Из кустов справа от меня появилась сова — бессменная спутница ночи, внезапно пролетевшая в нескольких футах от моего лица, и, судорожно подпрыгнув, мое сердце заколотилось. Вслед за этим вдруг треснула ветка, и я услышала шаги нескольких мужчин, пробиравшихся сквозь ближайшие кусты и невнятно переговаривавшихся между собой.
Закусив нижнюю губу, я стояла почти неподвижно и внезапно ощутила волну иррационального ужаса.
'Все в порядке! — говорила я себе, разозлившись. — Это лишь солдаты в поисках кратчайшего пути. Не угроза. Тебе ничто не угрожает'.
'Расскажи это своей бабушке', — ответила моя нервная система, когда раздалось сначала невнятное ругательство, а затем — шум потасовки, хруст сухих листьев, треск ломающихся ветвей и внезапный глухой стук, похожий на звук лопнувшей дыни, когда твердое тело внезапно сталкивается с чьей-то головой. Кто-то крикнул, чье-то тело повалилось, и послышался торопливый шорох — грабители обыскивали карманы жертвы.
Я не могла пошевелиться. Мне отчаянно хотелось убежать, но я приросла к месту: ноги просто отказывались слушаться — как в ночном кошмаре, когда кто-то приближается к тебе, а ты не в состоянии двигаться.
Мой рот был открыт, и я прилагала все силы, чтобы не закричать, но в то же время так испугалась, что не в состоянии издать ни звука. Дышала я шумно, каждый вдох эхом отдавался в моей голове, и совершенно внезапно я почувствовала, как заложило нос, перехватило дыхание, а горло засаднило от проглоченной крови. Меня что-то придавило — тяжелое, бесформенное — оно вжимало меня в землю, жесткую от камней и упавших шишек. Я ощутила горячее дыхание прямо в ухе:
— Ну, давай же. Прости, Марта, но тебе придется. Я должен взять тебя. Да, вот так... О, Боже, вот так... да....
Я не помню, как упала на землю. Свернувшись будто зародыш и прижав лицо к коленям, я дрожала от ярости и ужаса. Кусты рядом зашуршали: в паре футах от меня с шуточками и смехом прошли несколько человек.
А потом у меня в голове заговорил некий малюсенький остаток здравого смысла, — хладнокровный, как дьявол — который бесстрастно заметил: 'О, так это и есть флешбэк. Как интересно'.
— Я покажу тебе 'интересно', — прошептала я.
Или думала, что прошептала, потому что вряд ли издавала какие-то звуки. Я была полностью одета — закутана от холода — и только лицом ощущала прохладу. Но все равно — я лежала голая и чувствовала, как мерзнут мои обнаженные груди и бедра... и между бедер...
Я сжала ноги так крепко, как только могла, и изо всех сил прикусила губу. Теперь я действительно ощутила вкус крови. Однако дальше ничего не произошло. Я все помнила очень живо. Но это было лишь воспоминание. Прошлое не повторилось.
Очень медленно я пришла в себя. Моя губа болела, и из нее текла кровь: языком я чувствовала след укуса и болтающийся лоскут плоти, ощущался вкус серебра и меди, как будто во рту находились монетки.
Я дышала так, будто милю пробежала, но я могла дышать: носоглотка была чистой, расслабленной и открытой — ни повреждений, ни першения. Я обливалась потом, и мои мускулы болели от того, что так сильно сжимались.
Слева от меня в кустах послышался стон. 'Значит, они не убили его', — мелькнула смутная мысль. Я подумала, что должна пойти и посмотреть, помочь ему. Я не хотела. Не хотела прикасаться к мужчине, видеть мужчину — даже рядом находиться. Однако это не имело значения: двигаться я не могла.
Меня больше не сковывал ужас: я знала, где нахожусь, и что опасности нет... что все хорошо. Но я не могла двигаться и лежала, скорчившись, потея и дрожа. И прислушиваясь.
