Хеймскрингла(черновик)

— Вторая попытка, — отметил Хьюк дебют сестрички в области высшего пилотажа. — Трехугольник, — в среде участников экспедиции, коих в лагере насчитывался не один шкодливый десяток, почиталось хорошим тоном называть некоторых обитателей этого самого лагеря не по имени-отчеству и прочим инициалам, а по исключительно богатым внешним и, несомненно, оригинальным внутренним данным. Для вечно озабоченных разными проблемами, как-то: куда сходить пописать, как подложить свинью ближнему или, хотя бы, в общий котел или чем отравить соседа — достал уже своим храпом — жителей базы было слишком нудно и мучительно вспоминать каждый раз, кто же такой Иван Каннибалович и какую должность он занимает на базе. Гораздо муторнее, чем однажды ночью все-таки решиться и удавить эту соседскую скотину, сопящую во сне. Куда проще прилепить этому Ивану Каннибаловичу кличку, например "Черепок" и всем сразу становилось ясно, на что способен этот тип. Тихо пришибить тебя в укромном месте, путем опускания кирпича на голову, естественно, с последующей расчлененкой и спусканием трупа в канализацию, или просто подвесить тебя за мужское достоинство — фу, дарагой, у тэбя, канэшна, такое имеется. — Трехугольник,— повторил биолог, — лишит тебя глейдера, а подумавши 2 (два) раза — шкраб, шкраб мысль в пустой голове — и чего-нибудь еще.

Трехугольник, нетленный администратор базы, ее главный бюрократ и чиновник-затейник, массивный, если смотреть сбоку, человек с циничным лицом, близко посаженными глазами разного цвета и редеющей шевелюрой — несмотря на все старания науки, босая голова Трехугольника, в миру почетного слуги, то бишь, чиновника, замка Хах, плевать хотела на все достижения этой самой науки, заодно обильно оплевывая и самих ученых, имевших неосторожность попасть к чиновнику на прием и продолжала упорно терять волосы, то отдельными кустиками, а то и целыми лесопосадками — так вот, Трехугольник, за годы своей непорочной служебной деятельности приобрел массу разнообразных привычек и одну из них — решать все вопросы скопом и сразу применял довольно часто. Требуется наказать виновного? Нет проблем! Посадить мерзавца на кол, чтобы не вякал! А медик потом зашьет, чего там останется. Или, наоборот, произведем обрезание, причем всему, что торчит, а не только тому, что положено.

Бросив глейдер на подземной стоянке, Луз, подземным же переходом направилась в корпус лабораторий, а Хьюка черт понес на поверхность, под вой ветра и стук капель начавшегося дождя. Там, наверху, он быстро осознал всю пагубность своего решения, получив под зад куском увесистой грязи и вынужден был быстро-быстро перебирать ногами, стараясь прорваться сквозь швыряющеюся водой стихию к зданию администрации. Само собой разумеется при этом, что административный центр, конечно же, находился на самой дальней от стоянки машин стороне лагеря. Естественно, пройти в администрацию можно было и подземным путем — учитывая местный колорит, то есть, не замутненные цивилизацией страсти природы, все строения на базе имели этажи под землей с подземными же подходами к ним — но, широко мыслящая натура Хьюка не могла пройти мимо своего счастья и не схлопотать пару литров воды на голову. Уже у самых дверей приземистого — в лагере все постройки были приземисты — слепленного из местного серого, с прожилками, гранита здания, Хьюка поймал острый, принесенный невесть откуда ветром, крутящийся камень. Так и держась одной рукой за разодранную щеку, подтекающую кровью, биолог ввалился в зал совета.

На экстренное заседание собрались все, так или иначе причастные к созданию глобального проекта биоразвития планеты. И все присутствующие, как один, были заняты тем, что ускоренно опускали на светочувствительные пленки окон и потолка защитные колпаки. За окнами резко потемневшее небо вспарывали сначала одна, болезненно-белая-белая, яркая-яркая вспышка, а потом и множество других молний. Откуда-то издалека прикатил гром, звуковая волна ударила в здание и покатила дальше. Дождь на какой-то миг ослаб, однако не прошло и минуты, как он опять сыпанул, густой-густой, с огромными каплями, с ветром, вколачивающим в окна и стены домов грязь, глину, камни, с дождем, то огненно-красным, то белесым, с молниями, дерущими в клочья небо.

