Свидетель Канона

Свидетель Канона

За холмами выходят в море

серебристые корабли.

(с)

И пускай фонари

светят ярче далеких звезд,

фонари все погаснут,

а звезды будут светить.

(с) В.Цой

I Алый линкор ||| Приложение: Извне

II Ход кротом ||| Приложение: Зборов

III Свидетель канона

Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?

Сходил, называется, за хлебушком — принес полну жопу огурцов.

Зато голова не шатается.

Нет головы — нечему шататься.

Шатаются светила над снастями. Луна катится по небу, как ей и положено. Мигают звезды. Океан выдыхает. Ну, или вдыхает, разберешься тут.

Значит, на семигранную гайку губу раскатал?

Как у взрослых, да?

Чебурашку тебе на флаг!

Че-бу-раш-ку!

Который у японцев называется умилительно "Тебу-тян".

Чебурашку на гимн, герб, гонфалон и на все остальные места тоже.

Орогенитально, перорально, терморектально и транскраниально.

Чебурашка — первый из попаданцев, спасителей СССР. Неважно, что он из ящика с апельсинами, плевать, что из Африки. Мы не расисты.

А важно, что при Чебурашке все свойства нашего брата. Полный набор.

Глазки-прожекторы: все вижу! И гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье.

Ушки-локаторы: все слышу. Ни комару не проползти, ни змее не пролететь.

Голова — во! Куда там Бриану! Вот Чебурашка — это голова. В зеркало не пролезает!

Нету разве что ноутбука. Дорогая игрушка, откуда она у апельсинорожденного.

А ведь сегодня распоследние негры в Гарлеме знают: какой же ты попаданец без ноутбука?

Дальше понятно: строили мы, строили, и, наконец, построили!

Абдулла, паджигай!

Конечно, недовольных много. Тут уже, понимаешь, губу раскатали — как пойдут сейчас наши космические корабли бороздить просторы Большого Театра... Уже и театр гипсовыми амурами облепили, уже и в буфете перед началом выпили, уже и места все позаняли согласно купленным билетам.

Осталась ерунда ерундовая, мелочь мелкая — сами корабли.

А ручки-то вот они...

Попаданство — удел безруких.

* * *

— ... Безрукий танцует, безногий поет. Один лишь убитый на бой не идет!

За мысом повернули к югу. Потянул ветер — не так, чтобы крепкий, но весла убрать позволил. Подняли красный шерстяной парус, подаренный осенью за усмирение врагов конунга в Хроллауге. Подняли, вынесли нижние углы паруса на реях как можно шире, намотали звенящие канаты на утки — выдохнули.

Руна Эйваз означает реку, либо верховую езду, либо хождение под парусом. И требует простого: доверия к мощной чужой силе, с которой ты попутчик на краткое время.

Люди Гуннара Гуннлауга умели доверять морю, да и кормщик стоял на рулевом весле не первый год. Под парусом бежалось легко, и сам Гуннар Змеиный Язык, Гуннар Плохой Скальд сейчас перебирал слова для собственного удовольствия, не заботясь о ритме, дыхании да спинах гребцов.

— Может, иначе? — бормотал скальд в густую русую бороду. — Скажем, так: немой в силах драться, безрукий — пасти... Лишь только убитый в бою бесполезен...

Повертел в руках навощенную табличку, вздохнул:

— Не то. Все не то, не звучит.

— Парус! — крикнул с носа мальчишка Олав, сын Харальда-кормщика. Первый поход, и только-только вышли на просторы Лебединой Дороги. Конечно, мальчишка переселился на нос, там же место героев!

Да и глаза молодые, острые. Вот — углядел.

— Парус направо... С моря идет навстречу нам! Низко сидит, щиты воду режут. Груженый, верно!

Кормщик поглядел на вождя из-под седых бровей; Гуннлауг молча прикрыл веки. Никаких приказов не требовалось, каждый и так знал, что делать. Кто потянул канаты, присобирая не успевший промокнуть парус, кто достал из-под палубы смазаное оружие. Кормщик почти незаметно для неопытного взгляда налег на правило — и "длинный корабль" повернул мористее, чуть вправо, поближе к пузатому кнорру... Тоже, кстати, под багрово-белым парусом северных земель.

