Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

Посвящается Ветеринарше (Серебряковой)

Утверждать что человек человеку волк — это нечто абсурдное, так как волки по отношению к волкам очень ласковые животные.

Энтони Эшли Купер, третий граф Шефтсбери

Часть I. Новый человек в городе

I. В плацкартном вагоне

В день, когда начались убийства, Александр Волченя ехал в Кинополь поступать на биологический факультет КГУ.

— Всё потому, что к нам люди божьи из Кореи приехали! И священник у них, человек совсем святой! Как приехали, так сразу всё лучше и лучше становится.

В плацкартном купе ехали трое. Старушка, востроглазая и бойкая, — такие часто атакуют поезда на крошечных придорожных платформах, с огромными баулами на плечах и голосом, способным заглушить сирену воздушной тревоги. Широкоплечий мужчина с подстриженной бородой и в штанах цвета хаки. И худой парнишка лет шестнадцати-семнадцати с тёмными волосами, которые пытались дорасти до плеч, но пока просто торчали во все стороны. Последний сидел возле окна, читал книгу и что-то помечал в полуобщей тетради.

За окнами поезда бежал чёрный лес. Над верхушками деревьев — небо с алым отсветом зари, похожее на железный лист, раскалённый огнём восходящего солнца.

— Из Кореи? — мужчина удивился, — Буддисты, что ли?

— Да какие тебе буддисты! Христиане, самые настоящие. Всем помогают, богослужения проводят, такие красивые. У них там ещё с царских времён епархии.

— Что-то, бабушка, вы не то говорите. Корея, и вдруг христиане.

— А вот и христиане! Бог — он везде проникает. У нас вот тоже была скверна языческая. Но пришли к нам святители, и вот уже Третий Рим. А потом, как у нас началась вся бесовщина с колхозами, они уже и в Корею забрались. Устроились там и корни пустили. Окрестились, стало быть, и вот опять к нам едут, как наши ехали Грецию освобождать. Святые люди своего не упустят! Раньше у нас в Кинополе только развал был, блуд и матерщина, а теперь они пришли — и сразу как посветлело, да! На стадионе раньше футбол был, игрища бесовские, а теперь всё чинно — каждую неделю богослужение, все трибуны заполнены. И благодать на всех такая, знаете, благодать... что плачут все прямо.

— Ну, бабушка, футбол для Кинополя — это небольшая потеря. Всё равно они только проигрывать умели.

— Вот! Нечего об этих игрищах жалеть! Страшный суд уже на пороге, а они об играх думают. Отец Валтаким так и сказал — как будет конец света, так все уверуют, да только слишком поздно будет!

— Конец света? — мужчина с трудом подавил улыбку, — А отец Валтаким говорит, когда он случится?

— Он говорит, что точно не знает никто, потому что Господь всем хочет дать шанс на спасение. Но уже очень скоро начинается. Вот телевизор если посмотреть! Всё больше бурь, землетрясений, ураганов. А потом начнётся настоящий ужас: земля откроется, кровь и лава из неё потекут, а небо треснет и вниз посыплется.

— Как же оно посыплется, бабушка? В небе только воздух, а дальше вакуум.

Старушка подозрительно нахмурилась.

— Точно воздух?

— Точно, бабушка. Гагарин летал и не стукнулся. Помните?

— Значит, это оно только сейчас из воздуха. А по Слову Божиему вмиг затвердеет!

И старушка перекрестилась, глядя на небо. За окном мелькнули перрон и облупленные перила платформы "Чертопханово".

— Да уж, опасное будет время. Отец Вальтаким случайно не говорил, как выжить тому, кто верует?

— От него не защитишься и не скроешься! Но праведные, кто уверует, — они все спасутся. Отец Валтаким так и говорит: когда потоп был, когда конец света будет — это думать не надо, простому праведнику умности ни к чему. Всё равно увидим, как начнут. Да оно уже начинается, вот увидите. А мы в Церкви Воссоединения, так что нам даже смотреть не надо. Все спасутся, на каждого благодать!