— Чинуши проклятые, — бормотал кудрявый профессор химии, до упора выкручивая рукоятку незакрытого окна, — вас бы сюда, камешком по темечку.— Еще один профессор, Куниклада, биолог, руководитель проекта "Трилобит", старомодно поблескивая из-за линз светло-синими очами — академическая профессура еще носила по древней, освященной веками, традиции очки, проверял работу задвижек на потолке, обстреливая их из лазера. Треда, генетик, боров 3-метров с густыми бровями, соломенными волосами, соломенной бородой, крупным носом, ртом и прищуром ярко-желтых кошачьих глаз, осторожно поднимал и расставлял по местам опрокинутые в едином порыве — успеть закрыть окна — стулья. Треда был полностью солидарен с профессором химии и тоже почем зря крыл чиновников за их частое желание экономить на чем попало и где попало, в том числе и на электронике для экспедиции.

— Я, как бы, между прочим, тоже чиновник, — подал голос, стоящий у стены Трехугольник, — однако, вместе с вами ставлю колпаки на окна.

— Прошу прощения, господин замка Хах, я не хотел вас обидеть,— извинился перед главным администратором базы химик,— и...

— Вернее, хотел не вас обидеть, — громко перебил кудрявого химика Треда и, не давая химику опомниться, радостно добавил, — а всех остальных!

— ... и все же прошу не считать мои слова оскорблением,— докончил химик.

Трехугольник, возле закрытого окна, даже не пытался возмутиться, с Тредой это было бесполезно, а лишь деловито почесал пальцем с узким родонитом на фаланге, в области уха, там, где уже кончается шея, но еще не начинается щетина.

— Перестаньте, любезные, ссориться,— раздраженно бросила начальник базы Мадо Ружич, худощавая, высокая женщина с резко обозначенными чертами командирского лица. Русые волосы, перехваченные чуть ниже плеч тройным силовым рядом в виде золотой ленты, хвостом вертелись на ее спине, а ямочки на щеках вкупе с пышными волосами, делали мадам начальник, временами, просто неотразимой. Подбирая на полу бумаги, разлетевшиеся во время аврала по всей комнате, Мадо продолжила: — Что это секрет, что ли? Громадная доля средств идет на шахтеров и их поселки, кочующие по всей планете.

Начальник базы была не совсем права. На всех трех материках огромной планеты насчитывалось всего три полуавтоматические станции трех горнорудных компаний. Станции открытым способом разрабатывали, скорее даже собирали, лежащие прямо на поверхности редкоземельные элементы. И значительная часть расходов научно-экспериментальной деятельности на планете оплачивалась, как раз, доходами с этих шахт.

Пока присутствующие в конференц-зале помогали Мадо собирать бумаги, расставлять стулья и приводить в порядок документы, валяющиеся где попало — на полу, стульях, поднимаемых Тредой со товарищи, и на столе, в конференц-зал, раздраженно хлопая дверью, один за другим, оба в блестках воды, вскочили два ботаника — женщина, профессор Луидо Девина, в исходящей паром, грязно-голубой униформе и Высоколобый, он же профессор Хиз Брудо, изящный, красивый, но сейчас слегка потрепанный мужчина средних лет. Желтая куртка с капюшоном, наброшенная ботаником поверх стандартной униформы, дымилась от дождя. Прозванный Высоколобым, Хиз Брудо, действительно, имел некоторую склонность к физической высоколобости, но более был известен своей манерой речи. Впрочем, хорошо знавший Хиза профессор Кихи Латуро, отец Хьюка и Аники, предупреждал своих отпрысков еще дома: — С Хизом не связывайтесь. Это клоун — профессионал. Дураками выставит мгновенно. — Да и Куниклада, биолог, которого вместе с профессором Кихи Латуро слегка не выкинули из стен академии — скандал, касающийся второй ступени эволюции, тоже намекал Хьюку и Анике, что Брудо хоть и с прибабахами, но спорить с ним не следует. Доказать что-либо ему трудно, но, вот, созерцать свой пупок после этого будете еще долго.

