Сам он очень устал, но сон не спешил накрыть его с головой — скорее, вяло наползал, готовый в любой миг исчезнуть. В полусне Кэраи ощутил, что в комнате становится холоднее, мороз струился отовсюду, казалось, и покрывало соткано из снега.

Открыл глаза, и ощущение холода понемногу прошло.

Стоило вновь задремать, как оно повторилось. До слуха донесся голос, не то близкий, не то далекий, он повторял и повторял одно слово.

Кэраи приподнялся — в комнату хлынула тишина. Он зажег лампу, осмотрелся — никого, и стены были теплы на ощупь.

"Мне тоже нелегко дался этот день", — подумал, и вновь опустил голову на подушку. Но лампу не погасил.

Полудрему вновь пронизали холод и голос — и голос этот принадлежал Энори, сейчас Кэраи это понял. Одно слово... произносимое почти с мольбой, так Энори никогда не говорил при жизни, он так попросту не умел разговаривать.

Кэраи невольно вслушался как мог пристально — и но не мог различить слово. Хотя один раз ему почудилось имя племянника. Мужчина вздрогнул, будто оса ужалила.

— Чего ты от меня хочешь? — пробормотал Кэраи, потянувшись к еще одному светильнику и зажигая его тоже. Свет наконец прогнал неявные звуки, только заснуть по-прежнему не получалось. Мысли скользили с одной на другую, оставаясь обрывочными.

...Лучше всего было бы сразу устроить якобы поиск виновных; для любопытных самое то, и уведет слухи по ложному следу. Начал было уже составлять план, но от него отказался. Нет, не годится. Тагари и так не в себе, громкого дела он просто не выдержит, сорвется и неизвестно как себя поведет. Чем скорее закончится это всё, тем лучше.

Старший уже и без того перегнул палку — в стремлении избавиться от всего, что связывало его с бывшим советником, успел направить приказ и его любимой труппе покинуть Осорэи. Глупо, хотя...

Новость, когда сообщили, выслушал вполуха — не до театра сейчас. Но теперь, оставшись один, задумался — вмешаться? Или пусть все идет, как идет? Можно было бы их вернуть, отменить приказ, но...

Кэраи полулежал, глядя на пламя светильника. Язычки вздымались и опадали; так поднимаются в атаку и падают воины. Так живут люди... Думал, довольно долго. В конце концов решение было готово.

Ни ему, ни брату нет пользы от этих женщин, а их высылка может направить слухи по ложному пути. Только пусть катятся подальше, на самый север, в крепость Трех Дочерей, например — не худшее место для театральной труппы. Оставить их тут неподалеку — способствовать очередным сплетням, а так поговорят и утихнут.

Только теперь удалось, наконец, заснуть, но ненадолго; едва рассвело, за дверью послышались шаги и отчаянная перебранка полушепотом, из-за тишины в доме голоса раздавались, будто над ухом. Кэраи узнал голос. Ариму, он оставался в другом доме, следил за порядком там... срочно вознамерился что-то сказать господину. Он, обычно спокойный и рассудительный, не захотел даже потерпеть, пока другой, здешний слуга, ночами карауливший за дверью покой хозяина или гостя, пойдет и спросит согласия. Судя по голосам, коридорного просто снесли, а тот счел за лучшее уступить, благо, не разбойник ломился в комнату.

— И что это было? — спросил Кэраи у незваного визитера, усаживаясь в кровати. В полуоткрытую дверь заглядывала голова коридорного; Ариму, отпихнул его и задвинул створку. Выглядел он запыхавшимся и вместо поклона лишь изобразил какое-то движение наспех.

— Прошу прощения, господин. Но я спешил рассказать вам, пока весть не разнеслась. Человек, которого вы приставили следить за той вышивальщицей, случайно нашел возле ее дома закопанные тела.

