Общий файл

Последним его потрясением была русалка, скользнувшая быстрой тенью под водой и запрыгнувшая в лодку, от чего та резко качнулась, зачерпнув с полведра воды. Русалок Ниваль, конечно, видел в гавани, когда был ребенком, но не так близко. Не зная, чего от неё ожидать, он настороженно наблюдал за ней, отгоняя опасливую мысль, что надо бы восполнить пробелы в своих знаниях об анатомии гуманоидных рас — а вдруг между людьми и мерменами все-таки возможен физический контакт, а он ни сном, ни духом? Предупрежден — вооружен. Однако, русалка просто сидела, помахивая радужно-перламутровым хвостом и с любопытством поглядывая на него из под длинных тёмно-синих ресниц, бросающих тень на бледное с зеленцой лицо. Когда канал стал мельчать и расширяться, а впереди показались ступеньки, она неожиданно чмокнула его в губы, — вкус поцелуя показался ему солёным, как морская вода, — и, хихикнув, перевалилась через борт, скользнув хвостом по его и без того мокрым коленям. Посмотрев вслед стремительно удаляющейся морской деве, он вытер губы тыльной стороной ладони и чертыхнулся. Чёрт те что, а не бордель!

Когда это полное неожиданностей и — чего уж скрывать — порядком раздразнившее его путешествие закончилось, он попал в большой круглый холл, действительно напоминавший залитую серебристым лунным светом оранжерею под открытым небом. Фруктовые пальмы, тропические деревья со стелющимися по ним цветущими лианами, звенящие водопады, пруды с кувшинками и лотосами, увитые плющом и виноградом ниши и альковы с сиденьями, стилизованные то под древние развалины, то под пещеры с разбитыми лодками и расписными сундуками, то под полуобвалившиеся балкончики с иллюзией открывающейся перспективы — все это располагалось хаотично, превращая холл в подобие загадочного острова, сохранившего следы присутствия древних цивилизаций. Наверху, в просветах густых крон, мерцало бриллиантами ночное небо — тоже, скорее всего, иллюзорное. Даже сквозь расколотые мраморные плиты пола прорастала трогательная нежно-зелёная травка. И запахи, и щебет птиц, и порхающие бабочки — всё было настоящим. По саду бродили несколько скучающего вида женщин и пара мужчин, преимущественно смешанных кровей. Одежды на них было не больше, чем на танцующих в гроте, но вели они себя скромнее, чем можно было ожидать. Они оживлялись при появлении Ниваля, но никто не пытался приставать и навязывать своё общество, как в каком-нибудь паршивом притоне. Между тем, клиентов, кроме него, в холле не было, и этот факт его заинтересовал. Что в таком городе, как Уотредип, мешало наплыву посетителей в шикарный публичный дом с репутацией? Уж точно не грабительский входной сбор. В попытках узнать, что тут не так, на откровенность обслуги полагаться не приходилось. Поэтому, Ниваль решил найти болтливую или болтливого среди персонала — при правильном подходе, эта тактика самая результативная.

Пробравшись сквозь замысловато спланированный холл, Ниваль в очередной раз за эту ночь вздрогнул, увидев между двумя арочными проходами несколько выбивающееся из общего стиля монументальное исполинское изваяние голой задастой девицы с арфой, призванное, видимо, настраивать посетителей на серьёзный лад, чтобы они, не дай бог, не залюбовались красотами и не забыли, зачем сюда пришли. Однако, под статуей, на увитых виноградом ажурных садовых качельках, отойдя от культурного и эстетического шока, он рассмотрел кое-что посимпатичнее — светловолосого молодого парня в набедренной повязке и сандалиях, с пронзительно-синими подведёнными глазами, густыми ресницами и милой родинкой над губой. "Ты ж моя радость, смотри, из штанов не выпрыгни от счастья, что тебя заметили".