— Надо же, как удобно. А как к вам официальная церковь относится?

— Осуждают, фарисеи! Ничего святого нет! Правду говорят, что там половина священников в КГБ была записана, а другая половина записана до сих пор! Отступили от благодати, и суда нет, не избегнут! Только и умеют, что изрыгать хулу на праведных! А вот отец Валтаким такого никогда не позволяет. Так и говорит: "что толку этих сучьих детей, этих христопродавцев вонючих, вере учить? В аду их, крыс шелудивых, научат". Он знает, что человеку надо! Каждый раз на служении раздают что-нибудь. Чайники электрические, посуду, из одежды что-то бывает. "Праведники, — говорит отец Валтаким, — должны хорошо жить, и в Царство Божие войти с чистыми руками". Мыло вот в прошлый раз давали.

— Разве в магазине мыла нет?

Старушка посмотрела на него почти снисходительно.

— Бесплатного — нет! А в Церкви Воссоединения всё благославением Божьим обретается. И проповеди такие говорят, такие проповеди. Вы бы вот тоже сходили послушать! Очень интересно там, и получить чего-то можно.

— Нет, бабушка. У нас своё дело.

— Это какое? Разве есть дело, где можно без Божьей Помощи обойтись?

— Охотничье дело, бабушка. Какой там святой за нас отвечает?

— А в Церкви Воссоединения святых нет!

— Вот оно как... Тогда не интересно.

В окне замелькали перекладины железнодорожного моста. На кроваво-красной реке чернел небольшой лохматый островок, а чуть дальше прятались в лесу деревянные домики, окружённые кое-где проломленной оградой.

— Вот, кстати, пример того, что у нас творится. Видите этот лес? Это вроде как заповедник, охранная зона. Но охраняют его не лесники, а некая особая комиссия по чему-то-там с лесными ресурсами и популяцией животных. Или Мантейфель, если по-простому.

— Мантейфель? Немцы, что-ли?

— Нет, это вроде как дань традиции. Комиссия имени Мантейфеля. Какого Мантейфеля, не уточняют. Может быть, биолога Мантейфеля, который был первый директор Московского зоопарка. А быть может того Мантейфеля, который был генерал, у фашистов танковой армией командовал, а после войны как ни в чём ни бывало в Бундерстаге сидел. Формально эта комиссия приписана нашему к министерству природных ресурсов. Хотя на самом деле, там почти все из бывших военных, причём в чинах довольно высоких. А вся их работа по охране — это отхватить себе почти весь заповедник, речку и бывший пионерский лагерь. Теперь на въезде шлагбаум и егеря озверелые. А что внутри — никто не знает.

— Язычники они, что ли? Духам жертвы в лесу приносят?

— Какие к чёрту язычники! У них один бог — та самая Маммона. Коттеджики себе наверное строят, а пионерский лагерь даже покрасить не могут, заброшенный стоит. И так сейчас везде. На другой стороне города, возле порта, завод прямо через лесополосу площадку разравнивает. Протестуют только экологи — то есть можно сказать, что никто. Мы, охотники, в это всё не лезем, конечно, но тут хочешь или не хочешь, а знать будешь, что с лесами творится. Прогресс и капитализм налицо! В городе всё уже украли, остаётся леса воровать.

— Так не может быть, чтобы никто по рукам дать не мог!

— А кто даст? Охотники в людей не стреляют, у экологов даже ружей нет, в судах у этих ворюг все свои, а ваш Бог — он высоко слишком, ему оттуда не видно. Скоро вообще леса не останется. С одной стороны будет море, а с другой — заборы и ещё раз заборы. И охрана возле шлагбаума.

— Да, они как волки хищные... Но нет, не страшно оно! Вот помяните моё слово — поздно уже волноваться! Скоро всё равно конец света, там и откроется. А пока что есть, берите, потому что после конца света сами знаете, брать ничего не разрешат.

