Это вам не свечки делать

Это вам не свечи делать.

Глава 1

Вообще-то, мы с сестрой последние десять лет нормально жили, не хуже многих. Мать наша умерла родами, когда я на свет появился, и отец с тех пор обращал на нас мало внимания. Конечно, он научил сестру держать рожок с молоком, чтобы меня кормить, но, в целом, он больше уделял времени лавке, чем нам. Это было к лучшему, особенно с тех пор, как отец начал пить всерьез. По чести, пил он не так уж долго, ибо вскоре попал под бочку с медом, и почил в бозе. Тут уж сестре пришлось изрядно побороться, чтобы добрый судья оставил за нами свечную мастерскую и лавку. Спасло то, что сестра, проявив изрядную изобретательность, была признанна достойной обрести надо мной опекунство.

Не думаю, что в тот момент ее это особенно порадовало, но вдвоем выжить проще, и еще я был придатком к лавке. Нет меня, нет и лавки. Мать назвала первого ребенка Ибр_у, что в переводе с древнего языка означает "Счастливая", мама была образованной женщиной. А меня отец, для созвучия с именем сестры обозвал Ибр_и. В древних языках он был несилен, служитель храма, который регистрировал рождение, оказался человеком с юмором и записал, как велели. С тех пор меня зовут Ибри — в свободном переводе — Рыжий бес. Думаю мамина душа, при встрече, все высказала отцу.

Вскоре соседи переименовали меня, к восторгу сестры, в Ибрика. Так в дальних сюртариях называют ковшики для варки кофе. Тоже не сахар, но все же лучше Рыжего беса. Ибру, правда, называла в моменты гнева Рыжей Сволочью, можно подумать, что сама она снежная блондинка и ангел по натуре.

Итак, в течение четырех лет мы кое-как справлялись. Поскольку отец считал Ибру одушевленным предметом, он успел обучить ее свечному делу, и сестра схватывала все буквально на лету. Чтоб не соврать, лет в десять она уже ухитрялась подбирать травы для ароматических свеч в три раза лучше отца, а терпением превосходила его во все десять. Я же был на подхвате — воск притащить, сало растопить, готовые свечи рассортировать, и, естественно, оббегать пасеки на предмет цен на воск.

Став хозяйкой, Ибру быстро сообразила, насколько выгоднее поставить собственные ульи на заднем дворе, благо, жили мы почти на окраине, и за полгода освоила пасечное дело, занявшись еще и торговлей медом. Я уже говорил, что она сестра талант.

Ибру привыкла пахать как лошадь, а потому моя криворукость и попытки работать меньше десяти часов в день казались ей личным оскорблением. Даже то, что готовил я лучше, и почти все домашние обязанности легли на мои юные плечи, не спасло бы от сдачи в ученики к тому же дяде Оди, знатному шорнику и беспощадному мастеру, но тут, что называется, повезло. Соседка, жалея нас, притащила целый ворох ненужных вещей, и среди тряпья, годного лишь на заплатки и нескольких сломанных игрушек, столь необходимых двум сиротам, нашелся набор настоящих грифельных карандашей. Вот это была удача. Думаю, карандаши попали в мешок случайно, и соседка потом их обыскалась, но факт остается фактом, я стал обладателем целого богатства.

Я начал рисовать по-настоящему, а не пальцем по известке и не мелом на стенах. К моему большому удивлению, заметив пропажу трех листов бумаги, на которых Ибру вела учет доходов и расходов, и обнаружив их в моем углу за ширмой, сестра, вместо того чтобы отстегать розгой, схватила меня за руку и отволокла, вместе с рисунками, поближе к окошку, где света больше. Рассматривала она их долго и внимательно, затем повернулась ко мне, уперев руки в боки, и посмотрела сверху вниз так, что я почувствовал себя ничтожной букашкой, посмевшей посягнуть на святое. Если только у букашек есть это самое "святое".

— Ирби! — возвестила она, и ткнула пальцем в стол, где все еще лежали мои рисунки, — Отвечай, кто тебя учил.

— Никто, — я тяжело сглотнул и прикинул, какое наказание придумает для меня этот монстр.