Девочка... совсем забыл. Наивная скромница, дурочка со страшными сказками. Появилось в его собственном доме — и пожалуйста, якобы несчастный случай. Сошлась с Энори — и того нет в живых. И все-таки... Плох тот лазутчик, у которого на лбу алой краской написано "верить нельзя", но Кэраи готов был публично признать себя дураком, если бы вдруг оказалось, что Нээле все время искусно водила его за нос. И Энори, получается, тоже смогла провести? Ну нет, все же есть пределы возможному. Но тогда как в этом замешана несчастная девчонка?

...Тела находились рядом, присыпанные землей, искусно спрятанные под корнями сухого вяза. Разузнать о могиле могла бы разве что ящерица. Двое; один — исчезнувший прежний шпион Кэраи, второго не знали. Тела не так давно оказались в земле. Если бы не острый глаз соглядатая, заступившего на место исчезнувшего... Мужчина заметил, что камень подле корня как-то странно осел.

— Отчего они умерли, непонятно. Нет никаких ран, череп цел, и не задушены, вроде, — сказал Ариму, докладывая.

— Это мог быть яд? — Кэраи весь подобрался.

— Да, господин, только... Ешину-зубоскал — это он от вас был раньше приставлен — ни глотка бы не выпил там. Такой был человек. А мы-то гадали, куда запропал...

— А укус ядовитой твари?

— Это можно. Но, опять же, яссин-змея, или сколопендра та же, они так не кусают, чтобы человек совсем сразу умер. А тут двое.

— У Энори были разные травы, мало ли кого или что он еще отыскал. А к Нээле приходил только он. Если этот Ешину не лгал и не спал вместо слежки.

— Вы, значит, думаете... — Ариму был само замешательство, да и то — любой бы растерялся.

— Кто бы это ни сделал, Энори, я полагаю, знал... но свою тайну унесет в огонь.

Кэраи жестом велел слуге подать верхнее одеяние, поднялся, надел его — зашуршала гладкая плотная ткань, стекла красивыми складками. Все чувства обострились, горячей стала кровь, а мысли холодными. Когда-то, еще в самом начале карьеры в Столице, ему снился безнадежный пугающий сон, будто он не справился с поручением, а вот-вот предстоит явиться к самому повелителю. Сейчас он чувствовал себя так же — стоящим на мосту из нескольких волосков.

— Кто еще знает о мертвых?

— Тот, кто нашел, его брат, и я. Трое нас. Вы сами велели им, если что, говорить мне, а в дом господина генерала они отправиться не отважились. Сейчас оба возле той ямы, караулят.

— В домике есть кто?

— Эта девушка и служанка. Девушка спит, служанка... — Ариму замялся, — На рассвете ходила к ручью, не знаю, видела или нет.

— Так... — раздумье было недолгим. — Возьмешь повозку, и увозите мертвых в погребальную рощу, там эти двое пусть ждут, а ты возвращайся. Письмо-пропуск у вас будет. А до этого — привести Нээле в мой дом, и чтобы никто, кроме вас, не знал. Если успела сбежать — найти, хоть бы она провалилась под землю. И служанку. Иди.

Верхнюю, темную накидку — от утреннего ветра — она сняла, и теперь стояла в бледно-голубом, казавшемся белым. Видно, что одевалась наспех. Воплощение растерянности и невинности, весеннее деревце в цвету. Только деревца так испуганно не хлопают глазами. А она похорошела, отметил Кэраи. Раньше это была хоть миленькая, но явно девчушка из простонародья. Сейчас больше похожа на дочку купца средней руки: недешевое платье носит довольно изящно, хотя и без небрежной уверенности, свойственной обеспеченным дамам. И еще больше напоминает подругу его детства.

Но ей очень не по себе, это значит... Да ничего это не значит, оборвал сам себя. Если вот так спозаранку едва ли не за ухо вытащат из дома, ясно, что зовут не полюбоваться утренними облаками.

Он не стал использовать окольных путей, рассказал все кратко и напрямую. Девушка стала совсем уж в цвет платья, но это значения не имело, пусть хоть в обморок падает:

— Кто их убил? — спросил он затем.

