Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

— И что же нам делать?

— За вчерашний вечер они натворили уйму глупостей. И я надеюсь, что натворят ещё больше. А наше дело — не попасть под огонь. Чтобы было кому их брать потом тёпленькими. У нас пока даже толковых задержанных нет, которые могли бы расколоться.

— А если допросить ту... ну, информаторшу?

Апраксин усмехнулся.

— Я думаю, что либо она уже не здесь, либо они её уже спрятали. После такого провала надо концы в воду. Причём спрятали на два метра под землю. Так что даже если мы её отроем, допросить, увы, не получится.

Лакс стоял, размышляя над этой вереницей грубых покушений и аккуратных убийств. Где-то рядом, за стенами, просыпался ничего не подозревающий город. За ночь можно перебить несколько сотен человек, и никто ничего не заметит. Потому что тех, кто останется, будет всё равно больше.

— Теперь у меня к тебе вопросы, — начал Апраксин, — Зачем ты приехал в город?

— Поступать на этологию.

— Волк-эколог? Это серьёзно. Я конечно слышал, что у гринписовцев есть боевое крыло, но в Кинополе такого ещё не было. Очень эффективно, наверное, если оборотни встанут на защиту природы. Пара укусов — и мусорить в лесу страшно. Ещё кого надо кусанёшь — и будет у нас только солнечная энергия.

— Солнечная энергия — одна из самых вредных для экологии, — возразил Лакс, — Там, внутри панелей, собирающих свет, галлий и фосфор. И ещё — я на этологию, а не на экологию поступаю. Буду поведение животных изучать.

— Биология значит, поведение животных, — Апраксин задумался, — Хорошо, сейчас проверим. Скажи, как ты думаешь, почему наша комиссия названа в честь Мантейфеля?

— Потому что он возглавлял в начале тридцатых госкомиссию по волкам, — Лакс ответил, даже не задумавшись, — Которая издавала множество пособий для охотников.

Апраксин усмехнулся.

— Надо же, какой умный. Ну ладно. Ещё вопрос — как ты себя чувствуешь после перекидывания?

— Немного не в себе, но так нормально.

— А изменения в организме? Тошнота, незнакомые ощущения, может, изменяться что-то начало?

Лакс покосился на Копи.

— Нет, ничего такого. Только взбудоражен. Адреналин, может быть...

— Ну, это и к лучшему. Копи, — вдруг обернулся он, — у меня для тебя новости. Будем тебя прятать в Волчье-Ягодном. С тобой поедет рыжий и ещё вот этот вот юный натуралист. Он, похоже, адекватный. А насчёт книг — у Бирюкевича что-то было. Кажется, Гессе... а может, и не Гессе. Я слышал, у него есть книжка про казахского оборотня... как она там называлась?

— Папа, Бирюкевич — германист, у него немецкий! А книжка — "Степной волк", и он там не казахский, а немецкий.

— Ну вот, и хорошо. Немецкий заодно подтянешь.

— Я не знаю немецкого!

— Ну... вот и начнёшь изучение.

Неприметная машина с казёнными номерными знаками ждала их возле входа. Копи шла, поджав губы и не глядя по сторонам, а Волченя двигался следом, ухватившись за чемодан и обдумывая свою речь в защиту немецкого языка, — этого восхитительно точного и непонятного наречья, на котором творили Альфред Брем и Конрад Лоренц.

Копи с силой распахнула дверь и нырнула на заднее сиденье. Раздался вопль.

Лакс зарычал, отшвырнул чемодан и бросился ей на выручку. В тёмной норме салона боролись и чутьё подсказало, что неизвестного противника надо атаковать с тыла. Он буквально перелетел на другую сторону машины, распахнул дверцу — и увидел перевёрнутую голову Лучевского.

— Нога, нога, — умолял рыжий, — Копи, слезь с моей ноги! Ты мне всё придавила!

Копи выбиралась наружу, что было весьма непросто — ведь пострадавший ёрзал и лягался. Наконец, ей это удалось. Лучевский выдохнул, сел и обиженно тряхнул своими трэшевыми утёсами и долинами.