Увидев, что долгожданный посетитель с ухмылкой смотрит на него, юноша встал и с томной грацией скучающего красавчика ("так уж и быть, покажу вам, как я хорош") потянулся за виноградом. Небрежным движением кинув в рот пару ягод, он снова потянулся, демонстрируя во всей красе своё уставшее от безделья тело, и направил ухоженные стопы к изящному столику с прохладительными напитками. Ниваль, склонив голову, провожал его изучающим взглядом. "Нет, не нравишься ты мне, нежный нарцисс с персиковой кожей, коралловыми губами, гибким станом и в сползшей дальше некуда набедренной повязке, обнаруживающей много интересного. Например, потайной кармашек для чаевых. Ай-яй-яй, небось, оказываешь дополнительные услуги, подрываешь престиж заведения. Значит, ты и есть моя судьба". Ниваль решил, что от предприимчивого паренька ему будет больше пользы, чем от девицы в красном, уже уставшей посылать ему сигналы. Хотя бы потому, что её облик уж очень напоминал грандиозную даму с арфой — как будто с неё ваяли. "Чувствую, она навеки врезалась мне в память, не дай бог, приснится".

Решив для очистки совести ещё кого-нибудь поискать, начальник Девятки наткнулся взглядом на рыжеглазого здоровяка, чей внешний вид явно намекал на присутствие в его сложном геноме демонической составляющей. Здоровяк стоял, облокотившись на обломок мраморной колонны, и, почуяв потенциального клиента, не спускал с Ниваля вожделеющих глаз. Идея оказаться с ним в кабинете Нивалю не понравилась. "Как говорит наш юный Мелрой, нетушки, — он беззастенчиво показал здоровяку язык, за что был одарён ещё более страстным взглядом, — к тебе, волосатое чудище, я спиной в трезвом уме не повернусь. Да и в нетрезвом вряд ли".

Отказавшись от идеи искать от добра добра, Ниваль с победоносным видом домашнего кота, поймавшего птичку, двинулся к светловолосому прелестнику. Рассмотрев парня вблизи, он обнаружил, что глаза у него на самом деле разные. Один голубой, другой зелёный. Большие, глубокие и очень внимательные глаза. И он был старше, чем хотел казаться — лет двадцать ему точно было. Он был определённо интересен. Оставалось лишь досадовать на парня за то, что встретился ему в борделе, и на самого себя за то, что выбрал именно его. Но и отступать не хотелось.

Кинув вопросительный взгляд из-под густых подкрашенных ресниц и улыбнувшись уголком рта, парень молча поднял кувшин с сангрией. Ниваль кивнул и через несколько секунд принял серебряный кубок с освежающим фруктовым вином, не отказав себе в удовольствии задержать его руку в своей, посмотрев в глаза. Незаметное движение — и пальцы начальника Девятки небрежно скользнули за набедренную повязку, опустив в зачарованный потайной карманчик три уотердипские платиновые монетки в форме солнца. Молодой человек кивнул и улыбнулся слегка виновато.

— Это слишком много за то, что я смогу предложить уважаемому гостю в кабинете.

— Я знаю, за что плачу, — шепнул ему на ухо Ниваль.

Парень пожал плечами — дело ваше, в случае чего у меня ваших денег не найдут — и под завистливыми взглядами менее успешных коллег повел его в следующий зал, не забыв захватить с качелей свою лютню — Ниваль её только теперь заметил. Начальник Девятки был столь доволен собой, что не стал брать в голову предупреждающее мерцание магического перстня-амулета. В таком месте, как "Сады благодати" не может не быть магии, наверняка своей красотой и аурой очарования они наполовину обязаны обслуживающим их магам.

В зале с кабинетами, более тёмном, оформленном в бордовых тонах, атмосфера была оживлённее, чем в полусонном холле. Это было похоже на досадно резкий переход от флирта к сексу. Если прогулка по потрясающему воображение гроту и расслабляющему оазису ещё оставляла иллюзию дразнящей лёгкости, непринуждённости и возможности в любой момент отказаться от дальнейших действий, получив удовольствие от общения, то здесь всё показалось Нивалю пропитанным агрессивной, подавляющей, пахнущей тяжёлыми благовониями чувственностью.

