Двое из будущего 1904. Глава 20

И снова жизнь пошла своим чередом. Петро с Ульяной временно сняли домик в Старом городе, Мурзин тоже съехал на свою прежнюю квартиру в Новом, одновременно восстанавливая выкупленный у меня дом возле Пресного озера, Данил и Лизка продолжили жить вместе со мною, на даче возле моря. Так прошел июнь месяц, наступил июль. Здесь, на востоке страны война практически закончилась, войска расположились по обе стороны корейско-китайской реки Амнок. По стране же катилась революция. И только сейчас, когда рухнули преграды, в Артур стали приходить дурные вести. Люди покупали газеты и ужасались происходящему — то там забастовка, то там стачка, то там столкновение и кровь. В стране шла своя, необъявленная война между народом и царем. Очень сильно по стране прокатились крестьянские погромы. Даже через фильтр цензуры в газетах читался ужас и какая-то нереальность происходящего. Крестьяне, громя помещичьи, забирая у них съестное, на этом не останавливались и часто лишали жизней проклятых и ненавистных мироедов, выплескивали на них всю свою злость и отчаянье, показывая всему честному народу свое бедственное положение. С крестьянами боролись. Из газет можно было понять, что власти пытались силовыми методами решить проблему, но ничего не могли поделать. Все войска, все силы Империи находились сейчас здесь, на Дальнем Востоке и потому никто не мог задавить революцию.

В Иваново-Вознесенске, в ткацком городке, откуда прибыл к нам наш нынешний управляющий, загорелся новый пожар. Рабочие там, подстегиваемые несправедливостью и произволом фабрикантов, объединились и образовали первый в истории Совет рабочих депутатов. И вот, читая об этом, я увидел знакомое имя — "большевик товарищ Арсений". А хитрая память подсказала, что за этим именем скрывался никто иной как Михаил Фрунзе. Он, как один из лидеров рабочего движения, вспыхнул яркой звездой на горизонте революции и обещал взлететь высоко под небосвод, туда где в будущем грозились быть и Ленин, и Сталин, и Троцкий. Непростой он был человек и имел явные признаки лидера. Журналисты все как один высказывалась о двадцатилетнем молодом человеке как о новом Гершуни, известном всем террористе, таким же напористым и решительным. Что ж, возможно они и правы. Надеюсь, Мишка у себя там, в Питере, так же вспомнил эту фамилию и взял ее на карандаш. Посмотрим куда вывезет эта ситуация. Насколько я помню, этот Совет в Иваново правительство весьма жестко разгонит. Пулей и штыком рассеет возмутителей спокойствия, прольет немало крови и многих участников арестует. Ну а чуть позже мне попалась в руки более свежая газета из которой я узнал, что полиция жестоко подавила митинг недовольных рабочих, разогнав их на реке Талке нагайками и ружейным огнем. Но самое забавное в этом лично для меня было в том, что требовали униженные рабочие от властей и от фабрикантов в частности. А требовали они не много ни мало сделать все так, как это было на "Русских Заводах". То есть ввести восьмичасовой рабочий день, увеличить при этом заработную плату, кардинально улучшить условия труда, а также ввести обязательное страхование за счет работодателя и разрешить действие рабочих профсоюзов. Вот и озадачился я после прочитанного — наши ли с Мишкой действия спровоцировали эти волнения в Иваново или же протестующие взяли для себя лишь удобный ориентир, куда надо двигаться.

По стране кровавым, огненным колесом, забирая в жертву униженные души, катилась давно мною предсказанная Первая Революция. Она мельничным жерновом перетирала губернии, города и деревни. Ломала людские души, меняла вековые устои. И те, кто долго терпел, стали понимать, что настало их время и они поднимались и крушили давно изжившее себя. Жгли усадьбы, гнали фабрикантов, давали сильный отпор властям.