— Эх, бабушка, до этого вашего конца света как до коммунизма — ещё дожить надо. А эти, в коттеджиках, спят спокойно — у них охрана есть. Вот, например, волки. Вы, например, знаете, что волк человека почти не боится и с радостью им обедает? И что питается он в основном из наших с вами скотомогильников? А сейчас, когда в деревнях невесть что, в лесу полно подранков — тут браконьерам спасибо — а охотничья служба развалена, то никто не знает, сколько в лесу волков. Зато очень хорошо известно, что волк взрослых мужчин — боится, женщин — почти не боится, а детей не боится совсем. И человек для волка даже не конкурент, а трудно добываемая, но очень лакомая добыча. Что получили? Каждую неделю в газетах: волки напали, волки загрызли, волки съели и унесли. Охрана не ведётся, отстрела целенаправленного в помине нет. Волки едят людей, а людям всё равно.

— А куда ж министры смотрят с президентом?

— В другую сторону они смотрят, бабушка. А волками занимается Мантейфель. Тот самый, чьи коттеджики мы сейчас проезжали. И тот, у кого коттеджик в лесу, спит там спокойно, потому что волки своих не трогают, они в деревнях закусывают, которые возле леса. Скоро как в царской России у нас будет. Знаете, сколько народу волки в год тогда съедали? От тысячи до полутора! И это притом, что населения было раза в два меньше.

— У Матвейчева ненадёжные данные!

Воцарилось молчание.

Мальчик оторвался от книги и смотрел на них полыхающими чёрными глазами.

Охотник удивился..

— А ты откуда про Матвейчева знаешь?

— Это самая подробная книга о волках из недавно вышедших. Ещё есть грузинская монография по этологии, но она про другое. А вот книга Матвейчева очень хорошая, но статистика по нападениям довольно ненадёжна. Он даже в источнике ошибся. Говорит, что взял у Зворыкина, хотя на самом деле это Генерозов, который собрал данные по отчётам полицейского ведомства ещё царских времён. А этим отчётам верить нельзя. Там каждый год одни и те же цифры. А если цифры каждый год одни и те же — значит, их никто не считает, а просто берут прошлый год и переписывают снова.

— Ну допустим. А откуда же взялись самые первые цифры? С которых переписывать начали.

— Если заглянуть в отчёты, всё становится ясно. Выяснится, что при царе и волки были не чета нынешним: чаще всего нападали на купцов, урядников и почтовые кареты, а нужны им были не люди, а деньги, кольца и то, что в повозке.

— Так что, по-твоему, настоящие волки на людей не нападают?

— Нападают. Но не так часто, как пишет Генерозов. В США за три года, с 1916 по 1918, было около тысячи пятисот случаев просто нападений. И процент смертельных совсем небольшой.

Охотник, смутившись, посмотрел на книгу, которую отложил его неожиданный оппонент. Книга называлась "Руководство по организации и обработке зоологических наблюдений", за авторством Любищева.

— В животных ты, похоже, разбираешься.

— Тут не обязательно в животных разбираться. Достаточно книги сравнить. Сразу станет ясно, кто у кого переписывает.

— То есть Матвейчев, по-твоему, списал не у того?

— Матвейчев хорошо написал, но не всё проверил. У него и источников было немного. До тридцатых годов, пока коллективизация не началась, волки вообще мало кому интересны. Самая первая нормальная публикация — это "Волк" Сабанеева, но она вышла ещё в 1887. Представляете, какая старина? Александр Второй ещё живой, пять лет прошло, как Дарвина издали. Потом, вплоть до тридцатого года, сплошное затишье, ничего нового. А вот как появились колхозы, коллективизация пошла — сразу выходит целая серия про то, как волков ловить, бить и истреблять. Весь скот стал советским, а советская власть не любила, когда у неё воруют. Для нашей науки тридцатых волк — это не просто хищник, это самый настоящий классовый враг. Сразу вспомнили, что он "серый помещик". Его не изучали, а истребляли. Зворыкин открытым текстом пишет: о волке мы знаем мало. Книжечек издали много, но о повадках там почти ничего. Три темы — как выслеживать, как стрелять, как разделывать тушу. Хотя мясо у волка не вкусное.

