— Гладышев, ты думаешь исполнять супружеские обязанности или как?
Спешу на зов. Переступаю порог, прикрываю дверь так, чтобы снаружи не открыли. Дальше ни шагу. Стою, смотрю.
Любушка в постели.
— Ну?
— Может, до Москвы потерпим или Курил, дорогая?
Люба тычет пальчиком в голое колено.
— Здесь и сейчас, а то когда мы ещё будем в Нью-Йорке.
Что поделаешь? Рву с шеи изрядно поднадоевший галстук....
Звонок патрона как всегда не вовремя.
— Гладышев, ты что, в невозвращенцы записался? Почему тебя нет у трапа самолёта?
Что сказать? Говорю правду.
— Исполняю супружеские обязанности, недоисполненные в прошлом месяце.
Президент:
— Молодец. Так и должен поступать настоящий русский мужик. Указом по государству Российскому жалую вам с вашей великолепной половиной медовой месяц. Будьте счастливы!
Щедрый какой! Да нас с Любой больше трёх дней и держать-то рядом нельзя — поцапаемся. Скучать будем — она по работе, я по Настюше с Дашей.
Через три дня примирившиеся супруги (это я о нас с Любой) разлетелись в разные стороны: жена в Японию, чтобы оттуда на свой Итуруп, я в — Москву. Больше мне добавить по этой теме нечего: поставленная задача выполнена.
Президент наш объявил всему миру: в день подписания меморандума по Охотскому морю, все находящиеся там суда будут превращены в металлолом. Как это происходит, преступный мир уже знал.
Причём здесь Троянский конь, спросите. Об этом поведаю позже, но обязательно.
Тут другая тема. Отец позвонил, просил о встрече, но я извинился. Был в то время на Сахалине, помогал Костылю развернуть над Охотским морем спутниковый зонт. Это была защита не только от браконьеров, но и всех стихийных неприятностей — далеко на подступах к Курилам и Сахалину теряли силу океанские тайфуны, расстрелянные вакуумными пушками из космоса.
Жил на Итурупе, добирался на Сахалин вертолётом и не каждый день. Обитал с Любой в её "умном доме". Открыл неожиданное — оказывается, с голубушкой моей приятны не только постельные баталии, но и повседневный быт. Любушка с утра заряжала продуктами кухонные чудовища, чмокнув в щёку, исчезала. А я нежился в тёплой постели, отложив пробежки до возвращения в Москву. Внюхивался в подушку или одеяло, хранившие восхитительный запах её тела. Стоило захотеть кофе или котлет, я говорил:
— Хочу котлет....
Через минуту микроволновка весёлым щебетом сообщала, что котлеты готовы к употреблению. Или кофе. Или сок.
По вечерам мы сидели в зимнем саду у огромного экрана и потягивали безалкогольные пиво или коктейли. Люба не терпела эстрады и кино, её влекла природа — и только в естестве своём. Глубинные тайны, океанские просторы, скалистые кручи....
— Господи, — вздыхала жена. — Какие масштабы! Гладышев, как много работы, и как скоротечна жизнь — сделай меня бессмертной....
В постели, после близости, зарывшись по уши в её роскошный бюст, восторгался:
— Остановись мгновение, ты прекрасно!
Однажды Люба бесцеремонно, за волосы вытащила мою голову из райских кущей и строго взглянула в глаза:
— Гладышев, ты любишь свою дочь?
— Всей душой.
— Хочешь, рожу тебе сына?
— Ещё бы.
— Тогда переезжай ко мне и будешь им заниматься.
— А ты?
— А я буду работать.
— Душа моя, я на службе у Президента.
— Возьмёшь отпуск на пару лет.
— Отпуск возьмёт бабушка Настя.
— И прилетит сюда?
— Нет, мы с сыном в Москву.
Кукиш под нос — был её ответ.
Я обиделся, нырнул под одеяло, раскинул ей ноги, водрузил голову на живот, а под щёку — тугое бедро.
— Гладышев, ты где?
— Твоя нижняя половина гораздо мудрее верхней.
— Ну и живи там.
