Свидетель Канона

— Зато есть нужда в добрых мечах, место героям, слава и серебро.

— Дождется ли наш дом возвращения с тем серебром? Что-то не сильно я жалею о мире сегодняшнем.

— А я не думаю, что новый мир окажется лучше, — сказал Гуннар столь же внезапно, как и проснулся посреди ночи. — Раньше викинги привозили домой славу и добычу. Сейчас мало кто ходит в викинг, еще меньше людей возвращаются. Не каждый приносит хотя бы славу. А о добыче, достойной саги, последний раз мы с тобой слышали от отцов. Так что все большее число людей служит городам или конунгу, не кладет Одину положенного, а молится Молодому Христу. Я часто думаю: не последние ли мы на Лебединой Дороге?

— Подожди, малец, — кормщик покривился, пытаясь ухватить горячий казан. — Речь пока не о том, к добру или худу переменится мир. А о том, чтобы Мидгард хотя бы не исчез совсем.

Гуннар Гуннлауг тоже почесал бороду:

— Ведь я почему еще на тинге не поверил? Можно ли судить о делах богов по рассказу Детолюба, обезумевшего тогда от одной только боли? Взаправду ли видел он чудеса?

— Взаправду! — глухо, как из бочки, вступил пленник. — Сам я жил в чертогах морского царя, и могу рассказать все, как есть. А возвратите гусли, так и спеть. Речь вашу, как вы можете слышать, я знаю неплохо. А еще я знаю "Сагу об Эгиле", и не прочь выкупить свою голову песней, как там сказано.

Гуннар поглядел на пленника с облегчением: так вот в чем твоя загадка!

— Ты не Эгиль сын Скаллагрима, — буркнул старый кормщик. — Мы не знаем, сочинишь ли ты достойную песнь.

Золотобородый взбугрил плечи, сжал и разжал пальцы:

— Но и твой хевдинг тоже не король Адальстейн, повелитель англов и бриттов. Хотя воин хороший, тут не поспоришь.

Пленник повернулся к светлеющему рассветному небу, перемолчал, но все же собрался с духом и опять заговорил с хевдингом:

— Тебе не зазорно принять мою песню, Гуннар Змеиный Язык, ты же сам скальд, и отличишь хорошее от плохого.

— Что посоветуешь, Харальд?

Кормщик прищурился на блекнущие звезды:

— Бирка и Бергенхус рядом только в тех новых писаниях, что раздают жрецы Молодого Христа. А ведь нам еще до Бергена плыть и плыть. Принимай песню, хевдинг.

— Серебра при нем все равно нет, зато полные глаза ненависти, — прибавил тут и проснувшийся Ярицлейв. — Не получится из него послушный работящий трэль.

— Хорошо, коли вы, мои друзья, желаете послушать, пусть поет, — Гуннар ухмыльнулся. — Пусть поет всю дорогу до Бергенхуса. А вы же и судите, стоит ли головы его песня. Не понравится, продадим его в Бергене, на том и делу конец.

— В Бергене надо бы послать вести домой, — прибавил Харальд. — С твоего позволения, хевдинг, я приищу гонца.

— На том и порешим, — Гуннар поднялся. — Собирайтесь, лежебоки! Церковь сама себя не разграбит!

Викинги посмеялись, но зашевелились быстрее, и уже к восходу кораблик бежал по Лебединой Дороге, подгоняемый крепким северным ветром.

Гусли свои пленник нашел в том самом плоском ящичке, по виду как для письменных принадлежностей. Только никто не сумел того ящичка ни открыть, ни взломать, а и не беспокоился о том золотобородый певец. Знал, верно, что колдовской защиты не превозмочь корабельному священнику Аслаугу, вот если бы сам епископ в Бергенхусе... И то навряд ли!

Хозяину гусли раскрылися сами, а заиграли громко и ясно — на длинной палубе всякий услышал, рабы и те спины выпрямили.

Впрочем, Гуннар и без музыки не морил трэлей голодом: с тощей овцы сколько той шерсти?

— ... Ведома ли молодцам да под красным парусом песня-сказ былинная, достоверная, о купце из Господина Великого Новагорода?