Мужчина издал несколько стонов, затем медленно перекатился, шурша ветками.
— Вот дерьмо, — пробурчал он и первое время лежал неподвижно и тяжело дышал, затем внезапно сел, воскликнув: — Вот дерьмо! — то ли от боли, когда пошевелился, то ли вспомнив о грабеже — я не знала. Затем послышались бормотания и ругательства, вздох и тишина... а потом полный настоящего ужаса крик, который ударил в мой позвоночник, будто электрический разряд.
Было слышно, как мужчина безумно пытается встать на ноги, и что ему это удалось... Почему? Почему? Да что происходит? Треск и шум побега. Ужас был заразным: с колотящимся сердцем я вскочила на ноги и тоже хотела убежать, но не знала, куда. Из-за этого идиота я ничего не слышала. Что там случилось, черт побери?
Слабый шорох сухой листвы заставил меня резко повернуть голову — и у меня чуть инфаркт не случился, когда через долю секунды Ролло сунул свой мокрый нос в мою ладонь.
— Иисус твою Рузвельт Христос! — воскликнула я, с облегчением услышав свой собственный голос. Шорох листьев: кто-то еще шел ко мне.
— О, так вот ты где, тетушка, — показалась высокая фигура, — почти тень в темноте — и Йен Младший коснулся моей руки. — Ты в порядке, тетушка? — в его голосе звучало беспокойство, благослови его Бог.
— Да, — довольно слабо отозвалась я, а потом чуть более убедительно произнесла: — Да. В порядке. Я заблудилась в темноте.
— О, — темная фигура расслабилась. — Я так и подумал, что ты, наверное, потерялась. Дэнни Хантер пришел и сказал, что ты отправилась на поиски какого-то жира, но не вернулась, и он о тебе беспокоился. Вот мы с Ролло и пошли тебя искать. А кто был тот парень, которого Ролло так напугал?
— Не знаю.
Вспомнив о жире опоссума, я поискала чашку. Она лежала на земле — пустая и чистая. А по чавкающим звукам я заключила, что Ролло, вылакав все ее содержимое, теперь тщательно облизывал сухие листья, на которые пролился жир, когда я уронила чашку. В данных обстоятельствах я не чувствовала себя вправе ругаться на него.
Йен наклонился и поднял посудину.
— Возвращайся к костру, тетушка. Я найду еще жира.
Я не стала возражать и вслед за Йеном начала спускаться с холма, не слишком обращая внимания на то, что находится вокруг, потому что была слишком занята приведением в порядок своих чувств и попытками восстановить некое подобие душевного равновесия.
Слово 'флешбэк' я однажды слышала в Бостоне, в шестидесятых. Мы тогда не использовали слово 'флешбэк', но о таком состоянии я слышала. В Первую Мировую это называли 'военным неврозом'. 'Боевым посттравматическим синдромом' — во Второй. Данное состояние наступает, когда ты выжил там, где не должен был, и теперь не можешь совместить это с тем фактом, что ты жив.
'Что ж, ты выжила, — с вызовом сказала я сама себе. — Значит, тебе придется привыкнуть к этому'. На мгновение я задумалась, с кем же я разговариваю, и на короткий миг (вполне серьезно) — о том, не теряю ли я разум.
Разумеется, я помнила все, что случилось во время моего похищения несколько лет назад. Я бы очень хотела забыть, но знала о психологии достаточно, чтобы не пытаться подавлять воспоминания. Когда они всплывают, я внимательно их просматриваю, делая упражнения с глубокими вдохами, затем запихиваю образы обратно туда, откуда они появились. И иду искать Джейми. По прошествии времени я поняла, что живо помнятся лишь определенные детали: фиолетовая в утреннем свете ушная раковина мертвеца, похожая на экзотический гриб; яркая вспышка света перед глазами, когда Харли Бобл сломал мне нос; запах кукурузы в дыхании того юного идиота, который пытался меня изнасиловать. Мягкий, тяжелый вес того, кто изнасиловал. А остальное милосердно расплывалось.