— Опять синоптики врут,— пожаловалась Луидо Девина, как бы извиняясь, этим, за свой внешний вид, и скинула облегающий голову капюшон униформы, поправляя рукой сбившиеся пепельные локоны.

— Я же тебе говорил, не ставь ящики,— меланхолично пробубнил Хиз Брудо, снимая на пороге куртку и стряхивая с нее воду. В отличие от униформы и комбинезонов, не пропускающих влагу, куртка Хиза, если и защищала владельца от дождя, то только в рекламном проспекте, на деле же, она все время собиралась налить профессору за шиворот приличную порцию воды и, только, поджидала подходящий момент. Хиз Брудо и Луидо Девина, видимо, давно начали пререкаться по поводу каких-то ящиков, но продолжению их прекрасной дискуссии — и кто виноват?— неожиданно помешали. Дверь позади ботаников медленно приотворилась и в конференц-зал, толкнув Хиза, тихо вполз мокрый, вонючий второй химик, с головы до ног, причем лицо и руки особенно, обляпанный какой-то слизью.

— Ах-р-р-р, — внятно произнес химик.

Дальнейшее происходило одновременно.

— Ой, мамочки! — всплеснула руками Девина. Куниклада выронил лазер. Стопка бумаг скользнула из рук Руны Надс и опять поползла по полу. Профессора оцепенели.

— А-хр-р-р-р, — еще раз внятно повторил химик, делая над собой усилие.

— Чего, хр-р-р?— стоя с двумя стульями в руках, грубо спросил Треда у вонючего химика.

— Хр-р-ра! — ответил ему химик и, вдруг, взвыл: — У-у-у-у!— и пополз дальше от двери.

— Аккуратней, пожалуйста, — произнес Высоколобый, он же Хиз Брудо, брезгливо отодвигаясь в сторону.

— Ахр-у-у, кто? — с угрозой повторил химик и сделал попытку подняться с пола.

— Силы небесные, Радин! Кто, что случилось? — наконец-то, обрела дар речи, сидевшая на корточках, на полу, и подбиравшая бумаги, Мадо Ружич.

— Кто-кто, — злобно сказал химик, пробуя стереть с себя слизь и, неожиданно, по-новой возопил: — Ну, кто?

— Что кто? — переспросила, вставая с пола и держа в руках кипу документов, начальник базы и, уже обращаясь персонально к Хизу Брудо, добавила: — Хиз, перестань трясти куртку, капли летят прямо на стол.

— Должен заметить, уважаемый, — подал свой голос Трехугольник, философски наблюдавший за ботаником и водой, стекающей с куртки ботаника прямо на тонкие ноги Радина, — что для этого существует крыльцо.

— Я же тебе говорил, — не обращая внимания на чиновника, сказал Хиз Брудо Девине, — не загораживай проход.

— А кто их знал, — огрызнулась в ответ ботаничка, — с их прогнозами... За язык же метереологов не подвесишь.

— Кто ставил бочку с дерьмом у подземного перехода? — наконец, членораздельно озвучил свои претензии к миру и людям, Радин, размазывая по себе слизь и злясь, оттого, еще сильнее и потребовал: — И перестаньте воротить носы, я не виноват в случившемся.

Из последовавших затем не вполне связных, зато очень длинных, объяснений, стало ясно, что в подземном переходе, где-то в районе лаборатории ботаников, какой-то гад, не поленившись, выставил на переход бочку с дерьмом...

-... со сфагнумом, — едва слышно уточнила Девина.

... Она, бочка, рада стараться, тут же забродила, пустила пузыри и, недолго думая, взорвалась к какой — товой матери, обляпав всем своим содержимым идущего по переходу химика. Вероятно, при этом, бочка с дерьмом еще и позлорадствовала: — Ну, что, говнюк, попался? Счас сделаю из тебя засранца!