На круглых, освещённых факелами подмостках в окружении столиков, из которых едва ли треть была занята, выступали обещанные привратником жонглёры и акробаты. Представление действительно не оставило Ниваля равнодушным. Если на выряженную в калимшанский наряд одалиски девицу-полурослика, выступавшую с удавом он ещё мог смотреть с ленивым интересом, то практически обнажённая темнокожая чондатанка с более тёмным, чем у Солы, оттенком кожи заставила его остановиться и, с предательски заколотившимся сердцем, медленно опуститься на полукруглый диванчик за свободным столиком. Под нестройные аплодисменты и пьяные крики одобрения она принуждала раскрасневшегося беловолосого полуэльфа целовать ей ноги, сплеталась с ним в недвусмысленном танце, изгибаясь чёрной пантерой в отблеске факелов, и вообще творила черт знает что. Это зрелище — безусловно, гвоздь программы, — вызвало у него смешанные чувства. Хотелось то ли провалиться сквозь землю, чтобы этого не видеть и не быть к этому причастным, то ли поубивать всех, кто на это смотрит, то ли глядеть, не отрываясь, ощущая приятную дрожь под диафрагмой и подбирающийся к горлу холодок.

Нежная золотисто-коричневая кожа, идеальный изгиб спины, стекающие по пояснице струйки воды, которые хочется слизывать... Темный сосок, твердеющий от прикосновения языка... Блестящая капелька в ложбинке пупка... Такой непривычный, но неожиданно приятный сладковатый запах... Свежий рубец на голени. И несколько старых на пояснице и бедре.... Загадочные красные драконьи руны на смуглой щиколотке...

Не нравится? Неужели вот так не нравится? Нравится же, я чувствую...

Очнувшись, Ниваль, почувствовал, что чуть не потерял контроль над собой. Он разжал непроизвольно стиснутые до боли кулаки и, мысленно обозвав себя слюнтяем, облизнул пересохшие губы и тремя большими судорожными глотками осушил свой кубок. И раздраженно подтолкнул своего провожатого, который уже успел устроиться рядом, ненавязчиво массируя затылок поглаживая за ухом.

— Вы такой напряжённый, — обиженно проворковал парень.

— Ничего, сейчас расслаблюсь, — буркнул он в ответ, — пошли.

Служитель, дежуривший у входа в выбранный Нивалем чёрный кабинет, с поклоном спросил его, что подать.

— Печень дикой леукротты, тушёную в молоке чёрного единорога. Нет? А я думал, у вас приличное заведение. Тогда мне воды, а ему на усмотрение.

* * *

*

Чёрный кабинет оказался круглой комнаткой в конце короткого узкого коридора, отделённого от зала не очень плотной занавеской. По периметру — диван, обитый пупырчатой кожей какого-то зверя. Посередине — круглый столик с фруктами и напитками и небольшой пятачок для танцев. Тёмные стены, потолок, имитирующий ночное небо, приглушённый свет дымящихся прозрачных, матово-фиолетовых бра. По меркам этого заведения, вполне аскетичная обстановка.

Как только Ниваль плюхнулся на широкий диван, на котором можно было полулежать, опершись на спинку, он первым делом потянулся к графину с водой и стал жадно пить, проливая на подбородок и шею. При этом он недобро поглядывал на своего визави, устроившегося с лютней, поджав ноги. И у него была причина злиться. Через минуту после того, как он, приклеенный к диванчику у подмостков, выхлебал, не чувствуя вкуса, всё своё вино, настроение у него резко упало. Если бы он не засмотрелся на темнокожую танцовщицу и не потерял бдительности, то никогда не стал бы его пить. Этот бездельник пытался опоить его зельем феналопы — сильнейшим афродизиаком, имеющим к тому же лёгкий психотропный эффект. Того, что он подействует, можно было не опасаться — специально тренированный организм Ниваля умел справляться с такими вещами. Но чувство жажды было обеспечено надолго.

Парень, однако, не обращал внимания на его мрачный взгляд. Загадочно улыбался, склонив голову и нежно перебирая струны. Бард заглядывал в тёмно-голубые, наливающиеся тяжестью глаза Ниваля, и длинные красивые пальцы словно не скользили по медным струнам лютни, а задевали чувствительные, звенящие ниточки его души. И бесформенная, безликая импровизация, ловя его настроение, его спрятанные эмоции, его неосознаваемую внутреннюю музыку, наполнялась свежими оттенками, лирическими пассажами и приглушенными обертонами, превращаясь в волшебную мелодию его грёз. Он вязнул, тонул, растворялся в ней — и не хотел сопротивляться.

* * *

*

Вечно-тёплое ласковое море. Вечно-зелёная полоса бамбуков и финиковых пальм. Вечно-чистый пепельно-белый теплый, струящийся песок. Песчинка к песчинке. Песчинка к песчинке. На них можно смотреть бесконечно. Вечно. Как и на это море. На это вечно-ясное небо. И вечно-вечно-весеннее солнце. Вечное блаженство. Вечный рай.

— А пива в этом раю не дают? Или какого-нибудь нектара? Но хорошо бы со вкусом пива.

Ниваль перевернулся со спины на живот и узрел между бамбуками скалу с янтарным пенистым водопадиком.

Ошарашенный, он сел и похлопал себя по плечам, бёдрам, животу. Он ощущал своё тело, и это было тело взрослого мужчины. Никаких других признаков, по которым можно было бы судить о том, что он собой представляет — глуп он или умён, безграмотен или образован, утончён или неотёсан, подл или благороден, каковы его опыт, взгляды, принципы, цели и увлечения — не было. Он не находил их внутри себя. Сколько-нибудь содержательными воспоминаниями он тоже не мог похвастаться. Этот рай был его жизненным пространством, а искрящийся на солнце и бурлящий пеной водопад — единственным пока желанием, которое можно было легко удовлетворить, встав и пройдя несколько десятков шагов. Что он и сделал.

— Уотердипское, — блаженно выдохнул он, набрав живительной золотистой влаги из маленького хрустального прудика под водопадом и хлебнув из сложенных лодочкой ладоней. — Уотердипское... Уотердип.

Уотердип. Маленькая оранжевая искорка сверкнула на его руке — это был серебряный перстень изящной работы с крупным янтарем. Блеснул и погас. Что-то мелькнуло и в его сознании, связанное со словом Уотердип и с этим перстнем. Пронеслось и тут же утонуло в потоке нахлынувших на него новых сладостных ощущений.

— Ты не чужой здесь, ты наш, а мы твои, — пели ему бамбуки.

— Я — твои мечты, — безмолвно внушало бесконечное небо.

И он верил им. Верил больше, чем самому себе, потому что самого себя он даже не знал. Потому что они — это он. Вечный, девственно-чистый мир, который весь — его. Который его прошлое, настоящее и будущее. Он не может существовать без него. Он счастлив им и сам поит его этим счастьем.

И Ниваль смеялся, как ребенок, и бегал по пляжу, вздымая тучи песка, а потом, захотев разнообразия, играл сам с собою в мяч — да, здесь для него нашелся и мяч, и отличный мяч, какого у него никогда не было. А что было? Где, когда? Он не мог этого вспомнить. Потом он купался до посинения, потом валялся на песке, раскинув руки и ноги, и снова бегал.

А потом ему это вдруг наскучило и снова захотелось что-то придумать, и он запустил руки в сырой песок в полосе прибоя, с упоением ощущая его влажную прохладу, щекочущую кончики пальцев и ладони. И в его руках смесь морской воды и песка стала превращаться в материал, из которого можно было сделать что-то интересное и необычное. Он попытался снять перстень, под который набивался песок, но не смог, он словно сросся с ним. Пришлось смириться и почаще ополаскивать руку. Вскоре вдоль кромки изумрудно-синей воды выстроилась армия причудливых фигурок.