— Ты чего разлёгся? — спросила Копи. Было заметно, что она хочет ему двинуть, но не может — слишком уж беззащитным выглядел противник.

— Спать хотел! Ночь тяжёлая, забегался весь. То туда, то сюда... Вот и решил лечь и прикорнуть. Что в этом такого?

Так и устроились втроём на заднем сидении: Лакс с чемоданом, Лучевский посередине и Копи в опасной от него близости. Автомобиль мягко тронулся.

— Я понял, почему "вэ", — заговорил Лакс, чтобы немного разрядить обстановку, — Это W латинское, прочитанное по-немецки. По-английски его читают "дабл-ю", а по-немецки — "вэ". И над входом тоже W написано, но готическим шрифтом, поэтому сначала его не узнаёшь.

— Да, ты всё правильно понял, — Лучевский кивнул, — А английское "вэ" у немцев будет "фау". Поэтому ракета называлась "Фау-2". Когда Гейзенберг и фон Браун узнали о работах Тесла...

— Эй, юные лингвисты, — не выдержала Копи, — Ответьте, раз такие умные, на простой вопрос: что такое аорист?

— Это тот, кто играет на аоре, — не колеблясь ни секунды отозвался Лучевский.

— На какой такой аоре?

— Инструмент такой. Наверное, древний греческий. На флейте — флейтист, на арфе — арфист, а на аоре — аорист. И все синхронно!

— Это форма глагола.

— Где форма глагола?

— Аорист — это такая форма глагола. Была в древнерусском языке, например.

— А как же аор?

— Не было никакого аора!

— Ну вот, — Лучевский развёл руками, — аора не было, а вопросы про него задают. Что за жизнь...

Лакс всё больше погружался в дремоту. Бессонная ночь была для него обычным делом — особенно если выпадало много домашних заданий и он откладывал их на следующий час, пока не наступал третий час ночи. Но за такой ночью обычно следовало беспробудное утро.

За затёмнёнными окнами машины мелькали дома спальных районов, и их мельтешение убаюкивало, словно колыбельная. Голова тяжелела и клонилась на бок, а перед глазами плыли разноцветные пятна.

Потом Лакс увидел сырой лес с небольшим оврагом, где белели пятна болотной травы, а на другой стороне деревья заканчивались и слышался мягкий шум моря.

Лакс падает на четвереньки и бежит, приподняв хвост. Он чувствует, как в загривке поднимается что-то колючее, тяжёлое, жаркое, похожее на густую чёрную тучу, которая поднимается вверх по позвоночному столбу и заполняет череп. В голове потрескивают молнии, а лоб продолжает размышлять: как же я вернусь в таком виде на биостанцию?

Асфальтовая дорога сменилась пыльной грунтовкой. Просыпаясь, Лакс успел разглядеть вереницу серых домиков с синими крышами, а потом снова был лес и неожиданная прогалина, в которой стоял большой одинокий дом.

Похоже, он должен был стать двухэтажным, но так и не сумел вырасти. Серые кирпичные стены, крыша из так и не покрашенного железного листа, проволочный забор, который огораживал скорее газон, чем грядки и так и не убранные двухуровневые леса в так и не закопанной яме. Было заметно, что за сооружение брались всерьёз, а потом разочаровались и махнули рукой. Вместо калитки — узорная дверь с накрепко приваренной табличкой "Заводоуправление Электросила".

Много дальше, в поле, среди зарослей зелёной травы, серели разбросанные камни ещё довоенного еврейского кладбища. Буквы-змейки "квадратного письма" казались хроникой исчезнувшей цивилизации — а может быть, ими и были.

Водитель, за всю поездку не проронивший ни слова, безучастно смотрел, как они выгружаются. Он был одет совершенно неприметно, но Лакс был уверен, что этот человек — из Мантейфеля. Слишком внимательный взгляд. Да и не такой был Апраксин, чтобы поручить перевозку случайному человеку.