— Все-таки забродила,— в тишине, нарушаемой лишь втягиванием соплей химиком и заоконными страданиями паразита-ветра — ужо я до вас доберусь, ужо я вам кишки-то повыстужу — восторженно прошептала Девина.

Ошалев от такого "подарочка", химик рванул было, по горячке, разобраться с обидчиками, но кто-то шелудивый и с копытцами, поколупался грязными пальцами в его Книге Судеб и все сложилось иначе. Аккурат на полпути между дверями в лабораторию ботаников и магистралью подземного хода его настигла следующая, убойная по запаху волна. Второй раз осилить такое Радин не смог. Химик кинулся вон, наружу, к ближайшему выходу на поверхность. Пусть град, снег, камни на голову — все лучше, чем смерть на помойке.

Злоключения Радина сочувствия среди слушателей не вызвали, не располагала обстановка, да и сам Говнюк — так за глаза звали второго химика, особой радости у профессуры не вызывал. Был он молод, нагл, рыж, слишком суетлив, шумлив и с простым дубовым чувством юмора, хотя, впрочем, и талантлив. А, вообще, хоть раз увидев его сопливую и противную физиономию, сразу хотелось плюнуть в детски наивные глаза химика и исполнить свое самое сокровенное желание, то, которое всегда возникает у человека при виде такой рожи, а именно — пришибить гада!

Это, наверное, наследие далекого-далекого прошлого и сидит оно где-то глубоко в подсознании каждого человека, но поделать с этим ничего нельзя. Возможно, это связано с теми временами, когда первый безмозглый волосатый дикарь праздновал первого заваленного им мамонта, прыгая грязными ногами на его туше и вдруг, невесть откуда, являлся тип с большими ушами, наивными глазами, раззявленным ртом, с вываленным до пупа слюнявым языком и, под шум ничего не значащих слов, уволакивал большую и лучшую часть мамонта, оставляя охотника в дураках. Вроде бы и все правильно говорил лопоухий мерзавец, а мамонта нет, нет мамонта! И охотник пятками чувствовал, что его надули. Непонятно как, непонятно где, но надули!

После недолгих расспросов, Радина отправили мыться — вторую половину административного центра занимали личные покои Мадо Ружич, начальницы базы. Бытовые удобства, куда и отправили Радина, естественно, прилагались, а Трехугольник, он же главный администратор базы, тем временем позвонил дежурному и попросил принести со склада что-нибудь подходящее — хотя бы, веревку и мыло — для химика Радина.

Последним, кто явился на совет, оказался, никуда никогда не торопящийся и поэтому никуда никогда не опаздывающий полусонный Лувэн, геолог, упитанный крупный дядька с большими складками на животе и еще большей огненно-рыжей бородой. Эту бороду геолог в критические дни — он утверждал, что такие не только у женщин бывают — красил в радикально фиолетовый цвет. Впрочем, с вопросами о бороде и критических днях к Лувэну никто не приставал, у геолога и без того хватало странностей. Массивный, щедро обросший везде, где только можно, пышным рыжим волосом, с крупной головой, покрытой огненно-рыжей же шевелюрой, с медными густыми бровями, почти красными усами и уже поминавшейся монументальной бородищей, Лувэн производил неизгладимое впечатление самца гориллы, вышедшего на тропу войны. Или. как говаривал Трехугольник, а он знал, что говорил — с Лувэном лучше не связываться. Муж сей молодость свою начинал в банде уличных рокеров, а закончил ее главой торговых брокеров, а, может, и наемных киллеров, что, в принципе, как пояснял все тот же Трехугольник, одно и тоже. Отчасти, возможно, и поэтому разговоры о моде и разных иных пристрастиях Лувэна были на базе не популярны .

Скрип половинок дверей в углу конференц-зала, дверей из подземного перехода и сухой и причесанный, то есть с застрявшей в волосах связкой расчесок, Лувэн, в неизменно-черном комбинезоне и высоких геологических крагах уселся за стол. В отличие от тех, кто пришел последними и мокрыми, Лувэн шел подземным путем.