Синоби покачал головой.
— Акацки решили, что эти люди им больше не нужны и перебили их?
— Да. А Нисидзима спасся. Бежал. И ему даже удалось скрыться от Акацки у меня. От Акацки, но не от собственного страха. Он искал утешения в сакэ и спился как последний батрак. Ты только представь: первоклассный воин превратился в кучу конского навоза!..
— К сожалению, Томока-сан, это не такая уж и редкая картина. Случалось мне такое видать, причем неоднократно.
— Ну вот. Я вышвырнула его на улицу. Зачем мне боец, у которого руки дрожат так, что он меча держать не в силах? И проблемы с Акацки мне тоже не нужны, если они действительно его искали чтобы убить. Но ты, если хочешь, можешь разыскать Нисидзиму и допросить.
— Любопытно. И где же мне его искать? Кому он служит теперь?
Мелодичный смех Канеды-сама разлился по залу. Некоторое время она не отвечала, любуясь на свет своим безупречным макияжем.
— Кому он теперь нужен, Какаши? Мои люди нашли его. Он работает на Кавагийской железной дороге помощником машиниста. Бывший ронин, готовый убить, если его кто-то случайно заденет в толпе плечом — помощник машиниста! Позор. Куда катится этот мир?
Впрочем, синоби было не так-то просто одурачить, и выслушивать речи о чести и достоинстве бродячих воинов он явно не собирался... Возможно, отчасти из-за того, что знал про эти вещи побольше любого из них.
— Давай к делу, Томока-сан. Если Акацки не убили этого Нисидзиму, это не значит, что они его не отыскали. Это значит, что они не сочли нужным за ним гоняться. Выходит, ему не известно ничего по-настоящему важного. Он просто пешка. И ты надеешься откупиться от меня подобным мусором?
— А что, не вышло? Ах, какая жалость! — Канеда-сама запрокинула голову в притворном отчаянии. — Ты не дурак, Какаши, я почти в тебя влюбилась! Раз так, я, пожалуй, добавлю еще одну деталь.
— Я — весь внимание, Томока-сан.
— Видишь ли, стоило мне припереть Нисидзиму к стенке, он упомянул о человеке, командовавшем тем отрядом. Человеке, напрямую получавшем приказы от Акацки. Он также уцелел и живет сейчас припеваючи. Причем не в бегах, а открыто, милостью Акацки. Видишь связь? Он — не пешка и все еще значим для них, то есть продолжает выполнять для них задания.
— Последователь Акацки... Кто он?
— Мне неизвестно ни кто он, ни где сейчас находится. И выяснять это я не пробовала, ибо, как я уже сказала, с Акацки связываться не хочу. И тебе не советую.
— Это все?
— Какаши! Ты начинаешь наглеть! А я, хоть и люблю наглецов, но лишь в определенных пределах! Думаешь, я не понимаю, что ты явился сюда неспроста? Край Рек — страна не воинов, а торгашей. Здесь нет ни мест, богатых природной чакрой, ни древних храмов, ни руин. Акацки нечего тут делать, и все же ты пришел. Значит, у тебя уже есть какая-то информация, но ты не возьмешь в толк, каким образом ее применить. Вот и ищешь зацепки. Я дала тебе одну. Больше об Акацки я ничего не знаю, и знать не хочу. Не мой профиль.
— Прошу меня простить, Томока-сан, если я тебя обидел.
Хозяйка рассмеялась — во второй раз, игриво теребя покоящийся меж грудей изумрудный медальон.
— Ты не обидел меня, Какаши, вовсе нет. Но мне доставит радости, коли ты извинишься передо мною... К нам на южное побережье очень, ОЧЕНЬ редко заглядывают настоящие мужчины вроде тебя... Догадываешься, какого рода извинения я желаю?
Синоби избег ее взгляда, нарочито увлеченно изучая узор напольных ковров.
— Боюсь, долг обязывает меня действовать со всей поспешностью, Томока-сан. Не сочти за непочтительность, но мне пора идти.
— Эх, ниндзя есть ниндзя, — сейчас сожаление Канеды-сама и вправду было искренним, — иди. Но подумай над моим предложением. Коноха никогда не оценит твоих трудов так, как это сделаю я.
