| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Психотропныесредства вкупе с традиционными методикамидопроса хороши по отношению к человекусо здоровой психикой и сильной мотивациейна скрытие какой-то конкретной информации.Достаточно пробиться через внутреннююзащиту, и объект выложит все как на духу.Но в данном случае допрашиваемый проявлялвсе признаки шизофрении, усугубленнойалкоголизмом. Сведения, которые от неготребовалось получить, оказались скрытыв лабиринтах памяти, захоронены подмноголетними слоями комплексов истрахов. Так что и сам допрашиваемыйбыл порой не в состоянии отличить, гдеправда, а где фантазия. Поэтому пришлосьприбегнуть к старому доброму“психофизическому” воздействию, вкотором новейшие достижения фармакологиибыли только подспорьем…
У радиста неоставалось ни единого шанса, теперь онбыл не властен над своей судьбой, попавв отлаженный механизм форсированногодознания. Он сидел, привязанный к креслу,блаженно улыбался и пускал слюни. В егосознании, разбитом на множество осколков,все происходящее было не страшнойпыткой, а исповедью.
Палачи оказалисьлучшими товарищами, суровыми, ноблагожелательными. Они не мучили его,а помогали пройти трудной тропойочищения, искренне желая избавить новогодруга от непосильного груза вины. Летчикждал, когда они снова начнут спрашивать,готовый припомнить любую мелочь,счастливый, что он может избавиться отсобственных демонов и помочь этимзамечательным, понимающим людям.Очередного укола он не почувствовал,лишь сознание померкло, будто во всеммире разом выключили свет….
— Как только пропадетпульс, немедленно "в долгий путь",— указал Опоссум одному из трех своихассистентов в сторону оцинкованнойдвери, за которой располагался"военно-полевой крематорий".
— Подготовьте вседокументы для суда, — приказал он второму.И в этом случае опять же не пришлосьобъяснять очевидное.
АмериканскаяФемида обычно слепа по отношению кгастарбайтерам. Нелегальные мигранты,на которых не распространяется законо минимальной почасовой оплате труда,нужны Америке как любой богатойдемократической стране. Без них рыночнаяэкономика просто не сможет нормальнофункционировать — граждане США предпочитаютжить на пособия по безработице, но немыть посуду в дешевых закусочных ичистить засорившиеся клозеты вафро-американских кварталах. Однако вслучае необходимости карающий мечдемократии действует с быстротой молнии.
К вечеру департаментпо персоналу кэнтонского отделения«Нисан моторз инкопорейтед» получилписьмо из иммиграционного агентстваМинистерства внутренней безопасности.К письму прилагалось постановлениесуда о том, что нелегальный иммигрантиз Албании, скрывавшийся под именемКшиштоф Стрембджинский, был обнаруженофицерами агентства в результатеплановой проверки, задержан и высланиз страны.
ВакансияСтрембджинского была заполнена в течениешести часов. Освободившуюся должностьзанял двадцатилетний выпускник колледжа,в ожидании повышения подрабатывающийгрузчиком на складе элементов ходовойчасти, а на его место, в свою очередь,заступил чернокожий житель Джексона,чья заявка оказалась первой в базеданных. На основании постановления судализинговый контракт со Стрембджинскимбыл разорван, и через три дня в занимаемыйим коттедж вселились новые хозяева -вновь назначенный инженер из департаментаконтроля качества с женой.
Механизм, укрытыйот сторонних глаз, уже начал неумолимоедвижение, методично перемалывая судьбымногих людей во имя достижения четкойи практичной цели. И трусливый радист,и спившийся штурман, умерший от передоза“сыворотки правды” были в этом потокедаже не щепками, а пылинками, неразличимымивзгляду ...
9.Поминальные сны
Покая, отхлебывая из явдохиной “пляшанки”,переваливал обратно в могильную ямупару кубов земли, тени от тополейрастворились в сухой траве, и надкладбищем начали сгущаться сумерки.Все время, пока шла работа, девчонкаждала в стороне, тщательно глядя всторону и закрываясь рукавом. Иногдадоносились приглушенные всхлипы. Поуму, конечно, надо было подойти ипопробовать успокоить... Но лучше яхолмик попытаюсь в меру возможностейвыровнять, пока еще хоть что-то видно,чем буду нести стандартное положенноевранье.