Потом с Любой проектировали и строили плавучий остров — новое изобретение Билли. Это полимерное сооружение несло на себе не только резиденцию администрации новой фирмы с флагом ООН, но корпуса и лаборатории Центра изучения моря — настоящий плавучий город. Обычно, подгоняемый ветрами, он дрейфовал в произвольном направлении, но если требовалось, буксировался в заданную точку.
Там настиг меня мамин звонок.
— Алёша, тебя спрашивал странный тип. Сказал, что у него срочное дело касательно твоего отца. Оставил номер.
Звоню. Голос незнакомый.
— Господин Гладышев? Имею информацию о вашем отце, хотел бы превратить её в товар.
— Что за информация?
— Вы не спрашиваете, сколько стоит — хорошее начало. Знаю вас как человека благородного и небедного — думаю, мы поладим.
— Что с моим отцом?
— Скончался — третий день сегодня.
— Как?!
— Угарный газ. Закрыл заслонку непотухшей печи.
— Какая печь в московской квартире?
— Вы давно общались с ним? Полгода? Полгода он живёт за городом, сторожит чужую усадьбу.
— Мой отец сторожит чью-то усадьбу? Вы в своём уме? Послушайте, я сейчас вылетаю в Москву и, если это дурацкий розыгрыш.... я вас из-под земли достану.
— Лучше позвоните, когда захотите общаться — моё предложение в силе. В московской квартире не ищите — продана за долги. Загляните в деревню Митино на тридцать втором километре Минского шоссе.
Кладбище, оградка, скамеечка. Вся мудрость Земли в этой скамеечке.
Мы сидим на ней за оградкой и смотрим на могилу отца. Она рядом, но там нет ни оградки, ни скамеечки — только холмик и крест. И всё. Всё, что осталось от моего отца, Владимира Константиновича Гладышева, несостоявшегося дипломата, забытого патриота, незадачливого мужа. Впрочем, нет. Осталось два сына, две женщины, которые любят или когда-то любили его. Разве этого мало? Мало, если только этим и завершить жизнь.
Мирабель — так зовут его новую жену. Теперь уже вдову. Она молода, красива. Сравниваю её с мамой. В маме шарм, она живая — задорная, грустная, деловая — разная. Мирабель — иконопись. Застывшее лицо, печальные глаза. Худые запястья, худые лодыжки. Коленки, наверное, костлявые. Или я нагнетаю? Голос. Вот голос у неё ни с чем не сравним. Голос низкий, будто сорванный, прямо-таки сиплый (хотя, наверное, загнул — скажем, посаженый голос). Люди с таким тембром — свидетельствует мой жизненный опыт — не способны на подлость, не умеют врать, не в силах даже подшутить. Всё, на что хватает их — сказать правду и начать за неё страдать....
Мирабель рассказывала. Неврозы начались у отца сразу же после их официального бракосочетания. До той поры он ни на что не жаловался, и ничего за ним не замечалось — в смысле, необычного. А потом несчастья и болезни посыпались, как из рога изобилия. Он потерял мужскую силу. Начались недержания. Прогрессировало общее расстройство нервной системы — он стал боязлив, подозрителен, мании следовали одна за другой. Очень боялся бывшего тестя-генерала — только о нём все разговоры. С работой расстался. В последнее время еле-еле сводили концы с концами....
Он звонил, а я.... — с горечью подумал.
— Квартиру продали с молотка, за долги — не платили коммуналку, кредит и какую-то ссуду. Новый её владелец предложил переехать за город, охранять усадьбу. Поселил нас в маленьком садовом домике — времянке. Тесно было. Он же и предложил устроить Костика в интернат. Тут, неподалёку.
— Когда это было?
— В тот день и было. Мы уехали втроём, а вернулись без Костика. Вернулись, а Володи уже нет.... в живых. Мне кажется....
— Говорите.
— Он ревновал меня к хозяину.
— Устраивал сцены?
— Нет. Говорил, что хозяин пялится на меня, и мне лучше стать его содержанкой, чем умереть с голоду. Думала, он ворчит, потому что ревнует, а он готовился и искал оправдания.
— Не верится. Не похоже на отца.
— Он сильно страдал в последнее время. О вас вспоминал.
Чёрт! А я? Прости, отец, если можешь.