— Ведома!! — ревели викинги.

— А ведомо ли молодцам да под красным парусом, сколько в песне той правды-истины?

— А откуда нам знать, что есть истина? — снова изумлялись викинги, точно попадая в мелодию. — Те ли мы жрецы ли священники?

Взлетали полосы белой пены, оседали каплями на новенькой, нецелованной солнышком, шерсти паруса, на лицах походников; старый кормщик Харальд привычно двигал правилом, не утирая соленые брызги. Подумаешь, море! И перебегали красные отсветы паруса по добротно смоленым доскам, по выскобленной палубе, и привычным звуком гудели забравшие ветер канаты... Но только пустовало место на носу, место героев. И с каждым словом выпевающего себе свободу новгородца думал Харальд: может, и прав окажется Гуннар-хевдинг? И "Черный конь" в самом деле последний рыщет на Лебединой Дороге?

— ... Не имаху я золотой казны, по честным ходил пирам с гуслями, с гуслями да звончатыми! Вот как первый день да не зовут меня, не зовут второй, а и третий день!

Знали все песню, но подтягивали охотно. Половина же удовольствия — предвкушать. На каждое слово новгородца викинги добавляли кто строку, кто куплет, и так разменивали дорогу на песню. До славной битвы еще доехать надо!

— ... Что соскучился, что примучился, Ильмень-озера вышел на берег, сел на камень-алатырь, заиграл тоску, песню долгую...

Викинг половину жизни путешествует. Ворочает ли тяжелое весло, топчет ли безответную пыльную дорогу, правит ли лошадью...

Или вот, как сейчас, подставив лицо теплому солнцу, а спину крепкому ветру, радуется полету "длинного корабля" по древнему морскому пути. Слева лесистые скалы материка, черные провалы фиордов. Справа острова: которые с елками, а иные лысые, ровно отец храбреца Эгиля из той саги. А за островами море Северное, а там земля скоттов и англов, а за ней пути еще дальше, на ледяной Свальбард, на теплый щедрый Винланд... Хотя бы сейчас грести не надо — радуйся, вперед не загадывай. Твое тебя не минует.

— ... Говорит мне царь: ты иди в заклад, ставь головушку свою буйную. Буйную головушку бесполезную! Ставь за трижды три лавки со товарами да за вполтретьи три ладьи быстрыя, по привальный брус все груженыя!

Викинги слаженно подхватывали:

— А и ловок царь, и хитер морской! Что купец сейчас в море выведет, завтра все во чертоги царевы свалится!

Ветер держался ровный, крепкий, быстро летел "Черный конь", и холодный камень в сердце у Харальда таял понемногу, плавился под сильными голосами.

— ... Говорил на то грозный царь морской: ты, гусляр, про меня брось печалиться! Я тебе сказал, а ты ставь заклад! И увидишь сам, все поправится!

Гуннар с удовольствием подпевал, благо, что не требовалось и тут грести. Норэгр — путь на север, по коему все окрестные племена их самих и зовут "норвеги". Только сейчас едут они на юг...

А почему бы не поехать, пока не старый? Воистину правду говорят служители Молодого Христа: состаришься, и препояшут чресла твои чужие руки, и поведут, куда не хочешь. У них бог потому так и зовется: Молодой. Так стоит ли носить меч на поясе, чтобы весь век просидеть в городской страже Тромсе или Уппсалы, и не видеть половины того, что видели Рагнар или Хререк? Нет более свободных престолов, заняты места в Нормандии, на Руси, даже на теплых скалах южнее самого Рима — так оно и к лучшему: никто не привяжет викинга к бабьему куту!

Места в Валгалле всегда свободны.

— ... По закладу тому лавки выиграл, кораблей морских взял полтретьи пять, золотой казны взял бессчетно я. Стал я жить-поживать, инвестировать! Наживать казну да имение! Ночью зимнею шел от любушки, слышу, плачет кто али хныкает. Гляжу, ан в студеную зимнюю пору примерз малолетний бесенок к забору...

Засмеялись и рабы тоже, и даже хмурые до сих пор пленницы заулыбались. Известно же, чем помогают отлипнуть от забора в мороз!