— То есть, за твое обучение мы никому не должны? — уточнила Ибру и убрала за ухо выбившуюся прядь рыжих волос. Плохой знак, обычно ее волосы были в идеальном порядке.

— Говорю тебе, я сам, — поспешно оправдался я.

— Из глины так же сможешь сделать? — дождавшись моего кивка, Ибру облегченно вздохнула. — Отлично. Что ж, Ибри, похоже, ты сможешь принести пользу нашему дому.

— Я еще вчера всю лавку вылизал! — возмутился я, — Даже на рыбалку с ребятами не пошел!

— Помолчи, — велела Ибру.

Прошествовав к комоду, она выудила из ящика с немногочисленным маминым наследством шикарный платок, подаренный отцом на свадьбу, и мое сердце сжалось. Сестра надевала его лишь по особым случаям. В последний раз это случилось, когда я, в уличной драке, слишком сильно избил заносчивого мальчишку из Центральных кварталов. Как не доказывал я, что он первый начал, стража уволокла меня в тюрьму, где и пришлось торчать до прихода сестры.

Она явилась в этом самом платке, долго доказывала, что высокородный стервец хотел убить сиротку, грозилась пойти к сюрту, и заявить о домогательстве со стороны стражи, а в конце концов отволокла меня домой. Лучше б я в тюрьме остался. Три дня потом не то что сидеть, стоять было больно.

— Ибри, — продолжила сестра, — К моему приходу ты должен все эти портреты сделать из глины.

— Совсем спятила? — уточнил я, косясь на свои произведения. Там были изображены стражники нашего района и пара соседей.

— Ты сделаешь так, как я сказала. Все понятно?

— Иначе что? — воинственно спросил я, и получил ожидаемый ответ.

— Иначе завтра я соберу твои вещи и отправлю в обучение к дяде Оди.

— Тогда некому будет торговать в лавке, пока ты делаешь свечи, — привел я убийственный аргумент.

— Найму мальчишку постарше, — отрезала Ибру. — По крайней мере, его будет видно из-за прилавка, и не надо кормить. Делай!

Она так рявкнула, что я, сам не знаю как, оказался за столом, а Ибру, к моему ужасу, вытащила из тайника заветный узелок, где хранились наши деньги на черный день. Всего пять скипов и три такия, но эти деньги помогли бы нам продержаться, случись что. Вот тут я окончательно понял, что сестра решила от меня избавиться — этих денег как раз хватало на первый взнос за обучение.

Что мне было делать? Я взвыл! Пусть не ахти какая, но у меня была семья. Ибру хоть и орала, но обо мне заботилась. Умоляя не сдавать в ученичество, я рыдал как ребенок, и даже не испытывал при этом стыда, несмотря на солидный возраст — двенадцать лет, все-таки. Ибру повела себя благородно. Оторвав мои руки от своего платья, велела заняться делом и клятвенно пообещала оставить дома, если сделаю все, как она велит. После чего мокрой тряпкой стерла с юбки следы моих грязных пальцев, стряхнула сопли с передника и удалилась месить снег парадными туфлями.

Я бросился к столу, и клятвенно пообещал себе стать хорошим мальчиком. Клятвы охватывали все, обещание не сбегать на рыбалку, не закрывать лавку раньше времени, не подыскивать Ибру женихов среди местных сумасшедших и нищих, не подсовывать своим врагам пчел в коробочках, не драться и так далее. Да, я был не медовый орешек.

Ибру вернулась под вечер и притащила целый сверток со всякой едой, от жаренного мяса до сладких пирожков. Разложив все это на столе, велела привести себя в порядок, умыться и надеть чистую рубашку.

— Дорогой Ибри, — начала она, когда мы, разодетые, сидели перед обильным, в кои-то веки, столом, — многие годы лишений и все мытарства, которые я перенесла ради тебя...

— Какие еще мытарства! — я был возмущен, но Ибру осталась невозмутима, только принялась загибать пальцы.

— Ты бросал в стражников снежками, дрался с соседскими мальчишками...

— Все дерутся, — защищался я.