И кошмары мне снились тоже, хотя Джейми обычно тут же просыпался, когда я начинала похныкивать, и достаточно сильно хватал меня, чтобы разрушить сновидение. Сам полусонный, он крепко обнимал меня и, что-то невнятно напевая, гладил по волосам, по спине, до тех пор, пока я не погружалась в его покой и не засыпала снова. Но сегодня все было по-другому.
В ПОИСКАХ ЖИРА ЙЕН переходил от костра к костру и, наконец, разжился маленькой жестянкой, на полдюйма заполненной гусиным жиром, смешанным с окопником. Смесь уже почти прогоркла, но Йен не думал, что это имеет значение, потому что Дэнни Хантер рассказал ему, для чего жир требовался.
Состояние тетушки беспокоило его несколько больше. Он отлично понимал, почему она иногда вздрагивала, будто маленький сверчок, или стонала во сне. Йен видел, какой была Клэр после того, как ее спасли от тех ублюдков, и прекрасно понимал, что они с ней сделали. Кровь вскипела, и вены на висках вздулись, когда он вспомнил ту бойню, в которой мужчины Фрейзерс Риджа освободили ее.
Она не захотела отомстить сама, когда они спасли ее; и Йен думал, что, возможно, это было ошибкой, хотя отчасти и принимал тот факт, что она целительница и поклялась не убивать. Но вся штука в том, что есть люди, которых просто необходимо убить. Церковь этого не признает — разве что на войне. А вот могавки это понимают прекрасно. И дядя Джейми тоже.
Но квакеры...
Йен застонал.
Из огня да в полымя. В миг, когда он нашел жир, ноги понесли его не к больничному шатру, — туда, где, скорее всего, и ждал Дэнни, — а к палатке Хантеров. Йен мог притвориться, что направляется в госпиталь, ведь палатки стояли рядышком. Но он не видел никакого смысла врать самому себе.
Не в первый раз ему так не хватало Брианны. Ей он мог рассказать обо всем, а она — ему... причем иногда даже больше, наверное, чем она могла открыть Роджеру Маку.
Йен машинально перекрестился, бормоча: 'Gum biodh iad sabhailte, a Dhìa'. 'Пусть они будут в безопасности, о, Господи'.
И, кстати, вот интересно, что бы посоветовал Роджер Мак, будь он здесь? Он был спокойным человеком и хорошим христианином, хоть и пресвитерианцем. Но в ту ночь Роджер присоединился к погоне и вместе со всеми делал то, что дóлжно. И ни слова не сказал об этом после.
Йен с минуту поразмышлял о будущей пастве Роджера Мака и о том, как бы они оценили эту сторону их священника, но тряхнул головой и пошел дальше. Все эти размышления требовались, чтобы не допустить мысли о том, что он скажет, когда увидит ее, — а это не имело смысла. Он хотел поведать ей одну единственную вещь, которую произнести не мог. Никогда.
Вход в палатку был закрыт, но внутри горела свеча. Йен вежливо кашлянул снаружи, а Ролло, поняв, где они находятся, помахал хвостом и издал добродушное 'ваф!'.
Входной клапан тут же поднялся — Рейчел, держа штопку в одной руке, стояла на пороге и, сощурившись в темноту, улыбалась, потому что слышала пса. Она была без чепца, и пряди ее волос выбились из-под шпилек.
— Ролло! — воскликнула она, наклоняясь, чтобы почесать собаку за ушами. — Я вижу, ты и своего друга привел.
Улыбнувшись, Йен показал жестянку.
— Я принес немного жира. Моя тетушка сказала, что вашему брату он нужен для его задницы, — и чуть запоздало опомнился, — в смысле... для чьей-то задницы.