Еще ладно, если быя чувствовал хоть малейшее сострадание...Но к облепленному мухами пакету, которыйбыл тем, что осталось от ее папки, яничего, кроме брезгливости не испытываю.Хотя, что еще может вызывать обгрызенныйбродячими собаками труп совершеннонезнакомого человека? В общем, работаюи не отвлекаюсь. Почти закончил… Все,шабаш!
Тихо подходитдевчонка. Шмыгнув в который раз носом,кладет на холмик тощенький букет полевыхцветов. С верхушки скатывается несколькокамешков...
— Спасибо вам,Виктор…
В первое мгновениедаже не понимаю, что это она ко мнеобращается, больно уж тон… неживой. Такс покойными прощаются. Ну в общем-то таки есть. Кошусь на девчонку, пытаясьсообразить, где же все-таки её видел. Авидел точно, и не один раз. Наш Зажопинск— городок маленький. Через полгода можносмело здороваться с каждым, даже еслив упор не помнишь. Один хрен, знакомыкаким-то боком...
— Да не за что.Пошли, что ли? Хул… нечего тут в темнотеделать.
Девчонка киваети идет рядом. Глаза у нее блестят, какплошки с водой, однако не плачет. Вот иумница. Истерика мне после земляныхработ и до принятия вовнутрь народныхантидепрессантов нужна, как ежу кальсоны.Да и делать-то нам действительно, здесьнечего. После захода солнца за искореженнойневысокой оградой кладбища всякаяхрень творится. Алкашня с наркоманами— это мелочи, досадные, но привычные. Ипохлеще бывает. В “Ласточке” мужикитрепались, как с месяц назад пацанахоронили — в пьяной драке на нож несколькораз наткнулся. Какие-то уроды в ту женочь могилу разрыли. Ценного ничего ненашли, так сперли, придурки, белыетапочки...
У выхода, глупотаращась на тусклый фонарь, нас поджидаетхмурый сторож. Принимает четыре лопаты,которые я с грохотом сваливаю с плеча.Заметив горлышко, торчащее из кармана,делано вздыхает. В бутылке остается ещепару глотков, но я взглядом посылаю его… далеко, в общем, посылаю. Ты хотьобсоболезнуйся, да только обломишься.Пока я горбатился и мозоли набивал, ты,мудак, яйца чесал! Даже не подошел узнать,как процесс движется. Так что — лесом!
Задача, поставленнаявышестоящим командованием, выполнена.Стало быть, до самого утра я, как тотВини-Пух, совершенно свободен. Аследовательно, пора подумать о досугеи культурной программе на вечер. Петровроде бы собирался подвалить со своейненаглядной посудомойкой. Очень кстати!Друг мой хохол, как он это любит, в темпевальса нажрется и отрубится. А уж мы-тос его пассией времени зря терять небудем. К обоюдному удовольствию — бабумне после сегодняшнего ужастика хочетсяжутко, аж под ложечкой ноет.
Надо бы, конечно,возвратиться на базар и забрать второйположенный мне пузырь, но тут нужномыслить стратегически. Как говорится,на шаг вперед. На сегодня нам бухла вродебы достаточно набирается. А завтра утромЛюбина “Хортица” придется мне оченькстати. И на опохмел, и вообще. Понедельник— он день тяжелый … Так что пойду я сейчаспрямо домой.
Оставив материальноответственного наемника коммунхоза сшанцевым инструментом, выходим заограду. По аллее, ведущей от кладбища кдороге, двигаемся к поселку.
— Ну что, — напервом же перекрестке оборачиваюсь кдевчонке, плетущейся сбоку, — будемпрощаться?
Она отвечаетнепонимающим взглядом, будто мой вопросне только застает врасплох, но еще икрайне дурацкий. Да и хрен с тобой.Пожимаю плечами и мы, бок-о-бок, движемсядальше. По дороге с облаками, блин, иобратно…
ДОСы — то есть, впереводе с армейского на человеческий— дома офицерского состава, вдоль которыхмы топаем, вполне годятся для съемоквоенных фильмов. О блокадном Ленинграде,к примеру. Фасады — словно вчера бомбили,почти из каждой форточки торчит жестянаятруба буржуйки. Газ за массовую неуплатуотключили еще прошлым летом, а отапливатьсяэлектричеством по карману разве чтоместной элите: колхозным воротилам дабандитским топ-менеджерам. Так что -печная труба как примета времени…
Вот и мой дом.Девчонка, и не подумав прощаться,сворачивает вместе со мной. Не понял,она что, в гости напрашивается? Радость-токакая. Вот уж чего мне сегодня категорическине нужно! Сурово нахмурившись, прямочерез чахлый газон шагаю к подъезду.Девчонка, за ногу ее, да об стену, неотстает. Правда, по пожухлой траве непошла — обежала по дорожке. Перегнавменя, шмыгает в обшарпанную подъезднуюдверь и тупотит по гулкой бетоннойлестнице.
— Здравствуй,деточка! — звучит сверху старушечийголос. Соседка этажом выше, котораявечно жалуется на мои вечерние посиделки.Стало быть, эту пигалицу знает …
— Здрасьте, бабаНина! — пищит моя работодательница.
— Горе-то какое! -начинает причитать бабка. — Витюшахорошим был человеком, царствие емунебесное ...
Бабкины фальшивыежалобы прерывает девчачий рев. И тут японимаю, что дебил. Ну конечно, где ещея мог видеть эту девчонку!? Это же, блин,та самая старшеклассница и есть. Соседка,у которой я все никак линейку попроситьне собрался. Вот, значит, как... Ее отец,которого мы только что похоронили — тотсамый Витек Сербин — в прошлом боевойлетун, что иногда на рюмку чая забредал?
Печень у тезкибыла точно ни к черту, развозило его,как пионера. После второй начиналтрепаться о полетах, дежурствах. Послетретьей и до отруба — о бомберах скрылатыми ракетами с прикрученнымиядрёными боеголовками. Нудел онмногословно и скучно …
Ну конечно, он этои был! И расписывался я у санитаров заСербина! Эх, жизнь, за ногу ее да обпень... Мать у них года три назад умерла.Получается, соседка теперь — круглаясирота. Как ее, Людмила, вроде бы? А яперед девчонкой выеживался, да еще иденег стряс, как последняя сука! Захотелосьпровалиться сквозь землю…
Бегу вслед,перепрыгивая через две-три ступеньки.Она стоит перед дверью, всхлипывает иникак не может попасть ключом в щельзамка.
— Тебя ведь Людазовут? — спрашиваю, уставившись навыпирающие из-под черной застираннойфутболки острые лопатки. Обычно ведь срюкзачком ходит…
Девчонка резкоостанавливается на середине пролета,поворачивается. Лицо опухшее, в пятнах...
— Не Люда, а Мила!
Да ну хоть Фёкла,если для нее так важно! Характер, блин…С трудом выдавливаю слова:
— Слушай, ты извинименя, что я так вот это... Что... Деньги стебя взял... Короче, с зарплаты помогу,чем смогу. Ну и так, вообще, если что,обращайся. Соседи ведь…
— Спасибо! А яподумала, что вы такой же, как все эти...А вы что, меня совсем не узнали?
Поняла в чем дело… Покаянно киваю, виновато развожуруки. Ну что скажешь, если действительноне узнал. Последние мозги пропил, блин.
Судя по растерянномулицу, соседка не знает, то ли радоватьсяей, то ли обижаться. Лицо у нее сновакривится, уголки губ идут вниз. Похоже,вот-вот снова зарыдает.
Так, пока реветьснова не начала, надо разговор поддержать.
— Ты, получается,совсем одна осталась? Что дальше делатьдумаешь? Родня хоть есть?
— Тетка в России,в Брянске, — девчонка закрывает лицоузкими ладошками и все-таки захлебываетсяслезами, в который уже раз за этот день.
Поддержал, блин,разговор, отвлек, понимаешь…
Чтобы хоть как-тоуспокоить, осторожно беру ее за худенькиеплечи, шепчу тупую банальщину, типа: нухватит, не плачь, все хорошо будет...Шепчу, и понимаю, что несу херню. Не будетни лучше, ни хорошо. И чем дальше, темхуже будет…
К счастью, Милабыстро берет себя в руки.
— Виктор, — шепчетона, то и дело всхлипывая, — у меня здесьнет никого. Мне страшно! Может, у меняпосидим, папу помянем? Там коньяк остался,я ужин приготовлю…
Последние словаприходится чуть ли не по губам читать.Ох и не вовремя все это, скоро Петроподвалит. Но и девчонку в таком состояниибросать тоже нельзя. Тем более, чтоконьяк... Киваю, и мы временно расстаемся.Она к себе, я к себе.
Хорошо, что успелидо того, как воду отключат. Быстро смываюкладбищенскую грязь пополам с рабочимпотом, захлопываю дверь и звоню соседке.Из щелей уже тянется головокружительныйаромат вареной картошки…
Двухкомнатнаяквартира Сербиных, в отличие от моейберлоги-однушки, имеет вполне жилойвид. Пока топчусь в коридоре, прикидывая,куда бы поставить грязные кроссовки,ненароком заглядываю в ближайшуюкомнату. Приличная мебель, годоввосьмидесятых еще. Симпатичные, не особои выгоревшие обои. На серванте рядкомнепременные слоники, на тумбочкахвышитые салфетки. На стенах с десятокфотографий. Сосед в фуражке и при погонах,самолеты, групповые снимки и прочаявоенная херь…
Озлившись сам насебя, стаскиваю обувь, аккуратно ставлюу стены и шлепаю на кухню. Хорошо хоть,носки чистые нашлись, а то и раскрытоенастежь окно не спасло бы… Как-то неуютномне в этом доме… Не соответствуем мыдруг другу, вот как. Но картошка и, опятьже, коньяк…
Мы поминаем Витюуже часа полтора, а может и больше. Часовна кухне нет, а когда стемнело, фиг тыопределишь точное время... Тарелка передомной пустеет уже раз третий. Давно такне ел вкусно! Картошка с тушенкой послетяжелого дня проваливается в меня стакой скоростью, будто внутри бездонныйколодец.
Остаток Явдохинойбормотухи приговорен, да и большая,ноль-семь, бутылка дрянного коньяка“Ужгород” скоро покажет дно. Ну, комудрянного, а после того “мохито”, котороепритаскивает Петро со своей слабой напередок подругой — просто “Вдова Клико12”.
На алкоголь восновном, конечно, я налегаю, но подхорошую еду мягко пошло, в голову почтине бьет. Девчонка, сидящая напротив,крохотными глоточками мурыжит от силы,третью рюмку. Хотя, жара и переживаниясвое грязное дело делают — ее заметноразвозит.
— Тебе лет сколько?— в перерывах между тарелками спрашиваюдля поддержания разговора.
— Шестнадцать... -выдавливает она. — Через два месяца...
— Ну вот, видишькак оно получается... — продолжаю нестивсякую хрень, лишь бы самому не молчать,и ей не дать времени задуматься. — Давай,еще раз за отца твоего, земля ему пухом…
Не чокаемся. Мила,подцепив вилкой кусочек картошины,собравшись с духом, пытается выпитьзалпом, но не может одолеть и половины.И хорошо, что не можешь. Надо оно тебе,девочка?... Я опрокидываю в себя полстакана,и вот тут-то "Ужиный город" наконецбьет по мозгам. Комната начинает понемногукачаться из стороны в сторону. Из всехуглов наплывает сиреневый туман. Все,писец котенку, больше ссать не будет…
Мы, кажется, ещенесколько раз опрокидываем рюмки. Сновазакусываем. Что-то рассказываю. О чем -не знаю. Язык работает отдельно отголовы, а та давно уже объявила незалежностьот тела. Потом, кажись, иду в туалет. Тоесть что собираюсь — точно, однаконепослушные ноги зачем-то несут не всанузел, а в комнату. Там почему-то Мила.Сидит на диване, обхватив обтянутыеджинсами острые коленки. Плачет.
Кого она мне такнапоминает, а? Бывшую жену? Нет, скореету лярву, которая окончательно угробиламою и без того невзлетную жизнь? Вотнекстати вспомнил… А из головы теперьне выкинешь, — все равно, что не думатьо белой обезьяне.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