— Но не все безотцовщина, и за всех есть, кому заступиться кроме старшей сестры, — парировала Ибру, и продолжила, — Ты выбил три стекла...

— Но я...

— Двадцать один такий, — сурово глянула Ибру и я смолк, виновато понурившись.

Припомнила она все. Рыбалку на запрещенном участке реки, разрисованные соседские стены, выбитые стекла, пропуски занятий по письму и чтению в храме, за что полагался штраф, короче все припомнила. Однако закончилось чтение приговора неожиданным помилованием.

— Я сегодня была у Главы города, и взяла свиток на изготовление свеч, — победно закончила Ибру.

— Э?

Я недоуменно обвел взглядом полки, затянутые сетками от крыс, и заваленные свечами разного сорта. От белых, восковых, дорогущих настолько, что мы могли позволить себе лишь одну такую, да и то на праздник, до жировых, вонючих и коптящих, зато дешевых. От ароматизированных до лечебных, от свадебных до поминальных.

— Не таких свеч, болван! — вспылила Ибру, — Теперь мы будем делать вот такие свечи, — она указала пальцем на мою лепку. — Мы с тобой единственные свечных дел мастера в Скалистом сюртарии, кто имеет право делать фигурные и цветные свечи!

Думал я пару секунд, затем осознал истину.

— Ты что, больная?

Подзатыльник был, скорее, частью ритуала, но все равно обидно. Клянусь, если бы не голод, я бы, как водится, выкрикнул все, что думаю, и сбежал до самой ночи, но теперь все было по-другому. Проведя воспитательный ритуал, Ибру сгребла меня за грудки синей парадной рубашки и дернула на себя так, что одна подтяжка расстегнулась и больно стукнула меня застежкой по спине, но я предпочел промолчать, слишком уж обещающими были глаза моей дорогой сестры.

— Я не больная, щенок, — ласково процедила она, — я умная. Ты будешь рисовать всех клиентов, которые к нам придут, их подружек, матерей, братьев, мужей, да хоть любимых песиков. Затем ты будешь делать формы для свечей, а я буду отливать их цветные фигурки с фитильками. Понял? Называется свечной портрет, и скоро станет очень модным и начнет считаться хорошей приметой.

Здравый смысл позволил мне, к тому моменту, дожить до двенадцати лет, а потому я лишь молча кивнул. В конце концов, при согласии и послушании меня ожидал отменный ужин, а в случае неповиновения головомойка. Кто бы ошибся, при таком выборе?

— Молодец! — Ибру позволила мне сесть на стул, и отряхнула ладони, словно только что выкинула за дверь крысу.

— Ибру, — рискнул я еще раз, — Но литые свечи стоят дешевле, чем сделанные маканием. Как же мы...

— Просто делай, что я говорю, помалкивай, и поверь, это даст нам возможность продолжить твое обучение, а мне скопить на приличное приданое.

— У тебя есть лавка, — робко напомнил я.

— У нас! У нас есть лавка, комок кошачьей шерсти! — рявкнула сестра и я притих.

Кажется, впервые лавка оказалась не ее, а нашей. Это стало неприятным сюрпризом. Создавалось впечатление, что детство кончилось. С присущим любому ребенку эгоизмом я тогда как-то не подумал, что у сестры оно закончилось значительно раньше, примерно в шесть лет, в связи с моим рождением.

— И запомни, — добавила Ибру, подтверждая мои худшие подозрения, — Отныне ты не будешь драться. Никогда. Тебе надо беречь руки. И любому, кто придет в лавку за заказом, станешь мило улыбаться, и рисовать его точный портрет. Точный, а не пародии, как на стенах, вот с такими носами — она помахала огурцом перед носом, — не с такими вот ушами, — она оттопырила уши ладонями, — и без кошачьих какашек вместо глаз. Все понял?

Я ошарашено кивал. Вот не думал, что сестра знает обо всех моих произведениях и я при этом все еще живой, сытый и не побитый.

— Теперь можешь как следует поесть, — сказала Ибру, — для нас завтра настанут хорошие дни.