Все эти события прошли как-то мимо нас. Стессель, насколько я понимаю, в свое время весьма жестко ограничил доступ свежих газет и сделал он это, на мой взгляд, очень правильно. Люди, не знавшие о всех тех страшных событиях, держали оборону изо всех сил, крепились. Никто не допускал и мысли чтобы опустить оружие. Сейчас же, с падением занавеса, литература хлынула в Артур и взбудоражила умы людей. И простые горожане, и солдаты, вдруг с удивлением узнали о кипевших страстях и совсем скоро и в их умах поселилась крамола. В казармах пошли разговоры о летящей к хаосу стране и стала вспоминаться всяческая творимая офицерами несправедливость, в квартирах люди начали делиться мнениями. Как всегда, люди поделились на несколько лагерей — на тех, кто видел в волнениях шанс для изменений в политическом устройстве, на тех, кто не желал никаких изменений, на тех, кто пока не определился и на тех, кто не понимал, что же черт возьми, происходит. Как и следовало ожидать, это не обошло стороной и мое окружение. Данил с Петром категорически приветствовали революцию, Ульяна ничего не понимала, Лизка пока отмалчивалась, а Мурзин же с небольшими оговорками стоял на стороне монархии. И закипели у нас жаркие споры.

В конце жаркого и душного июля наконец-то произошло то, чего я так долго ждал. По мою душу пришло новое распоряжение. Поздним вечером ко мне домой залетел заполошенный адъютант Стесселя и чуть-ли не в приказном порядке потребовал от меня явиться завтрашним утром в Его Превосходительству в штаб. По его виду я сразу все понял, но, тем не менее попытался выпытать у офицера причину такой срочности. Он мне, конечно же, ничего не ответил, но сделал многозначительный жест пальцем вверх, поясняющий его возбужденное состояние:

— Не могу говорить, Василий Иванович, не имею права. Но Анатолий Михайлович весьма недвусмысленно дал мне понять, что явиться вам завтра следует в незамедлительном порядке. Очень уж он был возбужден от полученной от фельдъегерской службы корреспонденции.

— Понимаю, — склонил я голову. — Конечно же я приду. Спасибо.

— Прошу вас не опаздывать. Вас просят прибыть к одиннадцати часам, — добавил адъютант и вышел вон, громко хлопнув дверью.

Следующим днем, как того и требовало, я находился в штабе, сидел в приемной у Стесселя. Обычно здесь, находилось много народу, офицеры и простой народ, за какой-либо необходимостью, ожидающих встречи с генералом. Сейчас же в приемной я оказался один. Вчерашний адъютант, едва увидев меня, сорвался на доклад, а спустя с десяток секунд он вышел и сказал:

— Проходите, Василий Иванович, Его Превосходительство вас ожидают.

И это было, по крайней мере, странно. Такой чести, такой обособленности к своей персоне от Стесселя я никак не ожидал.

Анатолий Михайлович встретил меня в прекрасном расположении духа. Сидя в кресле, он дымил толстой сигарой и пускал дым в потолок, который медленной рекой утекал в раскрытую настежь форточку.

— О-о, господин Рыбалко, дорогой наш Василий Иванович! — делано воскликнул он, изображая приветливость. — Проходите, проходите. Прошу вас, присаживаться, — и он указал мне на задвинутый под столешницу тяжелый стул.

— Доброе утро, Анатолий Михайлович, — ответствовал я, умащивая свой зад на мягкой коже. — Давненько мы сами не встречались.

— Ну да, давненько. Больше месяца, пожалуй, прошло. Да и то, чтобы вот так официально, я уж и не помню, когда мы с вам последний раз встречались.

Я вскинул бровь. Генерал зачем-то особо выдели сей факт, разграничивая наши официальные и неофициальные встречи.

— Да, много времени прошло с тех пор, когда я был здесь в последний раз. И я, признаться, тоже не помню, когда это было в последний раз.