На такое заявление седовласый почему-то возражать не стал. Вежливо поклонившись, он накинул капюшон плаща и вышел прочь.
* * *
Бытует мнение, что важней всего на свете для человека — это его свобода. Некоторые даже утверждают, мол, без свободы сама жизнь не имеет смысла. Типа, лучше смерть, чем неволя.
Как оно на самом деле — мне неизвестно. Я и о свободе как таковой-то знаю лишь из книг... и, конечно, песен. О, я обожаю музыку! Звон гитары наполняет все мои ночи. Я играю и пою самому себе, бывает, аж до рассвета, когда пальцы уже с трудом слушаются, глаза слипаются, а аккорды путаются в голове. И, черт побери, я имею право хотя бы на это! Мой отец, находясь в здравом уме, никогда не позволит мне разгуливать где ни попадя. Согласно традициям наследнику даймё надлежит взрослеть в полной изоляции.
Но, по крайней мере, жить в заточении так, как я пожелаю, отец мне запретить не может. Нет, я не капризничаю, не закатываю истерик, не требую развлекать меня круглые сутки. На раболепие придворных мне наплевать. Меня не тяготит и общество наставников, ежедневно преподающих мне разнообразные премудрости от естествознания до боевых искусств. Их строгость (ведь учителям и полагается быть строгими, да?) напускная. В действительности все они — лизоблюды, в каждом их приторном взгляде, в каждом льстивом слове сквозит стремление урвать себе кусок побольше, да пожирнее. 'Рано или поздно даймё умрет, он стар и нездоров, — размышляют они, потирая свои сальные руки. — Тогда на трон взойдет молодой господин. И положение, которое мы будем иметь при нем, всецело зависит от того, какое впечатление мы произведем на него сейчас. Нужно дерзать, покуда он еще мал и ничего не соображает!'
А! Они и правда считают меня неразумным ребенком, но я не спешу их разубедить. Во-первых, я действительно никакой не вундеркинд (ну, может, развит слегка не по годам), а во-вторых, поговорить по душам мне все равно не с кем. Да и не больно-то хочется. Ни злости, ни отвращения во мне тоже нет — человек ведь не выбирает, кем ему родиться. Кто-то более тщеславный на моем месте радовался бы уготованной ему власти и свою золотую клетку воспринял как должное. А я? Хочу ли я править государством? Нет, не хочу. Но буду. Потому что причин НЕ править у меня нет. Я — составная часть этой выгребной ямы, именуемой Краем Рек, причем одна из самых важных частей. Все же быть сыном даймё — куда предпочтительней, чем сыном крестьянина: с ранних лет гнуть спину в поле, а при первой же войне быть зачисленным в ополчение и отправиться на убой.
Как ни крути, а даймё на войне не убьют. И смерть от голода, тифа или цинги ему не грозит. Гораздо сильней ему следует опасаться яда и ножа. Государь облечен большой ответственностью, ну так и власти у него немало.
— Прошу, вставайте, молодой господин. У вас сегодня крайне насыщенный день, а солнце уже поднялось, — пожилой слуга подал скамеечку, чтобы я сумел спуститься с громадной постели и помог одеться.
— Чего там сегодня?
Слуга натянул мне поверх кимоно белую шелковую накидку, исписанную иероглифами — знак моего статуса.
— После завтрака у вас урок древней литературы. Затем — кендзюцу...
— В рот мне ноги! Ненавижу кендзюцу!..
— Молодой господин, вы не должны выражаться как чернь!
— Отчего же? Йоахим так говорит, а он — начальник дворцовой стражи.
— Йоахим Рунн-сама — чужеземец, а вы — наследник Края Рек. Вам пристало учиться искусству держать себя у Владыки.
— Да если я буду выражаться как батюшка, то в первый же день язык сломаю.
— Кстати, Владыка призовет вас к себе после обеда для бесед на общеполитические темы. Вечером у вас военная история и урок музыки.
— О! Музыка! Я люблю музыку!