— Если что — звоните сразу Апраксину, — сказал он, — Мобильники у всех есть? Хорошо.

— Я свой потерял!..

Но Лучевского никто не слушал. Машина развернулась и запылила в город.

Оборотни зашагали к дому. Лакс обратил внимание, что пристройка, которая должна была превратиться в гараж, так и осталась двумя пустыми стенами, а между ними росла трава.

Похоже, это место было знакомым только для Копи. Не говоря ни единого слова, она взбежала на крыльцо и начала колотить в дверь — сперва руками, а потом ногой. Звонка не было, вместо него из косяка торчали два зачищенных, но ни к чему не подключенных провода.

В доме что-то упало — и вновь воцарилась звенящая летняя тишина. Копи рыкнула, подошла к окну и заглянула внутрь, сложив руку козырьком.

— Копи, что случилось?

— Похоже, его действительно нет.

— А когда он вернётся? — спросил Лучевский.

— Если убили, то никогда. Но дверь мы без него не откроем.

— Я предлагаю поесть, — заметил Лакс.

— Вся еда — вон там, — она указала на тёмный квадрат окна, — хотя можешь порыться в огороде. Клубника поспела, наверное.

— В деревне должен быть магазин, — ответил Волченя, — А у нас должны быть деньги. Давайте купим чего-нибудь мясного и пообедаем. Не знаю, как вы, а я уже опять голодный.

— Так всё полнолунье будет, — сообщила Копи, — и несколько дней после. Когда перекинешься, становишься таким голодным, что корову готов сожрать. Целиком, вместе с рогами и копытами.

Лакс хотел сказать, что копыта несъедобны, но не стал. Слишком уж симпатичной казалась теперь Копи, чтобы с ней спорить. Солнце поднялось в зенит, и жара стояла, как в бане, поэтому она стянула мешковатый свитер и привязала его на пояс, оставшись в просторной майке без рукавов.

Спустя пять минут они обогнули лесополосу и двинулись вдоль шоссе. Возле поворота на грунтовку стоял белый указатель с названием деревни: "Волчье-Ягодное". Движение на шоссе было довольно оживлённым — в основном длинные грузовые фуры с контейнерами, но были и пр parentIdосто легковушки.

— Едут мимо нас люди, — заметила Копи, — смотрят и думают: вот они — настоящие деревенские жители.

X. Волк святого Доминика

Кинопольское отделение Мантейфеля разместилось на третьем этаже старого, ещё довоенного дома на Белогвардейской, в двух кварталах от того здания, которое так неудачно пикетировали сегодня утром. Сотрудников было немного и поэтому комиссию определили на перестроенный чердак, разгороженный на отдельные комнатёнки. Сюда поднимались по лесенке, тесной, словно птичья клетка, а чёрные балки проходили сквозь комнаты на уровне головы и, чтобы пройти по коридору, нужно было несколько раз пригнуться.

Тем не менее, Апраксину здесь нравилось. Дом словно напоминал о двадцатых годах, булгаковской Москве, кинематографе — "электрическом сне наяву" — и ранних фрейдистах, которыми он когда-то зачитывался. Окно в деревянной чёрной раме выходило в небольшой внутренний дворик, где зеленели деревья и стояли два изогнутых латунных фонаря с круглыми плафонами.

События прошедшего дня серьёзно изменили его распорядок. Вся текучка связанная с делами заповедников и отлову собак перешла к заместителю. А волк Апраксин был занят охотой.

Курбинчик возник на пороге с увесистой папкой в руках. Апраксин понял, что будет интересно. Да, в плане распутывания всяких дел Курбинчик был вне конкуренции и порой Апраксин очень часто жалел, что такой человек не работает здесь. Но потом тут же спохватывался и говорил себе, что дел, достойных Курбинчика, в Мантейфель как раз не поступает.

Он собирался пригласить его ещё после убийства Триколича, но когда подпалили хвост Копи, стало ясно, что без тяжёлой артиллерии не обойтись. Теперь было мало найти тех, кто это устроил. Нужно было найти их быстро.