Из рук в руки поплыли мечи, шлемы, кольчуги. Вот уже Гейр с Ульвом развернули кожаные саадаки, вынули драгоценные луки: степные, дважды выгнутые, четырежды клееные. Вот люди освободили место у мачты, и вот стрелки, изо всех сил налегая на плечи луков, поставили на каждый тетиву крученую, вощеную, в новом храме освященную. Глядя на крестящихся стрелков, молитвы забормотали все прочие. Сперва Молодому Христу — ведь все они честно приняли белую веру, как велел еще прадедам конунг Олав Харалдсон, прозванный за то Святым. После капнули крови Старым — кто Тюру-мечнику, кто Тору-воину, кто Ульву-стрелку, а кто и самому Одноглазому. Больше богов — больше защита!

Только Древних на корабле Гуннлауга не почитали. Как-то так вышло, и никто не сказал бы, что без причины.

Время в напряженном ожидании пролетело быстро. Перед самым полуднем сблизились. Кнорр — пузатый, в самом деле осевший настолько, что нижние края щитов на борту резали волны — оказался нездешний. Флаг с арфой, золотые витки на изумрудном... Остров святого Патрика. Неблизкий свет, через море пришел.

Зачем?

— Эй, вальх! — Ярицлейв показал белый щит. — Хочешь боя или мира?

На кнорре посовещались, но недолго: тень по палубе не прошла и половины стопы. В ответ не подняли красного щита, не показали меча — сразу швырнули копья, и швырнули неплохо; доски палубы заплыли кровью. Переговорщику Ярицлейву рассекло шуйцу. Мальчишка Олав успел увернуться, но щита своего не удержал: вырвало и выбросило через два борта в море. Сам хевдинг едва успел крутануть щит, чтобы проломившее его копье вошло в брус, а не в брюхо.

Кормщик Харальд с несколько презрительной ленцой перехватил брошенное в него копье, провернул вокруг запястья и отправил обратно. Возвращенное копье прошибло ирландца насквозь; Харальд усмехнулся в седую бороду. Род свой он считал от Хрольва нормандца, прозванного Пешеходом, потому что не нашлось коня под богатырский рост. Прозвали Хрольва Пешеходом почти триста лет назад, когда самое имя викинга значило больше, чем сегодня звание иберийского барона.

Но и сегодня никому не закрыт вход в Валгаллу. Просто сегодня уже не всем нужно.

Харальд налег на рулевое весло. Драккар послушно довернул, шарахнул выгнутым носом в скулу кнорра, едва не влезая на палубу, притопив и так уже глубоко сидящего торговца до мокрых сапог.

Сейчас только прорвался мешок с руганью, и заорали на обоих кораблях, и завизжал форштевень "Черного коня" по темному привальному брусу, и пошел налево вдоль пузатого борта, кроша так и не снятые ирландцами почему-то щиты; порыв норда вытянул вдоль палубы горький дух морской соли и, слабый пока, тошнотворно-сладкий запах свежей крови.

— Ver thik! — засмеялся Гуннлауг, выпуская в полет копье, и люди его подхватили в две дюжины глоток:

— Her ek kom!!!

Викинги посыпались на палубу кнорра, и запах крови вытеснил все остальные.

* * *

— Остальные просто связаны, а этот, смотри, закован. Верно, недешево продал он волю!

Ярицлейв потянул за дорогую железную цепь. Плечистый здоровяк от рывка упал на колени, ветер захлопал порванной на груди пленника грязной рубашкой.

Подошел Харальд, положил тело мальчишки Олава к шестерым убитым викингам. Гуннар Змеиный Язык поглядел на старика-кормчего, но тот не дрожал ни телом, ни дыханием.

— Путь в Валгаллу всегда славный, но не всегда длинный, — сказал тогда Гуннар Плохой Скальд, и кормчий опустил веки — то ли в согласии, то ли в отчаянии.

Рабов пинками заставили перелезть на "Черного коня". Шесть понурых мужчин, две рыжие девки. Отмыть и откормить — наверное, красивые. Иначе зачем везли?