— А как шел я от милой любушки, то подумал головою не верхнею! Как помог я бесенку малому, так до сей поры не раскаялся!

Чуть не до полудня содрогался корабль от смеха, перепевая историю бесенка эдак и так; певцу налили рог сладкого вина с берегов Рейна. Ясно уже всем сделалось, что выкупил он свою пегую голову, золотую бороду — но как не дослушать?

— ... Сомутил меня тот бесенок враз. Ты поставь, сказал, на заклад велик, что товары все с торга выкупишь! Все товары с торга Новагородского! Месяц в те поры в тучу спрятался, обеспамятел я, и забыл про крест. Что про крест святой, что про род честной, все азартом тем глаза застило!

На северном небосводе показались черные тучи. Ранняя весна, может и снегом ударить, и дождем вымочить. А сиди дома, коли боишься! Летит "Черный конь" вперегонки с непогодой, и только соленый дух морской вокруг, и почти неощутима над палубой струйка сладкого, сладкого запаха, словно бы лезвие ножа на язык положил.

— ... А уж тот заклад не осилил я. Не стоять одному против города! Поистратил я золоту казну, и остался я со товарами. С новгородскими, печенежскими, со московскими да литовскими! Эх, поехал я торговать, пошел по миру! Торговал с англами да ирландцами, мимо Свальбарда ехал к Винланду! Все продал с огромною выгодой, сорок пять набил бочек золотом. Двадцать две набил серебром, а на сдачу медь сыпал ковшиком!

Здесь уже подобралась легенда к морскому царю, так что викинги заинтересованно стихли, и дальше над появившимися барашками звенели только струны да голос:

— ... Взволновалось тут море бурное, корабли мои с места ни на шаг. Мы морскому царю бочку серебра — хулки все стоят, как пришитые, только треплет вихрь снекку малую, выше мачт волна поднимается. Мы царю тогда бочку золота — нет, не сдвинулись. В те поры и до нас дошло, что морской царь живой души требует!

Позвенев искусно гуслями, певец быстро-быстро, чтобы песни не ломать, проговорил:

— Коли правду взять, за борт выпал я. Говорили мне, чтобы привязывался! Как одной рукой штаны тянешь вниз, так за скользкий брус хоть удом держись!

В громовом смехе следующий куплет и вовсе потонул, как та жертва в море. И тут песня переменилась: осталась музыка, голос же певца обратился в голос рассказчика.

— Я взаправду жил у царя в гостях, и там дива я видел дивные. Что полей не сеет никто, не жнет, а хлеб всякий день в той печи готов. Что пропавшие, потонувшие на суде царя сполна взысканы: золотой казной люди добрые, все иные же лютой смертию. Видит царь морской все до берегов, сколь падучих рек, дочек у него!

Облизнул губы певец и снова налили ему рейнского. Только что-то не засмеялись викинги, не стали шутить про девок царя морского: потемнели синие глаза певца, близко сошлись брови, и едва заметно задрожали пальцы. А все, живущие с меча, на пальцы смотреть умеют, когда надо заткнуться и слушать, знают.

Плеснуло в корму пока еще слабым приветом от нагоняющего шторма. Но седой Харальд ходил по морю дольше, чем любые два викинга "Черного коня" прожили на свете, и потому через борт залетело разве что несколько капелек. Запах крови пропал и вовсе: что людская кровь перед морской кровью, перед наползающей бурей? Гуннар еще подумал: не потому ли ярится Ньерд, что пленник собирается выдать его тайны?

— ... А дворец его по волнам идет, куда царь велит и душа лежит. Во чертогах тех место всякому, щедро стены все изукрашены. Что на небе солнце, то в палатах солнце, что на небе месяц, то в палатах два! Что над морем холод, лето в тереме. Что жара над морем, то в дому прохлада...

Тут уже никто свои куплеты не просовывал, все внимали, развесив уши. Время летело к закату, корабль к югу. Конечно, слыхали викинги еще и не такие сказки. Кто послужил в секироносцах у ромеев, тот видел воочию, как спускается с неба престол императора Миклагарда.