— Какие у него отношения с моим дедом?
— Не знаю.
— Они встречались? Генерал приезжал к вам?
— Кажется, нет.
— На прежней работе не было неприятностей — ничего не говорил?
— Нет.
— Каков диагноз?
— Отравление угарным газом.
— Вскрытие делали?
— Здесь? В глуши? Да и зачем?
— Мирабель, я позабочусь о вас с Костиком — вы ни в чём не будете нуждаться, только.... Только одна просьба — я хочу знать всё о смерти отца. Вы мне всё рассказали?
— Да.
— Что есть по его болезни? Медицинская карта? История болезни?
— Ничего нет. Володя никуда не обращался. По крайней мере, мне ничего об этом не известно.
— Мирабель, вы согласитесь на эксгумацию?
— Зачем?
— Я должен знать о причинах и самой смерти отца.
— Делайте, что считаете нужным....
До конца дня успел побывать в райцентре. Вернулся с продуктами. Мирабель захлопотала у печи. Она огромная — в пол избёнки. Ещё две узких панцирных кровати, расстояние между которыми — вытянутая рука. Сел на одну, скрипучую.
— Это Володина, — заметила Мирабель. Потом озабочено. — Где же я вас приючу?
— Не беспокойтесь — всё нормально. Мирабель, мне надо с вами поговорить. Прошу потерпеть моё общество буквально несколько дней — пока всё решится с отцом.... с телом отца. Я консультировался: эксгумация возможна только при возбуждении уголовного дела. Дело могут открыть по заявлению в прокуратуру. Если таковое напишу я, вы становитесь подозреваемой в убийстве вашего мужа и моего отца. Лучше, если заявление напишите вы.
— Разве такое возможно? Хорошо, я напишу.
В пакетах с сырами и колбасами привёз водку и коньяк.
Помянули отца.
Смеркалось.
— В доме есть компьютер?
— Есть. Я убираюсь там.
— Он закрыт? Есть ключ?
— Вон висит. Алексей Владимирович, вас не выпустят отсюда ротвейлеры.
— Кто?
— Собаки сторожевые. Я их на ночь выпускаю.
— Тогда познакомьте меня с ними.
Перед домом яблоня, под ней скамейка. Присел, а Мирабель ушла в глубь сада. Через пару минут чёрная тень метнулась меж деревьев, за ней другая. Вернулась хозяйка сторожки, присела рядом. Тут как тут ротвейлеры — огромные зубастые чудовища.
— Фу! Нельзя, — сказала Мирабель и погладила мою руку. — Это друг.
Два горячих языка облизали мне ладонь. А я погладил их ушастые морды....
Мы лежим в кроватях. Достаточно протянуть руку, чтобы коснуться Мирабель. Голос её в ночи просит, требует защиты. Хочется прижать её голову к груди.
— Нет, что вы, Володя не пил. Совсем. Ему едва хватало сил справляться с нервозами — тут не загуляешь....
Ночь разгулялась. Луна проложила от окна светлую дорожку по полу. В него заглянула ушастая морда. Мирабель спала, её дыхание чуть слышно в шорохах сторожки. Я окончательно проснулся. Жутко стало. Как тут можно жить одному? Или рядом с человеком, сходящим с ума?
Поднялся, оделся, взял ключ от хозяйского дома, вышел в сад. На дорожке был атакован. Ротвейлеры прыгнули из кустов, целясь на ключ. Решили, подачку несу, а я не догадался. К дому пропустили.
Бродил по коридорам и комнатам двухэтажного особняка, не включая свет — луна помогала ориентироваться. Нашёл компьютер, вышел в Интернет.
— Привет, Билли.
— Рассказывай.
Рассказал.
— Примитив. Ты что ж ко мне не обратился?
— Билли, погиб мой отец — возьми правильный тон.
— Извини. Говоришь, эксгумация — что она тебе даст? Покажи мне место, я отсканирую тело лучше всех твоих врачей вместе взятых. Да, сквозь землю. Как? Моё дело. Ну, хорошо. С американского военного спутника "DYMOS" слабым излучением нейтронной пушки.
— Американский спутник над Москвой?