— Ладно, про мясо ты прав. Но ты, надеюсь, согласен, что при Советах волк своё место знал?

— Знал. И не рез пытался вырваться. В семьдесят третьем даже в Главохоте были уверены, что волк нашим овцам больше не опасен. Прошло лет пять — и в конце семидесятых волков опять навалом. Никто толком не знал, почему.

— Звери расплодились?

— Или какой-то свой цикл. Демография животных — штука сложная.

— Надо же, — усмехнулся охотник, — дети какие пошли. Лучше меня знают, что было в Главохоте.

— Это я к вступительным экзаменам готовился.

— И на кого ты будешь поступать? Неужели будущий зоолог?

— Этолог, если быть точным.

— Этолог — это кто?

— Зоопсихолог. Изучает поведение животных. Их характер, повадки, воспитание, формирование, инстинкты, рефлексы...

— Надо же, какие науки есть. И, судя по поезду, — охотник оглянулся по сторонам, — поступать ты будешь в Питер?.

— Разве в Питере учат, — отмахнулся будущий натуралист, — Там ни этологии, ни ветеринарии. Энтомологи есть, этого не отнять, но с животным миром там послабее. Вот в Москве школа хорошая, но они там на биоинформатике повернулись. А этология, за какую не стыдно, есть только в Кинополе.

— В Кинополе? Биология? Да тут футбола нормального нет!

— Естественно, что нет! Все футболисты ушли в биологию.

Отсюда, с третьего этажа Южного Вокзала, Кинополь казался почти бесконечным.

Даже не верилось, что он будет жить в таком большом и замечательном городе. Уже привокзальная площадь казалось ему небольшим музеем. Высокие, ещё сталинского ампира дома с полукруглыми окнами и выступающими колоннами, трамвай, зазвеневший прямо под ногами, пёстрые рекламные щиты — всё казалось невероятно красивым.

— Давно ждешь?

— Нет, минуты две-три.

Александр Волченя обернулся и кивнул, сдержанно улыбаясь и по-прежнему не выпуская из рук книгу Любищева.

Волченя немного боялся, что дядя его просто не найдёт — ведь прошло уже пять лет — и всё равно просил встретиться не на перроне, а возле огромного круглого окна, немного похожего на окно-розу готического собора. Будущий студент хотел получше разглядеть город, в котором ему предстояло учиться.

— Можно, я тоже буду тебя Лаксом называть. Сестра постоянно так говорит, так что я не представляю тебя под другим именем.

— Да, конечно. Меня все так зовут.

Дома, в Оксиринске, его называли Лаксом и мать, и одноклассники, и даже некоторые учителя. Новое имя приклеилось где-то в младшей школе. Уже тогда его почерк был таким неразборчивым, что ему прочили карьеру врача или программиста. Когда маленький Волченя подписывал тетради, первое "А" в слове "Александр" так и норовило склеиться с "л", а "е", в свою очередь, было неотличимо от "а". Учителя, привыкшие к латышским словоформам и западно-полесскому самосознанию, думали, что это имя и так и читали — "Лаксандр Волченя". Позже одноклассники урезали это до "Лакса".

Волченя не возражал и решил, что при случае даст это имя какому-нибудь новооткрытому виду.

— Насмотрелся?

— Да. У вас замечательный город.

— Если пожить — он становится ещё лучше.

Дядя Волчени со стороны матери — Антон Триколич — не был похож на сестру. В меру упитанный и сангвиничный, он смотрел на мир с одобрением. Глядя на его толстые пальцы, мало кто мог бы поверить, что он хороший хирург, а увидевший лицо ни за что бы не догадался, что он уже почти десять лет жёстко, чётко и умело руководит небольшой ветеринарной клиникой, которая считалась одной из лучших не только в Кинополе, но и во всей Прибалтике.