— ... Держит царь морской правый суд, правый суд над морскими жильцами. Кто в волнах живет, в кораблях плывет — все тому суду подотчетные...

Но между заведомой выдумкой или свидетельством очевидца есть разница. Да и не осмелится новгородец лгать о богах: ведь сам он видел, что боги существуют и поет про то доказательство.

А что боги не одобряют обмана, это всякий мальчишка знает. Локи-огонь и тот не избежал кары, а ведь не каждому еще и повезет жениться на Сигюнн.

Впрочем, рано пока Гуннару думать о женитьбе. Разбогатеет на войне, тогда. Сейчас-то что загадывать. Покамест удача к ним лицом. Корабль добрый, ухожен тщательно, парус новый, весла крепкие, а люди верные. А если ветер еще усилится, так неподалеку есть остров с малой бухточкой.

— ... До суда того жил в чертогах я. Сколь бы там людей ни собралося, на всех каждый день все горячее. Кто готовит, не видывал, а прислужники все многолапые да зубастые, пауки да змеи подводные. На суде же том каждый сам собой! Вот, как взяли меня под руки белые, да на царском том суде да поставили. Смотрит царь морской, глаза черные, глаза черные, что провалы в навь...

Викинги забеспокоились. Ветер уже срывал гребни с волн, так что Гуннар показал кормщику: к берегу. Сильный шторм догоняет, ни к чему гневить Ньерда. На "Черном коне" даже меди не наберется ковшика, что уж говорить про бочки серебра-золота. Нечем откупаться.

Харальд не подвел, и "длинный корабль" очень скоро влетел в знакомую бухту, прокатился по гладкой воде. Тут пришлось разобрать весла, крепить якоря, жечь костер и устраивать лагерь, так что песня угасла сама собой.

А как наварили каши, собрались у огня вечером на отлогом берегу, то уже никто от новгородца петь не требовал. Пела на сто голосов буря за горловиной бухты, сострясала островок-щепотку головами сизых водяных быков, глотала осыпающиеся с утесов камни.

Грелись, хлебали горячую кашу; наконец, и певца спросили:

— В чем же диво суда царского?

Новгородец огладил ящик с гуслями, прижмурился на бьющийся под ветром огонь:

— В том, что на царском суде каждый сам за себя. Вот я, например. Семья, родовичи, потом улица, потом Словенский конец, потом и сам Господин Великий Новгород. А царю морскому все то неважно. Он судил вовсе не по роду моему, но лишь по мне самому. Вот попади к нему мы все, то каждый там станет не викинг или трэль, но человек.

— А что на гуслях играть заставил, и сам царь плясать пошел, а море оттого всколыхалося, то правда?

— Правда, но не вся. Спросили меня: что умеешь? Покажи! Хотел спеть новину: "Слово о полку Игореве", да побоялся: монаси у Святой Софии сказывали, "Слово" половец написал. А как у царя морского с половецким вопросом, того не ведаю. Выбрал я "Повесть про Калина-царя", и не мне бы похваляться, а хорошо спел. И тогда царь морской призадумался, и говорит: как же я, старый пень, позабыл про семью Есугееву! А кто таковы, не спрашивайте, сам не знаю. Сей же час дворец задрожал, загудел, и рванулись в небеса огненные змеи... А только море не волновалось вовсе, врать не стану.

Заскребли ложки по казану. Одна из рабынь — побойчее — уже помогала Ярицлейву перевязывать рану. Харальд-кормщик снова чесал бороду, но теперь не кривился. Викинги переставляли палатки ближе к огню. Грюм и Аслауг, похоже, собирались бороться на поясах за вторую рабыню. Плыл над берегом дым костра, рвал его ветер и творил небывалых зверей, и тотчас же их развеивал, словно бы мысли, мечты людские...

Сейчас Гуннар жил; дома всю долгую зиму дотерпливал, когда снова сможет жить.

— Выходит, сказка и есть, — улыбнулся Гуннар Плохой Скальд. — А по истине сам царь морской не довольно силен, чтобы море взволновать... Скажи, новгородец, вот в песне поется, что посоветовал тебе святой Молодого Христа, забыл, как звать его...