И вот еще девятый. Лохмотья, как у всех, но руки закованы. Спутанная золотая борода, седые косицы в слипшихся от грязи волосах; по синим глазам искры ненависти, по сильному телу синяки да шрамы. С бою взят? Стоит ли тогда везти его туда, куда собрался Гуннар? В тех-то землях пленник, пока не продали его, не раб. Кем-то еще окажется, куда-то еще повернет удача...

Полторы дюжины мертвых ирландцев аккуратно сложили вокруг мачты их пузатого кораблика. В трюме, к огорчению всех людей Гуннара, оказалось не добро, но всего только соленая вода. Не считать же добычей несколько свертков с одеждой, плоский сундук — похоже, с письменными принадлежностями — да мешочек серебра за поясом у старшего.

Видимо, кнорр вышел из Дублина ранней весной, попал в отходящие зимние шторма, что швырнули его на север почти до Исландии — а уже оттуда и доковылял до скал перед Олесунном на последних крохах удачи... Зачем же тогда метнули копья, отчего не стали даже разговаривать? Ярицлейв показывал белый щит, щит мира и торга...

Болезнь? Вот почему кнорр спешил убежать, вот почему не вступал в переговоры!

Гуннар, старательно не показывая беспокойства, велел вполголоса:

— Узнайте, не случилось ли какой беды на Зеленом Острове. Опросите каждого раба порознь. Не сменялся ли король? Нет ли неурожая, сохрани Молодой Христос, какой заразы? А этого, в цепях, посадите у моей скамьи. Я сам поговорю с ним.

— Что с нашими? — нарушил молчание Харальд, и Гуннар ответил кормщику:

— Кажется мне, храбрые ирландцы достойно сопроводят наших до Валгаллы. Сложить всех убитых на кнорр, и кнорр сжечь!

Когда сделали все, уже упала ночь — первая ночь похода — и заполыхал на темной воде огненный дракон, и северный ветер понес его вперед и вперед, как бы проторяя дорогу "Черному коню", освещая и обжигая завтрашний путь.

Увидели костер часовые на утесах по обе стороны родного фиорда: недалеко отплыл Гуннлауг от собственного дома. Но кто в том костре горит, часовые не узнали еще очень долго, потому что возвращаться из похода на другой же день Гуннар счел плохой приметой.

И без того непонятно, куда девать закованного пленника. Может, подарить его Ньерду?

* * *

— Хорошая мысль, — согласился кормщик, вороша давно потухшие угли. — Наши отправились в Валгаллу, а ирландцы ушли сопровождать их. Корабль и тот сгорел. Так что Ньерд не получил никого. А если морской хозяин обидится, малой кровью мы не откупимся...

Ночевать встали на лесистый островок, давно знакомый всем людям Гуннара. Ровно дневной переход. Бой и погребение задержали хирд, но сильный северный ветер и ясный долгий закат позволили наверстать упущенное.

Корабль не вытаскивали на берег: завтра отплывать рано.

Развели огонь и заварили кашу с мясом. Пустили по кругу рог с пивом, Гуннар помянул словом скальда павших в битве: и смелых ирландцев, и победивших викингов.

Рабов тоже накормили, позволили вымыться, чтобы на торгу в Бирке те выглядели повеселее. Затем викинги расставили стражей и улеглись, кто где; устали до того, что никто не лез к новым девкам.

А поговорить с закованным пленником хевдинг так и не успел за всем этим. Порадовался только, что никакой болезни не случилось в Ирландии, значит, им тоже хворь не угрожает.

Но почему же тогда кнорр побежал через бурное Северное Море, не дожидаясь весны?

Хевдинг проснулся заполночь; такое случалось. Поднялся, протер глаза.

Светила нарождающаяся луна. Кормщик Харальд ворошил потухший костер — то ли хотел согреться, то ли тосковал о погибшем сыне. Богатырь Ярицлейв промывал соленой водой порез на левой руке: щиплет не беда, беда, коли дергать станет!

Закованный пленник тоже не спал. Сидел против огня, и смотрел на Харальда угрюмо, как и тот на пленника; вот потому-то проснувшийся Гуннар и предложил отдать загадочного молодца Ньерду, отчасти в шутку, и Харальд-кормщик ответил, как он всегда отвечал, то ли всерьез, то ли нет.

Пленник же рассмеялся коротко — по всей видимости, знал язык и понял уготованную судьбу, только вот не испугался той судьбы совсем нисколечко.