Сразу после завтрака (поглощенного мною с большим энтузиазмом) меня ждал нудный урок древней литературы (к которому я по обыкновению отнесся с большой прохладцей). Его вел еще молодой, но уже сгорбленный и подслеповатый от постоянного чтения книжник, вечно недовольный моей невнимательностью на занятиях. Он все бубнил и бубнил себе, расхваливая высокий слог какого-то давным-давно умершего и истлевшего автора, а я витал в облаках, предвкушая вечерний урок музыки. Ее, в свою очередь, преподавал долговязый северянин родом из Края Молний. Некогда он был бродячим певцом и сказителем. Слава о нем гремела на весь Восток, он путешествовал из Края в Край, и везде его ждал радушный прием. Однако в конце концов осел у моего батюшки — придворным стихоплетом.
Стишки он кропал, надо признать, и вправду неплохие, но по требованию даймё обучал меня только унылой классике. Впрочем, порою мне удавалось заболтать его и раскрутить на какую-нибудь занятную песенку, достойную стать пополнением моего собственного репертуара. Замечтавшись, я, сам того не замечая, начал тихонько напевать одну из них:
'Однажды теплым майским днем
Вышел я из дома
И покинул все,
Что мне знакомо
С самых ранних дней.
Попрощался с папой, с мамой,
Выпил пива и немного пьяный
Вперед я зашагал,
Песни я орал,
Собак всех распугал.
Но вскоре стер я ноги,
И я на камень сел,
Все припасы съел,
Песни все допел...'
— Молодой господин! — возмущенный голос книжного червя вернул меня с небес на землю. Эх... ничего не поделаешь!.. Сокрушенно вздохнув, я вернулся к древней литературе.
Перед самым обедом меня ждал непродолжительный урок кендзюцу. 'Непродолжительный' — потому что, во-первых, в свои десять лет я еще не обладал достаточной выносливостью для длительной тренировки, а во-вторых, толку от этих уроков все равно не было. Мой батюшка, признанный мастер клинка, давно смирился с тем, что его наследник не имеет ни малейшего таланта к фехтованию. 'По меньшей мере, — говорил он, — даймё должен уметь элементарно защитить себя'. И уроков все же велел не прекращать.
В моем личном тренировочном дворике, обычно тихом и пустынном, на сей раз было непривычно шумно. Кимамото Таро, светловолосый и прямой как стержень преподаватель кендзюцу, что-то с пеной у рта доказывал капитану дворцовой стражи Йоахиму Рунну, застывшему со спокойно-презрительной миной на лице.
О Кимамото, кроме того, что он умелый фехтовальщик и вернейший батюшкин вассал, более сказать было нечего. А вот Йоахим Рунн — напротив, являлся весьма колоритной личностью, особенно на фоне безликой челяди. Огромный, на голову выше любого местного, бородатый широкоплечий чужеземец лет сорока появился в Каваги около года назад. Чем ему удалось завоевать батюшкино доверие, я не знал, но факт налицо: Йоахим был назначен командиром стражи без каких-либо испытаний. У придворных такое решение вызвало недовольство и ропот — где это видано, чтобы покой даймё берег чужак и бродяга?! Но против воли государя не пошел, разумеется, никто. Все, как выражался сам Йоахим, 'засунули языки себе в задницы и заткнулись'.
Ну а мне Рунн даже нравился — главным образом своим умением выделяться из толпы. Он носил чужеземный доспех из множества металлических пластинок, который называл 'ламилярной рубахой', а вместо катаны, единственного подобающего дворянину оружия, таскал с собой топор на длинной деревянной рукояти.
— О чем спор?
Заметив меня, сопровождаемого двумя слугами, Рунн с Кимамото моментально прекратили ругань и поклонились.
— Повторяю: что за шум вы тут устроили?
— Ничего особенного, молодой господин, — сдержанно ответствовал Кимамото, не подымая глаз, — я просто обсуждал с капитаном Рунном вопросы охраны дворца.
— Да все пучком, — Йоахим говорил по-нашему вполне сносно и без ошибок, но с таким ужасным акцентом, что понять его порою являлось нелегкой задачей, — поспорили слеготца и все.