Вот они, следующие шесть лет беспрерывной работы! Ибру без устали бегала в центральную часть города, рассказывая о новом, удивительном направлении свечного мастерства. Ее мечтой было стать самой известной мастерицей во всех пяти сюртариях — Рыбачьем, Яблоневом, Южном, Равнинном, и, конечно, в нашем — Скалистом.

Рисовал и лепил я до боли в пальцах. Многие молодые люди заказывали свечи в форме себя, для подарков своим дамам сердца, или, что гораздо хуже, заказывали свечи в виде отвергнувших их девушек, в следствии чего приходилось следить за барышнями, чтобы прилично их зарисовать. Молодые люди прониклись мнением, что если запалить такую свечу перед своей постелью, барышня ответит взаимностью. Кто распустил такой дурацкий слух не знаю, но точно не обошлось без Ибру.

Уверен, моя предприимчивая сестричка наведывалась к одному из городских колдунов и выложила приличную сумму за приворотное зелье для этих чертовых свечек.

Вот так мы и жили, а спустя шесть лет после успешных начинаний Ибру за мной пришли. Мы по-прежнему жили над лавкой. Питались, правда, значительно лучше, но, помимо еды, одежды, и ремонта в лавке сестра особо не тратилась. Отдать должное, последние годы прокормить меня было сложно. Я только что паклю между бревен на выгрызал, так есть все время хотелось, вот Ибру и откормила меня так, что я стал выше большинства сверстников, хотя при этом оставался худющим как щепка, и жилистым, как швартовочный канат.

Так вот, в тот день, когда я корпел над очередным заказом, снизу, из лавки, послышался шум, на лестнице раздались шаги и в мою комнату постучались. Да-да, у нас с сестрой теперь были комнаты вместо ширмы. Часть со шкафами для хранения особо ценных свечей и бывшая родительская спальня принадлежала Ибру, а та часть, что раньше отводилась детям, была моей. Все это разделялась достаточно плотной стеной. По крайней мере, когда я развлекался с девушками, Ибру меня не беспокоила. То ли не слышала, то ли закрывала глаза. И вот теперь в косяк двери моей комнаты постучали.

— Ибри, — на пороге появилась сестра, — К тебе кире Дар_у.

Кто же не знал этого имени. Дару — человек, расследующий все дела, с которыми не могли справиться простые стражники, то есть, по моему тогдашнему мнению, практически все. Еще странным было обращение сестры. В нашем сюртарии, помимо "господин", "госпожа", "барышня" и так далее, было в ходу "кире" при обращении к мужчине, и "киро" при обращении к женщине, в знак особого личного уважения. Странно было слышать такое от моей сестры, которая даже самого важного покупателя называла "господин", а уж никак ни "кире". Услышав ее слова, я замер, прикидывая, какая из моих выходок могла привлечь внимание самого сюрта. Вроде бы никакая, но кто его знает.

Сестра шагнула в сторону, пропуская высокопоставленного гостя, и тут я решил, что великомудрая Ибру точно спятила. Наш сюрт славился проницательностью, перед ним трепетал преступный мир, поговаривали, даже колдовством владеет, а тут заходит мужик, далеко за сорок, ростом с семнадцать ладоней, и это против моих почти девятнадцати, одет как обычный человек, в простую серую рубаху, штаны с подтяжками, жилет и куртку. Волосы — соль с перцем, зачесаны назад и падают на воротник мелкими спиралями, кстати, такая кучерявость была признаком похуже, чем рыжая окраска, из-за которой Ибру состригала мне волосы под "ежика". Еще у Дару глаза были странные — желтые, как у кота. И ведь даже охраны у него не было. При том количестве народу, что он в тюрьму отправил, даже в нужник следовало ходить в сопровождении.

Тем не менее я встал. Самозванец или нет, но он мог заплатить, а это в нашем доме стало решающим фактором много лет назад. И вот это лохматое чудо спокойно так садится на стул напротив меня, и дает знак, что я тоже могу присесть. Ладно, думаю, посмотрим, что дальше будет. А дальше он достает книжечку, открывает ее на закладке и начинает читать вслух. Причем с речью у него явно проблемы, он посреди фразы паузы делал в самых неподходящих местах, словно продолжение забыл, или с заиканием боролся.