Гуннар умылся и оглядел стан: все спали. Никто не теребил новых рабынь, стража исправно ходила дозором. Хевдинг воротился к разгорающемуся костру и отхлебнул жидкой каши из казана.

Харальд кивнул на пленника:

— Почему ты пощадил его? Я же видел, что ты хотел убрать помеху прямо там — что удержало твою руку?

Гуннар нашарил в кошеле ключ, снятый с пояса старшего ирландца.

— Обещаешь не причинять нам вреда, если сниму цепи?

— Христом-богом клянусь! — выговор у пленника оказался чистый, ни в словенскую мягкость, ни в отрывистый лай саксов, ни в ютскую длинноту, ни в галльский распев. Обычная северная речь, но вот не северянин вовсе, чутье Плохого Скальда еще не подводило.

Тогда Гуннар вогнал ключ в холодную колодку, провернул. Снял кандалы, взвесил на руке: вместе с обрывком цепи можно перековать на хороший топор. А если так, то и подарить не зазорно.

Хевдинг отошел на морскую сторону и могучим размахом зашвырнул кандалы в воду:

— Вана-Ньерд! Возьми это драгоценное железо и пропусти нас по Лебединой Дороге!

После чего вернулся к огню и обратился к Харальду:

— Слыхал ты о валькириях Фрейи?

Старик медленно кивнул, жмурясь на пламя:

— Есть валькирии Одина, на крылатых конях. А есть валькирии Фрейи, которые на зачарованных кораблях. Людям они являются как огромные каменные острова, что не тонут в море, словно большие льдины.

Пленник осторожно растирал запястья, и снова усмехнулся понимающе. Гуннар спросил:

— А знаешь ли Эйнара Детолюба?

Старый кормщик снова прижмурился, подавил зевок, почесал за ухом:

— Он большой охотник ловить рабенков на копье, кто же про него не слышал. За то и прозвали Детолюбом.

В костре громко треснула ветка. Жестом Гуннар велел пленнику принести еще дров, и тот, вполне понимающе кивнув, поднялся. Два шага — и растворился в темноте.

— Не сбежит?

— С нашего-то берега? Нам тут все норы известны, поутру найдем... Так вот, Харальд, валькирии Фрейи как-то поймали в море Эйнара Детолюба. Я услышал об этом два месяца назад на тинге, но не сразу поверил.

Северный ветер загудел над верхушками елок. Пламя пригнулось, лизнуло носки мокрых сапог, выровнялось и оказалось втрое против прежнего. Луна уже ушла, сияли звезды, колыхались в сыром воздухе. Пленник с охапкой дров появился бесшумно, высыпал ветки чуть поодаль, а две-три сунул в огонь, и от них поплыл запах смолы.

— С живого дерева рубил?

— В темноте хвороста на земле не видать, не взыщи, господин, — безразлично отозвался пленник, — а и ножа никто не давал мне. Руками отламывал.

— Так что там Детолюб?

Гуннар выдохнул и ответил медленно:

— Валькирии Фрейи как-то самого его поймали в море и трое суток с копья на копье перебрасывали. Зачаровали так, чтобы не умер. А потом швырнули прямо ко двору Олава Святого, к тому каменному дому, что выстроил конунг в Бергене.

— И что?

— Что-что, епископ в Бергенхусе развеял зачарование, и тогда умер Эйнар к троллям. Но перед гибелью открылся ему пророческий дар и сказал он, что видел чудеса, которых не может описать. И что сейчас идет битва за самое существование Мидгарда, что Рагнарек уже вокруг нас. А в такое время, кажется мне, лучше не убивать без крайней нужды.

Харальд почесал бороду, выгоревшую до непонятного цвета. Вздохнул:

— Так вот почему войны везде. Конунг Сигурд ходил в крестовый поход, в самый Иерусалим. И, как сказано в книгах Молодого Христа, "принес не мир, но меч". Со смертью же Сигурда и вовсе вернулись времена Эйрика Кровавой Секиры или Хакона Могучего. Сегодня бонды твоей округи дерутся за тебя, а завтра они же обкладывают соломой твой собственный двор. И все потому, что ты не поклонился их богу. Или, что еще хуже, поклонился недостаточно почтительно.