— Мне кажется, Кимамото-сан, охрана дворца — не ваше дело, не так ли? Вы не доверяете капитану Рунну?
Преподаватель фехтования хотел что-то сказать, но не успел он и рта раскрыть, как снова встрял Йоахим:
— Золотые слова, молодой господин! Все как вы и говорите!.. Но не стану мешать вашему уроку, удаляюсь.
— Останьтесь, капитан, — тормознул я его. Мне в голову вдруг пришла великолепная мысль, как разнообразить ненавистное занятие по фехтованию, — сегодня учить меня будете вы! Искусству боя с топором!
Рунн и Кимамото, как ни недолюбливали друг друга, уставились на меня с одинаковыми изумленными физиономиями.
— Но... это неслыханно! — возопил наконец мечник.
— Верно! Верно! — затряс бородой чужеземец. — По обычаям вашей страны топор — оружие простолюдина, а уж никак не благородного человека. Владыка с меня голову сымет за такие уроки!
— Я не говорю о постоянном обучении. Всего одно занятие. Основы.
— И все же...
— А представьте, капитан, что моя катана будет сломана в бою, мой оруженосец убит, и единственным доступным оружием окажется топор, скажем, валяющийся на земле рядом с мертвым ополченцем. Думаете, враг станет ждать, покуда я не найду себе новый меч? А?
— Ополченцы, — возразил Кимамото, — дерутся и пиками, и вилами, и рогатинами. Даже дубинами. Размышляя таким образом, можно назвать много чего. Молодой господин, вы же не можете потребовать научить вас обращаться с вилами! Мастерски владеть сразу несколькими видами оружия могут, наверное, лишь синоби Скрытых Деревень, да и то — далеко не все.
— Один урок! Я приказываю как наследник Края Рек! Кимамото-сан, позволяю вам присутствовать на занятии или уйти — как пожелаете. Капитан, приступайте. С батюшкой я объяснюсь сам.
До восхождения на трон я — не более чем сын даймё, и кое-какая власть у меня все-таки имеется. Кимамото, побагровев, отошел в сторонку и встал там, зло поглядывая на нас с Йоахимом. Чужеземец же (возможно, в пику мечнику) нисколько не переживал по поводу своей новой роли. Один урок, так один урок. От него не убудет, коли вся ответственность на мне.
Рунн не стал посылать слугу в арсенал, а вручил мне собственный топор. Клинок по сравнению с рукоятью казался крохотным, но обладал столь устрашающим весом, что первое впечатление прошло, стоило мне взять оружие в руки.
— Встаньте вот так, молодой господин. Ага. За топорище хватайтесь тут и тут. Хорошо. Боевой топор — не та снасть, чтобы перед врагом пируэты выписывать. Это оружие для солдат, бьющихся в строю, и одинокому воину оно негодно. Попробуйте замахнуться.
Поднатужившись, я воздел топор вверх и... едва не повалился назад.
— Тяжеловат он для вас. Тяжеловат. Но в том его и сила. У меча удар размазывается по всей кромке, а у топора он сосредоточен на узком лезвии. Чем длиннее топорище, чем шире замах — тем и удар сильней. Благодаря этому топор пробивает такой доспех, который мечу нипочем не взять. Особенно такому, какие в ваших краях куют. Когда с топором управляешься, главное — выносливость и скорость. Неплохо также, коли спереди вас кто-нибудь со щитом прикрывает, а вы из-за его спины головы врагам раскалываете.
Следуя инструкциям Рунна, я потратил некоторое время на отработку удара. Правда, без толку. Для такого оружия я все же был еще слишком мал и слаб.
— Скажите, капитан: овладев топором, я смогу выстоять в бою с синоби Скрытой Деревни?
— Навряд ли. Супротив синоби вы с топором много не навоюете, уж больно шустрые эти черти. Тут навык нужен и сноровка. Я-то одолею, пожалуй, любого дзеунина, а вот вы... Хм... Ежели случится так, что за вами придут, а меня рядом не окажется — бегите. Бегите, молодой господин. Или сдавайтесь в плен. Вы им не противник.