— Да-да, да-да..., — пробубнил он, туго затягиваясь сигарой. — Вот и я не помню. Но зато я отлично помню наши..., — он сделал многозначительную паузу, — другие встречи, который принесли очень много пользы нашей крепости, да и не только. Взаимовыгодное было у нас с вами сотрудничество. Чего уж греха таить, и я и адмирал Витгефт, мы весьма довольны вашими делами. М-да. А как знатно вы проучили того купца, даже и говорить не приходится. Я, когда у меня дурное настроение, поднимаю эту китайскую газетку и любуюсь на эту побитую морду. И знаете, так благостно сразу на душе становится, что и не передать. Так замечательно. Словно и не вы его по морде били, а я собственноручно вот этими собственными рукам, — и он довольно показал мне кулак.

— Ну, не я лично его колошматил, — поправил я генерала, но, тем не менее, согласился. — Мерзавец заслуживал наказания.

— Да-да, мерзавец заслуживал наказания. И он его получил. Консул из Чифу, сообщил мне, что где-то через две недели он опять попал в местную газету.

— Вот как? И что же с ним на этот раз случилось?

— Да прирезали его. Убили, мерзавца. Ввязался в какую-то драку с китайцами, они его и прирезали. Как собаку паршивую. Жаль, конечно, что я эту газетку своими глазами не видел, была бы у меня еще одна радость.

— Экий вы кровожадный, — со смешком поддел я.

— Нет, что вы, — так же со смехом, ответил он. — Я совсем не кровожадный, я просто справедливость люблю. Обманул нас негодяй, подвел людей, оставил их умирать от голода, так получи же за то по справедливости. Я же правильно говорю? Разве вы со мною не согласны?

Я лишь развел руками — ни добавить, ни убавить. Ну а то, что и я, и сам генерал, и адмирал, так же были причастны к неким махинациям, не способствующим сытости осажденных, озвучено не было. Никто из нас виноватым себя в этом не считал. Я, получая прибыль, все равно привозил ее назад в город продуктами, а вот куда девались деньги Стесселя и Витгефта, мне было все равно. Это на их совести.

— Ну ладно, Василий Иванович, повспоминали приятное и будет. Тут у нас по вашу душу пришло письмо от Императора Николая.

А вот это было для меня неожиданно. Я-то ожидал чего-то подобного только от Вдовствующий Императрицы Марии Федоровны.

— Что же там написано. Вы уже ознакомились?

— Ознакомился, — размеренно закивал он головой, не забывая потягивать сигару. — Его Императорское Величество разрешает вам вернуться в Санкт-Петербург в любое удобное для вас время. Но я вам настоятельно рекомендую здесь не задерживаться, а при первой же возможности отправиться обратно. Письмо я получил буквально вчера, вчера же за вами и послал. Сами понимаете, просьбы Императора игнорировать нельзя. Я уже дал необходимые распоряжения и все документы, а также билеты на поезд вам подготовят.

Я кивнул.

— Не дадите мне почитать это письмо?

— Вы, однако, шутите? Корреспонденция адресована не вам.

— Ах, тогда простите. Значит я просто вас не понял.

— Хорошо. Значит, через несколько дней князь Микеладзе выдаст вам все необходимые бумаги, и вы будете вольны словно ветер. Вы довольны?

— Конечно, доволен. Но, признаться, я ожидал чего-то подобного намного раньше. Что-то припозднился Император.

— Ну-ну, вы бы поаккуратнее, Василий Иванович. Николай Александрович не перед кем не обязан держать ответ. Только перед Богом. На то он и Император.

— И все-таки, я ожидал разрешения вернуться еще полгода назад.

На это Стессель лишь развел руками:

— Ну, не всему же быть по-вашему. Есть люди и выше вас в чинах и званиях, не простые купцы. Хотя, — он был вынужден согласиться, — и вы тут у нас не простой купец. М-да.... А знаете, Василий Иванович, наверное, я не открою никакого секрета, если скажу вам, что регулярно посылал Марии Федоровне письма о вашей тут деятельности. О том, что вы тут натворили. О чайке вашей, оружии. О том, что вы тут на Высокой построили. Так что, поедете в Питер, будет стоять перед Императором и его матерью, можете ничего не скрывать, рассказывать, как на духу. Она, между прочим, меня отчитала, за то, что не слишком внимательно к вам относился. Вот так. Кстати, не сказал вам. Вы, когда прибудете в столицу, должны будете держать перед Вдовствующей Императрицей отчет. И не дай бог, что вы там перед ней приврете, она живо выведет вас на чистую воду. Так что, говорите перед ней откровенно, но не преувеличивайте о своих тут делах.