— Он появляется на небосклоне каждые четыре часа на восемнадцать минут. Этого мне достаточно, если покажешь место. Могу и сам найти, но займёт время.
— Билли, я без "бука" — отсюда выйду и потеряю с тобой связь.
— Ты мне место покажи, о результатах потом доложу. Через тридцать семь минут "DYMOS" вынырнет из-за горизонта — ты должен быть на месте.
— Разверни карту, покажу, где искать меня.
Нашёл на схеме Митино и щёлкнул курсором.
— Запомнил?
— До связи....
Тиха октябрьская ночь. Жутко шагать одному лесной дорогой и знать, что впереди — кладбище. Пробовали? И не советую. Меня нужда гонит. И, видать, не только меня.
Серебристый спортивный "Porsche" стоит на лесной дороге, примыкающей к кладбищу. Тревожные предчувствия захватили сердце. Дальше иду крадучись. Уже слышу шум — оттуда, куда иду. Две чёрных тени копошатся над могилой отца. Да и сколько их может приехать в двухместном авто? Гробокопатели? Что же ценного можно найти на трупе человека, едва сводившего концы перед смертью?
— Эй, ребята, третий нужен?
Подхожу. Крепкие, спортивные парни. Не скажу, что испугались, но вздрогнули.
— А как же — держи!
Один кидает мне лопату лезвием в лицо.
Неверно думают теоретики, кто считает, что сражаться с двумя соперниками в два раза сложнее. Как раз наоборот. Надо только придерживаться правила: уклонился от атаки первого, атакуй второго. Ещё черенок лопаты гладил мою шевелюру, а я уже прыгнул вперёд и оказался перед другим, растяпой. Он, конечно, не был готов и успел только исказить лицо гримасой, ожидая удара с левой или с правой. А я пнул его в пах изо всех сил. Он хрюкнул и присел на корточки, зажав свои причиндалы. Потом завыл голодным волком, но это от боли. Треснул его по мозжечку — опять же ногой — и он с охотой полетел в яму.
— Слышь, мужик, ты кто? — повёл переговоры первый, давая время оклематься второму.
— Начни с себя — представься.
— Вообще-то тебя сюда не приглашали.
— А вас кто?
— Не твоего ума дело.
— Понятно. Тогда я вас здесь закопаю.
— Ну, это вряд ли.
Упавший выпрыгнул из ямы, и оба на меня. Всё повторилось — причём несколько раз — один всё время мазал, атакуя, а другому доставалось.
Кто они? Откуда? Зачем здесь? Куча вопросов — ни одного ответа. Впрочем, один напрашивался сам. Ребята орудуют руками, ногами, головами, штыковой лопатой, а пистолетиков что-то не видать. Вспомнилось дедово: "Мои люди работают без оружия, потому что они сами оружие". Неужто из Управы хлопчики? Тогда что они здесь ищут, в могиле моего отца?
О, чёрт! Черенок лопаты угодил мне в бровь над левым глазом. Искры. Темнота. Боль.
Дёрнулся назад и в сторону. Ещё раз — предупреждая возможные атаки. Но услышал прежде, чем вернулось зрение, удаляющийся топот. Наконец, окружающее проступило в матовой лунной подсветке. Зрел только правый глаз — левый затёк кровью.
Никого рядом не было. С дороги донёсся звук взревевшего мотора. Потом затих вдали. Уехали. И правильно сделали. Наверное, искалечил бы обоих, но вряд ли услышал что-нибудь вразумительное, проливающее свет на происшедшее.
Разорвал сорочку и замотал голову, чтобы остановить кровотечение. Вооружился лопатой, чуть не ставшей орудием моего скоропостижного перехода в иной мир, и внёс лепту в погребение останков отца. Рассвело, когда я любовно поправлял вновь возведённый холмик могилы. Солнце настигло на пути в усадьбу....
Мирабель, размотав тюрбан, промыла, обработала рану. Она молодец — не ахает, не охает, не причитает и не задаёт лишних вопросов. Только руки её заметно дрожали, и глаза.... Глаза выдавали неподдельный испуг. Мне стало жаль её. И ещё подумалось: хорошей она была женой моему отцу — милой, тихой, заботливой.