Уроки ирокезского 53

Когда американский посол вручил Ламздорфу ноту, выражавшую возмущение тем, что русский флот препятствует доступу американцев к арендованной территории, пришлось вмешаться. Я посла вызвал и вежливо поинтересовался, когда это Россия сдала им Грумант в аренду...

— Американская компания получила концессию у норвежского правительства — с уверенностью гопника заявил этот лощеный господин, — и поэтому она теперь имеет право...

— А норвежское правительство этой компании в концессию Кремль не передавала? Грумант является территорией России, и Россию вообще не волнует, что и кому пытается продать норвежское правительство. Но согласитесь, если норвежское правительство пытается продать нечто, им не принадлежащее, то оно — правительство это — является сборищем мошенников. И, сами понимаете, правительство России за действия мошенников, причем иностранных, ни малейшей ответственности нести не может.

— В таком случае я уполномочен сделать предложение о продаже концессии на этот остров уже правительством России. И мы не будем возражать, если вы потребуете у Норвегии передать вам концессионные платежи.

— Россия не предоставляет концессий на Груманте. И не ведет по этому поводу никаких переговоров. Что же до уплаченного Норвегии — это ваши расчеты, нам-то какое до этих денег дело?

Янки еще немного подергались, но против береговой артиллерии Северного Флота, составленной почти из всех бывших японских корабельных орудий "главных калибров", переть не рискнули. А вот норвеги как взбесились...

Нет, точно взбесились. Могучая держава с населением даже больше двух миллионов человеко-рыл объявила войну крошечной России. То есть Норвегия направила мне ультиматум, потребовав убрать военных с Груманта, а в противном случае... Вот в противном случае они как раз и объявят войну. Я аж испугался...

А испугавшись, немедленно обратился за разъяснениями к Ламздорфу. Все же специалист по ультиматумам в том числе:

— Владимир Николаевич, вы все же лучше меня понимаете, что пишут в дипломатических бумажках. А я, к стыду своему, язык дипломатов в должной степени так и не освоил. Скажите — вот эта писулька может рассматриваться как объявление войны?

— В некотором роде...

— Еще раз. Владимир Николаевич, если всем заранее известно, что мы ни при каких условиях не будем выводить армию с Груманта и совсем не собираемся выкинуть на ветер средства, вложенные там в строительство разнообразных объектов, то является ли данная писулька формальным объявлением войны нам? Мне нужен простой ответ: да или нет?

Министр иностранных дел еще раз внимательно перечитал текст ультиматума.

— Строго формально, если мы не уберем наши войска с Груманта до первого мая, то Норвегия будет находиться с нами именно в состоянии войны.

— А раньше? До первого мая?

— До первого мая — нет.

— Ну что же, придется подождать. Спасибо...

— Вы желаете начать переговоры с Норвегией относительно ультиматума? — поинтересовался Ламздорф.

— Россия не ведет переговоров с шантажистами. Мы просто эту писульку проигнорируем.

— Извините, Александр Владимирович, но Норвегии даны определенные гарантии... и гарантами являются Британия, Германия и Франция. И наша неуступчивость...

— А если норвежцы потребуют отдать им Финляндию, мы тоже должны будем уступить? Еще раз: Россия с шавками не договаривается. Так что с сегодняшнего для и до принесения официальных извинений норвежским королем с норвежцами мы не разговариваем вообще. Посла не принимаем, на ноты не отвечаем. Для нас более Норвегия не существует.

Ламздорф хмыкнул:

— Я тоже считаю, что так, как вы поступить решили — это правильно. Однако что делать с гарантами по Кристианийскому договору? Я имею в виду как раз...

— Я понял. Пока они не объявляют нам войны, ведем себя как обычно. А насчет Норвегии... я подумаю, время до мая у нас есть.

По идее, сейчас ни одна из европейских стран к серьезной войне еще не готова. Британцы сами воевать не собираются, французы пока довольно сильно зависят от поставок товаров из Вьетнама по Транссибу и до того, как англичане не гарантируют им безопасность и стабильность морских перевозок, особо сильно выступать не будут. Что же до Германии... немцев есть чем заткнуть, да и они пока воевать тоже не готовы, хотя изо всех сил стараются подготовиться. Так что делаем морду кирпичом...

Долго проходить с кирпичной мордой у меня не вышло. Просто иногда человека с шилом в заднице туда же клюет жареный петух... Зинаида Николаевна пожаловалась, что "самое важное из искусств" приходит в упадок. Ну да...

Отдельное министерство кинематографии в ее Госкомитете функционировало уже почти три года, а организованная в Москве киностудия регулярно выпускала разнообразные фильмы. Ну, не очень разнообразные — в основном на пленку снимались театральные постановки... инерция "Женитьбы Фигаро", вдобавок подкрепленная "Ханумой", вероятно. И лично мне эти фильмы нравились... не очень. И не только мне: несмотря на то, что настоящих кинотеатров было выстроено уже три с лишним десятка (больше просто проекторов не было) и с сотню небольших клубов с шестнадцатимиллиметровыми киноустановками имелось, фильмы шли без особого ажиотажа. "Ханума" до сих пор собирала полные залы, а прочие... обычно через месяц-другой, а то и через пару недель залы пустели.

Понятно почему: Зинаида Николаевна считала, что народ нужно приучать к классике, но ширнармассы все же до "Короля Лира" не доросли. Причем, главным образом, потому что актеры сами до него не доросли очень сильно. К тому же народу трагедий и в жизни хватало, ему хочется чего-нибудь светлого... и веселого.

В разговоре с Николаем три года назад у меня внезапно родилась мысль, не дававшая мне покоя несколько дней. Я постарался вспомнить кое-что, и, оказалось, помнил я все же очень многое. Например, мне удалось вспомнить все песни из фильма — но это было почти все, что вспомнить удалось. Так что я попросил Батенкова вколоть мне "адскую смесь" — и Марша, попросив меня (вопрос я наверное сам с неделю обдумывал) "продиктовать слова водевиля с самого начала и до самого конца", дословно записала все мною сказанное. Обычная работа стенографистки...

Только Марша-то давно у меня работала, стенографируя "литературные произведения", и привыкла уже "при необходимости уточнять" — так что я не только фильм ей дословно пересказал, но и все песни отдельно. А затем (то есть уже придя в себя) все внимательно прочитал — и уже "не под веществами" вспомнил, что в фильме-то песни были обрезаны! А бабушке и фильм нравился, и песни — которые она часто слушала, ставя древнюю виниловую пластинку. В общем, после "эксперимента" я потратил еще с пару месяцев, выискивая соответствующих моим воспоминаниям певиц, а затем записывая песни на магнитофон: решил, что хоть пластинку сделаю для народа. Запись получилась великолепной (пленка на скорости полтора фута в секунду обеспечивала диапазон килогерц так до двадцати), но до пластинки тогда руки так и не дошли. И сейчас не дошли, но с упадком-то кинематографии нужно что-то делать!

Вера Федоровна после "Ханумы" в кино не снималась, как и Лиза Садовская — и я их понимал: имеющиеся сценарии интереса для действительно талантливых актрис не представляли. Но на мою просьбу "зайти поговорить о новом фильме" обе откликнулись. Ну, мы и поговорили...

Где-то через неделю Коммиссаржевская начала обзывать меня садистом, еще через пару недель — кидаться в меня реквизитом. Конечно, в сорок лет демонстрировать па "а ля згонд" — то есть практически вертикальный шпагат — дело непростое и весьма болезненное. Но все же Коммиссаржевская была именно настоящей актрисой, и на десять секунд ее силы воли и таланта хватило, чтобы изображать улыбку и сдержать слезы боли.

Изображать улыбку у нее получалось, а вот это самое па... Ну да ничего, загримировать девочку из "охраны", годами занимавшуюся гимнастикой, для съемки пары кадров общим планом вышло неплохо: кто там за несколько секунд разберет, что фигура не совсем идентична. Я, например, и то остался снятым вполне доволен, а уж публика... Вера Федоровна тоже обрадовалась, что кино позволяет человеку "сделать то, на что он не способен в принципе" — но больше всех этот нехитрый прием с дублером вдохновил Константина Сергеевича, и, думаю, если он и дальше продолжит заниматься фильмами, я увижу много нового и интересного. Когда-нибудь потом.

Станиславский, приглашенный на роль (отнюдь не в качестве режиссера) тоже открылся с неожиданной стороны: богатство его речи — в части комментария к моим "творческим изыскам" — могло изрядно обогатить словарь Даля. Но я Константину Сергеевичу просто пригрозил выпустить "словарь русского сценического диалекта" под его фамилией, и он смирился. То есть все равно чуть ли не по каждому кадру высказывал свое мнение, но все же в форме "полезных советов"...

Единственный из ведущих актеров (из четырех), кто со мною не спорил, был Владимир Николаевич Давыдов, приехавший из Петербурга — его, после прочтения сценария, на роль порекомендовала Вера Федоровна. Замечательный человек оказался, и не только как актер: он "не спорил" так, что все остальные (трое) все же делали именно то, что говорил я — и съемки заняли всего лишь месяц. Ну, если не считать почти двух месяцев, потраченные на репетиции, конечно: все же актеры-то были театральные, привыкли "играть телом" и идея "крупных планов" оказалась для них новой, а потому потребовала определенной "перестройки стереотипов"...

Все же Юнгвальд-Хилькевич (титры фильма тоже "оказались" в записях Марши) был гением: я несколько раз пытался впихнуть песни целиком — и каждый раз убеждался, что целиком они просто не подходят. Не "не влезают", а просто испортят фильм. Так что в результате у меня получилась практически "покадровая копия": музыку-то я помнил очень неплохо, а превратить мое "мандалинное бренчание" в нормально оркестрованное произведение еще два с лишним года назад помогли преподаватели из Векшинской "консерватории". Ну им-то не привыкать, не первый раз... хотя тогда включить в оркестровку электрогитару им удалось далеко не сразу. Да и саму гитару я тоже очень не сразу сделал (а без Степки — вообще бы не сделал).

На монтаж фильма я потратил еще месяц, главным образом мучаясь со стыковкой фонограмм — но этот месяц был потрачен все же не зря: за время съемок Камилла на меня довольно сильно обиделась — поскольку все время посвящал "какой-то ерунде" и часто даже домой не приходил на ночь, но когда я ей показал результат (ей — самой первой, еще монтажную копию), жена, внимательно на меня посмотрев после окончания фильма, прокомментировала увиденное просто:

— Саш, извини меня за то, что я обижалась. Да, люди должны увидеть то, что ты придумал, лишить их этого было бы... слова не могу подобрать. Не жестоко, не несправедливо... неправильно, вот. Ты поступил очень правильно. И я обещаю: больше я никогда не буду на тебя обижаться. Просто потому что то, что ты делаешь, приносит счастье. Все что ты делаешь. Ты видишь то, что другие не замечают... пока не замечают. И если тебе потребуется помощь от меня... любая, даже если тебе нужно будет чтобы я тебе просто не мешала...

Фильм отправился на кинокопировальную фабрику, а я целых две недели наслаждался тихим семейным счастьем — просто потому, что нужные люди расставленные по нужным местам делали свои нужные дела, и делали их очень хорошо.

К первому мая гарнизон Груманта был увеличен до почти пятнадцати тысяч человек, туда завезли изрядное количество всякого оружия — причем все это делалось совершенно открыто, почти вызывающе. Например, пушки семидюймовые — уже собственной выделки — грузились в Мурманске на корабли просто на "торговых" причалах — поскольку "больше не нашлось портовых кранов, способных грузить по двадцать тонн зараз". Да и там это делалось довольно неспешно — "ну опыта у грузчиков не было". А по нынешним временам-то шесть таких пушек — очень даже нехилое такое укрепление обороны. Ну да, по мощи — почти как у одного британского дредноута... если не считать уже расположенные там восемь десятков "японских" орудий.

И когда "международное общественное мнение" полностью склонилось у тому, что Россия будет все же воевать за Грумант и разнообразные импортные политики запаслись попкорном и заняли места на заборе, случилась мелкая конфузия. Как раз первого мая и случилась: я выпустил очередной указ.

То есть указы я давно уже штамповал как пресловутый "бешеный принтер", но этот был несколько необычным. Как по содержанию, так и по исполнению. Хотя вроде бы простой указ, о начале войны.

В указе я сначала оповещал русский народ о том, что вероломные норвежцы объявили нам войну — что было истиной. Но далее я сообщал, что Россия, хотя воевать и не хочет, но к отражению вражеского нашествия всегда готова — что в целом было близко к правде. Однако, сообщал далее я, Российские войска вторгаться в Норвегию не собираются, а выстраиваются вдоль границы и именно там встретят врага во всеоружии и — если норвежцы воевать не передумают — там же его и похоронит, поскольку войск достаточно.

Все это было в общем и целом красивыми словами, цирк начинался дальше. Поскольку следующим пунктом народу сообщалось, что так как Норвегия долгие годы не имела собственной государственности, Россия эту самую границу — вдоль которой с утра уже обосновывались части Красной Армии — признает в полном соответствии с последним Договором между самостоятельной Норвегией и Россией (а точнее, с княжествами, правопреемником коих Россия является). А именно — в соответствии с договором между норвежским королем Хаконом IV Старым и князем Александром Невским от тысяча двести пятьдесят первого года...

Шестьдесят километров вдоль берега реки Тана от финской границы до Танафьорда неспешно занимали шестьдесят тысяч солдат. Которые столь же неспешно выкатывали на этот самый берег три тысячи пушек. Небольших — как раз "салютных пушек Рейнсдорфа", но вид все равно получился внушительный. В особенности, если учесть и такое же число пулеметов, торчащих между пушками. Понятно, что никакого сопротивления войска не встретили, так как на занимаемой земле норвежских войск вообще не было, а местное население если и имелось, то, как любит говорить моя драгоценная супруга, "в следовых количествах". То есть на территории от Таны и до самой "старой" русской границы бывших подданных короля Хакона, но уже под номером семь, впоследствии удалось насчитать чуть менее семи тысяч человек.

Вот так началась эта война. И так она и закончилась, чему деятельно помогла урожденная принцесса Дагмар. По родственному помогла, поскольку этот Хакон в девичестве носил имя Кристиан Фредерик Карл Георг Вальдемар Аксель и приходился не только родным сыном датскому королю, но и, естественно, родным племянником Марии Федоровне. И старушка смогла объяснить племяннику, что русский канцлер "всегда обещанное исполняет", так что лучше мирный договор молча подписать. Потому что этот самый канцлер пообещал уже народу, что если Норвегия все же начнет воевать, то Россия заберет обратно и земли, подаренные еще Харальду Суровому Ярославом Мудрым — и граница будет установлена по Люнгенфьорду...