— Этого я не знаю.

— А что ты знаешь?

Нээле довольно долго молчала, и выглядела, будто вот-вот лишится чувств. Потом, взяла себя в руки, задумалась; чуть нахмурясь от попыток что-то сообразить, сказала шепотом, глядя в пол:

— Несколько дней назад... Незнакомец пытался напасть на меня. Но не видела, что произошло после. Я упала на землю и долго не могла придти в себя. Я очень испугалась. Не знаю, куда он делся. Думала, убежал.

— Смотри мне в глаза. И ты ничего не слышала? Слова, крики?

— Нет, господин.

— Энори был при этом?

— Да, господин... он подоспел почти сразу. Он не объяснял ничего.

Глаза ее были огромными и пустыми. Она все понимала и на сей раз не пыталась о чем-то просить, что-то доказывать. По ней все читалось легко — "трижды судьба помогла избежать гибели, пора и честь знать, раз не сумела оправдать ее доверие".

А ведь и вправду, трижды, если верить рассказам: там, с нежитью-людоедами, потом в заключении и после, с травяным настоем. Как они с судьбой, наверное, надоели друг другу...

Но ей и на сей раз повезло, хоть пока еще не знает об этом. Про загадочные смерти открыто сейчас нельзя говорить, просто нельзя. По-хорошему ее стоило бы придушить тут в подвале... это было бы лучшим решением. Его долг, в том числе перед братом — не оставлять свидетелей, особенно столь подозрительных. Да, его долг...

Но еще кое-что нужно было сказать и спросить.

— У тебя, девочка, просто дар притягивать неприятности.

...Ожидал, что от известия о смерти Энори у нее слезы польются, или, напротив, переполошится. Но увидел лишь еще большую растерянность на лице, словно сообщил ей о падении куска неба на крышу. Как интересно, неужто шпион ошибся? Энори брал ее к своей красавице Лайэнэ... просто так это не делают. Вот бы с кем еще поговорить, хотя она вряд ли причастна, слишком заметна в городе.

— Отчего он умер? — вырвалось вне позволения говорить.

— Так иногда бывает.

Недаром не назвал причины смерти Энори Сэнны. Легко понять, сообразуясь с истинным знанием, или не понять вовсе. Она показала неведение.

— Что со мной теперь будет?

Он знает, что делать. Но не получается приказать. Не стоило говорить с ней лично. Прав Тагари, женщины не доведут до добра... Принял решение так быстро, что сам почти испугался его безумности.

— В городе тебе нет места.

Разрешил ей уйти вроде бы как одной, велев собираться и ждать. Но тут же приказал своим людям незримо следить, к кому подошла, с кем перекинулась взглядом. Он велит пристроить эту девочку в женскую труппу, в которой так любил проводить время Энори.

Пока она в городе, глаз не спустят, выйдет из ворот — за ней и там проследят. А если нет ничего, то пусть катится на север, в самую дальнюю крепость.

— Служанку как следует расспросить, — велел вернувшемуся Ариму. — Думаю, правда, это бессмысленно. Но в живых ее оставлять нельзя, если шла мимо, когда разрывали яму. Мало ли что разболтает. Только такого подарка, как эти трупы, брату и не хватало. Ты знаешь, к кому обратиться.

— Да, господин.

— Отправь еще людей в город, пусть ловят малейший слух; может, у кого не вернулся сын или муж, или кто-то внезапно разжился деньгами... Что-то хочешь спросить?

— Да вот... эта труппа, которую вы велели услать подальше. Вы и актрис подозреваете?

— Конечно же нет. Но пусть думают так.

— Не знаю, господин мой, но, если позволите, я еще скажу.

— Говори уже...

— По-моему, ошибкой было ее отпускать, — сказал Ариму, глядя на пламя светильника, поблекшее в свете наступившего утра. — По-моему, это неразумно.

Ответа не было, но Ариму продолжил, пользуясь правом давней верной службы: