Это вам не свечки делать

— О как, Ибрик!

Это было первое, что я услышал.

— Давненько не заглядывал. В чем признаваться будешь?

Это было второе.

Стражников, которые меня узнали, я словно впервые видел. Еще бы, они тогда были в полном порядке, а во мне, на момент задержания, плескалось пол литра крепкой персиковой настойки, вдобавок были отбиты почки. Отбитые почки нейтрализуют излишнее любопытство и желание общаться с окружающими. По крайней мере у меня.

Вежливо кивнув и изобразив радость от встречи, я потребовал Хити.

— Давай сразу судью, у нас времени мало, — деловито предложил дежурный, и я, повинуясь внезапному порыву, сунул ему под нос бумагу с невразумительной надписью.

Здорово получилось. В участке было еще трое стражников, и все, как один, сунулись читать через плечо дежурного, и сразу убрали ладошки от дубинок. Это радовало. Правда, господина Хити на месте не оказалось, но остальные стражники проявили дружелюбие и быстро просветили, кто из господ жаловался на искомый мусор. Правда, достать образцы я не мог, тыквы давно вывезли и уничтожили, как последствия хулиганских действий.

Потом был обход дворников. Та еще публика, надо заметить. Все важные до невозможности, все плевали на бумагу от сюрта, и, если бы не такии, вообще не стали бы со мной разговаривать. Нет, серьезно, можно подумать, что талантливый художник и свечных дел мастер просто ослиная задница по сравнению с людьми, умеющими пользоваться метлой и лопатой. А все из-за того, что жили они в более престижном районе, пусть и в сараях, подвалах или на чердаках. Странные люди. Однако монеты развязали пару языков, и вскоре я стал гордым обладателем обломков тыкв.

Вот так, сгибаясь под тяжестью на редкость вонючего мешка я отправился домой. По пути толкнул этим мешком пару господ, не успевших увернуться, но все это совершенно случайно, честное слово.

Одолев треть пути, я вдруг сообразил, что за всеми переживаниями и приключениями забыл поесть, а время уже далеко за полдень. По дороге, конечно, встречались лотошники, с полными лотками пирогов, горячих лепешек, медового печенья и прочей выпечки, но, чтобы поесть пришлось бы поставить мешок на землю, и тогда могли начаться неприятности. Так меня принимали за слугу, тащившего овощи экстравагантному хозяину, а увидев прохлаждающимся, могли и стражу позвать. Вот и пришлось тащиться дальше, напрягая ноющую спину и пошатываясь от голода.

На половине пути я сдался, свалил мешок на мостовую, и, быстро обернувшись по сторонам, заприметил пустую двуколку. Подозрительную личность вроде меня, да еще с таким грузом возница подсаживать не спешил, и пришлось пообещать ему двойную плату. Дороговато, конечно, зато домчали меня с ветерком. Жаль только, кучер разговорчивый попался, всю дорогу шутил по поводу запаха тыкв, но мне было плевать. Пусть себе языком мелет, зато спина не болит.

Я втащил проклятый мешок в дом, прямо к столу охранника, и вытер лоб.

— Я, вообще-то, сегодня капустную запеканку делать собрался, — с сомнением поведя носом, поведал Ситу. — Дару тыкву как-то не очень.

— Еще пара стаканов и ты не то что запеканку, масло на хлеб не намажешь, — предупредил я.

— Я свою дозу знаю, — гордо заверил Ситу, выудил из-под стола кувшин, заглянул внутрь одним глазом, подумал, налил себе полстакана и добавил. — А будешь вякать, дам по шее. Понял?

Он выпил стакан одним глотком, с наслаждением выдохнул и, щурясь словно кот, откинулся на спинку стула.

— Кстати, — вспомнил Ситу, — там к Дару дамочка одна заявилась, ты лучше спрячься, мало ли что.

Договорить он не успел. Из кабинета Дару раздался знакомый крик, и я, забыв о мешке, ринулся спасать сюрта.

Ибру стояла перед столом, уперев руки в бока, и даже бровью не повела на мое появление, а Дару, развалившись в кресле, слушал ее со слегка обалдевшим видом, но держался вежливо.

— Я требую! Вы меня понимаете? Требую его вернуть! Вы подвергаете моего брата опасности! Пока Ибри не исполнится двадцать лет, я за него отвечаю, и что я вижу? Сегодня утром соседи сообщают, что он шатается по улицам избитый, в окровавленной одежде, с подозрительным и явно тяжелым мешком за спиной!

Ибру, не глядя, протянула руку назад, схватила меня за край жилетки, дернула к столу и, тряхнув как следует, представила сюрту.

— Вы видите? Он же голодный! — тут она развернула меня к себя, смерила с головы до ног грозным взглядом и поджала губы. Это был плохой знак. Ибру прекратила крик и начала цедить сквозь зубы, что было еще более отвратительным знаком. — Он не ел самое меньшее сутки. У него ушиб челюсти, — тут она хлопнула меня по натруженной спине, и я охнул, — потянута спина, — далее она схватила меня за руку, вытянула ее вперед и еще больше разозлилась, — вдобавок перетружены руки! Они трясутся!

— Ибру, прекрати, — взмолился я, и выудил обеденные деньги, — Тут отлично кормят. Вот это мне дали на завтрак, просто я не успел, а в лавку вечером забегу...

— Молчи! — рявкнула Ибру. — Я растила тебя всю жизнь, и если кто и посмеет тебя убить, то только я!

— У вас ведь есть отличный помощник, — тихо напомнил Дару, и сестра, против воли, слегка понизила голос.

— Неп хорошо работает, но это не повод подвергать опасности Ибрика.

— Милая барышня, если речь идет об... увеличении платы, давайте обсудим этот вопрос.

Вот зря он это сказал. Я даже съежился, представив, что может последовать. Я бы и под стол забрался, но времени не хватило.

В комнате повисла тишина. Правильнее сказать — гробовая тишина. Сделав пару шагов вперед, Ибру нависла над столом и прожгла сюрта взглядом. Дару был спокоен, не подозревая, с кем связался, а потому взирал на Ибру с самым заинтересованным видом.

— Значит вы считаете, — зашипела она, как гадюка, — что я продам собственного брата за горсть монет?

Она выпрямилась, сняла с пояса кошелек и аккуратно, выверяя каждое движение, положила его на стол.

— Это — плата, которую вы внесли за помощь Ибри как художника...

— Ибру, не надо, — вмешался я.

— Заткнись, — последовал короткий приказ.

Нет, я не всегда ей подчинялся, просто знал такой тон и очень хотел жить. Сестра действительно считала, что она, и только она имеет право меня убить.

А Ибру тем временем покопошилась в складках платья, достала наш с ней кошелек "на черный день", рывком развязала завязки и вынула монету в два скипа. На столе блеснуло золото, и сестра ткнула в монету пальцем. — Это плата за то, что я забираю его домой, за то, что вы его кормили, и за одежду, предоставленную вами. С этого момента оставьте нашу семью в покое. Ибрик, собирайся, мы уходим.

Я обомлел. Уходить решительно не хотелось.

— Меня кормили, — ни к селу ни к городу заявил я, — и одевали. Вот ботинки.

— Я расплатилась, — отрезала Ибру.

— Но я не хочу уходить! Слушай, я ценю все, что ты делаешь, только мне уже восемнадцать...

Она развернулась ко мне всем корпусом, я отступил, и приготовился бороться до конца, даже ценой собственной жизни. Но тут вмешался Дару. Он встал, с удовольствием потянулся, и толкнул речь.

— Барышня, клянусь, что вашему брату, по моей вине, не было нанесено никакого ущерба. Его разбитая, уж простите, физиономия, образовалась исключительно по... его собственной инициативе. Я же, со своей стороны, вытащил его из неприятностей. Даю слово, что он всегда получает приличное питание. Опять же никто не заставляет его таскать тяжести, его услуги рисовальщика мне нужны значительно больше, чем услуги грузчика. Более того, я оказал вам еще одну услугу, просто в качестве доказательства уважения к вашей семье.

Он обошел стол, приблизился к Ибру, чем изрядно меня напугал, и что-то прошептал ей на ухо.

— Поверьте, — невинно улыбнулся Дару, — это к взаимной выгоде. Теперь, если вы не можете привести пример, когда сюрт Скалистого сюртария нарушал... данное им слово, я прошу вас забрать деньги, не оскорбляя нас обоих. Не могу сказать, что Ибрик не будет подвергаться ни малейшей опасности, но обещаю свести ее к минимуму.

Вот тут стало интересно. То есть моя сестра сбавила тон, прекратила жаждать убийства, убрала со стола деньги, и соизволила коротко кивнуть сюрту.

— Хорошо, — сказала она, точно выверенным тоном, и указала на меня большим пальцем через плечо. — Забирайте. Учтите, Ибри всегда ищет неприятности и, как правило, находит. Так, Рыжий, — теперь Ибру взялась за меня, — слушайся сюрта, веди себя хорошо и никуда без спроса не суйся. Вот, возьми.

Она сунула мне огромный кусок ее фирменного пирога с рыбой, потрепала по щеке и гордо удалилась.

— Однако, — помолчав, выдал Дару.

— О да, — с чувством согласился я, — легко отделались. Вот не думал, что она посмеет так с вами разговаривать.

— Волнуется, — кратко пояснил сюрт, присаживаясь на край стола, — У вас хорошая семья, юноша.

— Ага, — саркастически хмыкнул я, — махнемся? Обречете себя на такое, что драка в подворотне покажется легким развлечением.

— Ладно, — сюрт прихлопнул ладонью по столешнице, — расскажите мне, что удалось узнать, добыть и так далее. Судя по запаху, нам предстоит преизрядная работа.

— Целый мешок принес, — похвастался я, но голод взял свое. — Пирогом поделиться?

— Ситу обидится, — с сомнением проговорил сюрт, глянул на дверь и решился. — А давайте, только... помалкивайте об этом.

Мы уже с час торчали в подвале, складывая куски тыкв. Картина получалась интересная. Первые расколотые тыквы появились десять дней назад. То есть, за одну неделю и четыре дня появилось около тридцати тыкв, пробитых острым предметом так же, как черепушка досточтимого господина Зюре. Это только те, о которых я узнал. Сложили мы не более пяти, но во всех случаях угадывалась одна и та же рука. По словам Дару, само собой. Он что-то вещал про угол удара, и даже разложил овощи в определенном порядке, показывая, как удар приобретает все большую уверенность.

— Вот, видите? — азартно вещал он. — Тут сбита корка, значит, человек дернул свое... оружие недостаточно резко. А вот здесь уже лучше, корка практически не повреждена. Видите?

Мне его доводы казались бредом, но, после того, как он сумел усмирить Ибру, я проникся к сюрту большим уважением и помалкивал, только кивал, думая о своем.

К счастью, Дару отправил меня к себе в комнату, записать во всех подробностях, что произошло за день, и я, наконец, смог избавиться от запаха, стряхнуть с себя налипшие семечки и спокойно посидеть за столом, вместо того, чтобы складывать тыквы.

Писать было легко. У Дару, похоже, водилось полно лишних денег, так как перья и чернила оказались отменного качества. Я едва не забывал макать перо в чернильницу, так легко оно шуршало по бумаге, но, едва я закончил отчет, и собрался отдохнуть, вожделенно поглядывая на кровать, пришел сюрт.

Святые боги! От него так несло, что если раньше я просто недолюбливал запах тыкв, то теперь готов был убить кого угодно за предложение попробовать тыквенную кашу.

— Юноша, мы молодцы! — с порога возвестил сюрт. — Прекрасная работа, просто... прекрасная! Я не ожидал. Вы все успели записать?

С такими словами он, не особенно церемонясь, сцапал кипу листов с моего стола и пробежал глазами.

— Угу. Подведем итоги.

Дару бухнулся на мою постель, задрал ноги на спинку кровати и удовлетворенно выдохнул.

— Хорошо-то как. Но к делу. Итак, — он щелкнул пальцами, отмеряя первое событие, — есть предположительно труп Зюре, но кровь покойного спокойна... как вода, когда мы проносим ее по комнате, за исключением места убийства. Второе, — опять щелчок, — волос убитого "отзывается" на комнату, показывая, что его владелец здесь частенько бывал, но ведет себя... тихо. Юноша, делайте вывод, у вас это хорошо получается.

Прибалдев, я просто таращился на своего работодателя и молчал.

— Ибрик, напрягитесь, — едва не взмолился он, — я не хочу разочароваться.

Мысли замелькали, выдвигая самые невероятные предположения, и я выбрал первое, что пришло в голову.

— Это что, был другой труп? В смысле, не труп Зюре?

— В точку! Тело никто не опознал, мы приняли его по факту. Вроде как похож, найден... в доме, куда посторонние доступа не имеют, стало быть — Зюре.

Тут Дару вскочил, и принялся расхаживать по комнате, теребя подбородок, при этом свободной рукой трогая все вещи, до которых мог дотянуться и переставляя их с места на место. В результате чернильница перекочевала на полку, подсвечник на стол, а коробка спичек на подоконник, но я предпочел промолчать.

— Сегодня четвертый день... проклятье! Сегодня четвертый день! Ибрик, за мной! Сумеете запрячь кобылу за две минуты, и я куплю вам сладкий пряник!

Я мало что понял, вдобавок обещание пряника напоминала подкуп малолетки, но азарт сюрта был заразен, потому я ринулся к конюшне и побил собственный рекорд по запряганию лошадей.

Не прошло и пяти минут, как мы уже мчались к храму святого Дару, презрев все правила вежливости, принятые на дороге. По крайне мере три возницы пообещали освежевать меня заживо, а четверо прошлись по моей родословной.

И все-таки мы опоздали. Над храмом уже поднимался маслянисто-черный столб дыма, у ворот стояли плакальщики, а вдова почтенного Зюре тихо промокала сухие глаза, не забывая сохранять чувство собственного достоинства. Рядом с дамой стояли двое мужчин. Один, коренастый такой, белобрысый, видимо был сын. Второй, повыше, потоньше и кудрявый, был, скорее всего, зять. Дочка не явилась, это понятно, ей за детьми приглядывать надо. Где няньке одной, без матери справиться. Надо ведь детей к мамаше с утра вывести, поздороваться, а вечером доложить, как именно напакостили детки за день. Но я отвлекся. Мужчины поддерживали госпожу Зюре под локотки, время от времени наклонялись к ней и нашептывали нечто утешительное.

Осмотр семейства занял не более трех секунд, и меня отвлек неугомонный Дару. На этот раз он сдержанно выругался сквозь зубы, пробормотав:

— Надо же было так... оплошать.

— Ладно вам, — попытался я его утешить, — мы другой труп найдем.

Вот не думал, что умею так здорово утешать людей. От моих слов Дару встрепенулся, как голубь на солнце, и тихо отступил под сень деревьев, стараясь не привлекать к нам лишнего внимания.

— Ибрик, начинайте носить кепку, — шепнул он. — Ваша рыжая голова привлекает излишнее внимание. Вы умеете воровать цветы?

Да, к переходам сюрта с темы на тему надо привыкнуть. Мы рысью обогнули монастырь, пролезли в дыру под забором, и направились к мертвецкой.

— Другой труп это прекрасная идея, — бросил на ходу сюрт. — Молодец, юноша.

— Всегда пожалуйста, — отозвался я и предупредил, просто на всякий случай. — Только воровать тело я не стану. Воспитание не позволит.

Дару ответить не потрудился, толкнул меня за куст, пропуская праздношатающегося монаха и порысил прямо к дверям.

Покойный Картиж все еще прохлаждался на своем столе. Видимо его похороны были после Зюре. Сюрт едва не наступил на свечу, догоревшую почти до основания, и, судя по размеру огарка, времени у нас было в обрез — монахи должны унести тело до того, как свеча окончательно погаснет, дабы дух не блуждал в темноте в поисках тела... ну и так далее.