Была, однако, и проблема: про оборотней Курбинчик не знал. Похоже, он не был даже уверен в их существовании. Поэтому обращаться с ним следовало чутко и осторожно.

— Итак, что у нас есть?

Курбинчик открыл папку и посмотрел в неё почти презрительно.

— По всем признакам, нападали сектанты. Причём они были готовы и к тому, что ничего не получится. Тела осмотрели, амулетов разных полно, но нет ни одного с символикой церкви. Оружие не зарегистрированное и явно приехало к нам откуда-то из центрального округа. Записок, писем, СМС — тоже нет. Хорошо заметают. Профессионалы.

— Мотив?

— С мотивом сложнее. Конечно, это связано с тем, что они решили забрать себе город. Однако цели несколько смущают. Кинель, разумеется, человек весьма важный. Но Мантейфель едва ли можно назвать влиятельной структурой. И ещё одна странность — за эти два года церковь неуклонно наращивала своё влияние, а теперь атакует, рискуя всё потерять, людей, которые совершенно не мешали её росту. Ни Мантейфель, ни даже Кинель и его партнёры не претендовали ни на церковь, ни на её территории. Это не может не удивлять. Неужели они настолько святые люди, что у них нет более серьёзных врагов?

— И вы нашли ответ?

— Я не уверен, что это ответ. Но что-то я нашёл, — Курбинчик перевернул страницу, — По-моему, наших сектантов просто используют. Посмотрите, почти никто из их иерархов до прихода церкви в городе не жил. Разумеется, опыт у них есть и немалый, но вам не кажется весьма странным, что они так быстро решили, что их основной враг — Кинель?

— Кинель — человек молодой, но влиятельный. Не мне вам это рассказывать.

— Я не вижу той точки, где их интересы могли бы столкнуться. Допустим, они узнали, насколько он влиятелен. Почему они не купили его? Почему не попытались обратить? Это ведь в их духе. Я бы поверил в покушение на почве борьбы за власть, если бы эти сектанты были коммунистами или анархистами. Именно для этих групп Кинель мог бы быть главным врагом. Он капиталист, причём капиталист дикий, пользуется огромным влиянием и вхож в самые высокие кабинеты. Поэтому для радикальных партий, которые ставят во главу угла социальные отношения, он стал бы великолепной мишенью. В принципе, небольшая организация вполне могла бы замаскироваться под сектантов — для них церковники те же капиталисты — и устроить несколько покушений. Но я не думаю, что это возможно. Во-первых, даже маоисты не убивают детей — они их чаще вербуют. Во-вторых, мы прекрасно знаем, что подобные борцы за социальную справедливость вымерли ещё до конца восьмидесятых даже в Латинской Америке.

— Тогда почему Кинель? И почему моя дочь? Вы уже объяснили, что всякая там вера на мотив не тянет, справедливость — тоже. Так в чём же дело?

— В том, что их используют. Я уже сказал.

— И кто же их использует?

— Кто-то, кто знает расклад сил в городе ещё лучше, чем я. Этот человек знает о том, что вы с Кинелем друзья, знает видимо о каких-то его делах с Триколичем. Более того. Он знал, кого из своих людей пришлёт Кинель, чтобы осмотреть место. Кстати, эту Хачурину нашли?

— Ищут.

— Не найдут. Вот увидите.

— Пока её ищут, я хотел бы услышать вашу гипотезу.

— Гипотеза такая — это кто-то из подручных Кинеля. Партнёр, подчинённый... что-то в этом духе. Метит на его место. Вас он убивать побоялся — ведь вы можете взять нападавшего живым. А вот убитая дочь может человека сломать. И ему будет уже не до дружбы. И он смирится с любой задницей, которая сядет в освободившееся кресло.

— А Триколича за что?

— Вы уверены, что он не вёл с Кинелем никаких дел? Я готов поспорить, что через его клинику проходило больше денег, чем через некоторые из наших городских ведомств. Я полагаю, когда мы посмотрим в его бумаги, то найдём немало интересного.