— И про наши с вами продовольственные махинации ей тоже известно?

Стессель поперхнулся дымом, закашлялся. После посмотрел на меня как на умалишенного:

— Что вы такое говорите? Никаких махинаций у нас с вами не было. По бумагам все чисто, комар носа не подточит. Любой банковский червь умрет в этих бумагах, но ничего компрометирующего нас обоих не найдет.

— А спросят лейтенанта Колчака?

— Смеетесь? Думаете он знает?

— Догадывается.

— Догадки не отгадки, — как-то по-детски парировал он и отмахнулся рукой от темы, словно от назойливой мухи. — Хватит об этом. Я еще вам кое-что не сказал. Мария Федоровна знает о том, что вы передали в собственность крепости вашу постройку на горе Высокой. И она высказала недоумение по поводу того, что мы у вас эту постройку не выкупили, не заплатили вам ни гроша. Она настаивает на том, чтобы мы вам возместили все затраты на ее постройку, выплатили вам все до копеечки. Сами понимаете, ослушаться я ее не мог, но и просто так вам отдать вам тоже не был в состоянии. Финансы в крепости находились в большой нужде. Я уведомил ее, что расплачусь с вами только лишь после снятия осады и она со мною согласилась.

— Вот это новость так новость! — невольно вырвалось у меня. — Признаться, это совершенно неожиданно. Я же вам это укрепление подарил, я с ним уже давно расстался.

— Да, помню. Но, стоит уточнить, что вы нам его не подарили, а мы его у вас реквизировали. И даже бумаги вам нужные дали. А это для Марии Федоровны что-то значит, и потому она со мною не согласилась. Что уж она там думала, кто ей что посоветовал, я знать не могу. И ослушаться тоже не могу. Так что, Василий Иванович, я буду вынужден с вами расплатиться. Надеюсь у вас сохранились бумаги, подтверждающие ваши расходы и бумаги по реквизиции?

— Кое-какие — да.

— Хорошо. Как быстро вы их нам можете предоставить?

— Завтра-послезавтра. Какие-то сегодня. Но, вы же понимаете, что я не ожидал подобного и что-то просто не смогу найти. Наверняка некоторые бумаги утрачены.

И тут Стессель улыбнулся знакомой мне улыбкой. Той улыбкой, которая означала лично для него возможную прибыль.

— Вы сами во сколько оцениваете вашу постройку на Высокой. Без бумаг, вот так, навскидку? — спросил он.

— Гм, — на секунду призадумался я. — Где-то тысяч в шестьдесят она мне обошлась. А что?

Стессель хитро прищурился. В очередной раз пыхнул сигарой, а затем вдруг встал и закрыл форточку. Потом на всякий случай выглянул за дверь и только тогда позволил себе выдать новую махинацию:

— В общем так, Василий Иванович. Я знаю, что вы человек прямой, витиеватых подходов не любите. Поэтому скажу сразу как есть. Что вы скажете на то, если я заплачу вам за вашу крепость сто тысяч, а вы потом..., — он замолчал, позволяя мне додумать его предложение.

Спустя пару секунд я продолжил его мысль:

— А мы с вами потом поделим разницу сверх моих затрат на постройку пополам?

Он кивнул и поправил:

— Разницу сверх ваших доказанных затрат. Что вы на это скажете?

Господи, да он еще спрашивает. Я, конечно, не вор, но кто в здравом уме откажется от такого предложения? Вернуть себе свое же, да пусть еще и с прибылью? Да полностью безопасно, да так, что по всем бумагам будет тишь да гладь? Нет, от подобного ни один человек дружащий с головой не откажется. Вот и я не отказался.