В груди зажглось чувство стыда, но он говорил, возможно, с единственной женщиной в лагере, которая легко могла воспринять задницы в качестве обычной темы для разговора. 'Ладно, единственной, помимо тети, — поправился Йен. — Или еще шлюх, может быть'.
— О, Дэнни обрадуется. Благодарю тебя.
Рейчел протянула руку, чтобы забрать жестянку, и их пальцы соприкоснулись. Жестянка была испачкана жиром и, выскользнув, упала. Йен наклонился, чтобы поднять ее, и Рейчел тоже. Она выпрямилась первая, и ее волосы коснулись щеки Йена — теплые и пахнущие ею.
Безо всякой мысли обхватив обеими руками ее лицо, он наклонился к ней. Увидел, как вспыхнули и потемнели ее глаза, и их губы соединились. И на одно, нет, два, мгновения Йен ощутил по-настоящему совершенное и теплое счастье, когда его сердце уместилось в ее ладошках.
Затем одна из этих ладоней шлепнула по его щеке, и Йен отшатнулся, будто пьяный, которого внезапно разбудили.
— Что ты такое делаешь? — прошептала Рейчел, с глазами, круглыми, как блюдца. Она попятилась и прижалась к стене палатки так, будто хотела пройти сквозь нее. — Ты не должен!
Йен не мог найти никаких слов. Все известные ему языки смешались в голове, как овощи в рагу, и он онемел. Но первые слова, которые сквозь хаос поднялись на поверхность, оказались гэльскими.
— Mo chridhe (мое сердце (гэльск.), — прим. пер.), — сказал он, и впервые вздохнул с того момента, когда коснулся ее. Потом вернулся могавский — идущий от сердца и инстинктивный. 'Ты мне нужна'. И запоздало подтянулся английский — тот, который лучше всего подходит для извинений. — Я... я прошу прощенья.
Рейчел кивнула — резко, словно марионетка.
— Да. Я... да.
Он должен уйти, потому что она испугалась. Йен знал это, как понимал и еще кое-что: Рейчел боялась не его. Медленно-медленно он протянул к ней руку: пальцы двигались помимо воли, понемногу, как при ловле лосося.
И как ожидаемое чудо — но все-таки чудо — дрожащая рука Рейчел потянулась навстречу. Йен дотронулся до кончиков ее пальцев и ощутил, что они холодные. Его пальцы были горячими, он мог бы согреть ее... И уже как будто почувствовал ее холодную плоть рядом со своей, заметив напряженные под тканью ее одежды соски и ощутив в ладонях маленькую круглую тяжесть ее прохладных грудок, и то, как к его горячему телу прижались твердые и замерзшие бедра.
Йен сжимал ее руку, притягивая Рейчел к себе. И она приближалась навстречу его манящему жару — безвольная и беспомощная.
— Ты не должен, — прошептала она едва слышно. — Мы не должны...
Смутно Йен осознал, что, конечно, не может просто привлечь ее к себе, повалить на землю, и, убрав с пути одежду, взять ее — хотя каждая клеточка его существа требовала, чтобы он сделал именно это. Но о себе заявила некая слабая память о цивилизованности, и Йен ухватился за нее, с чудовищной неохотой отпуская руку Рейчел.
— Нет, разумеется, — произнес он на чистом английском. — Конечно, мы не должны.
— Я... ты...
Сглотнув, Рейчел провела тыльной стороной ладони по губам. И Йен подумал, что это не для того, чтобы стереть его поцелуй, а от изумления.
— А ты знаешь... — и замерла, беспомощно уставившись на него.
— Я не переживаю о том, любишь ли ты меня, — произнес Йен, зная, что говорит правду. — Не сейчас. Я боюсь, а вдруг ты погибнешь из-за того, что любишь.
— Ну ты и нахал! Я не сказала, что люблю тебя.
Тогда он взглянул на нее, и что-то шевельнулось в его груди. Как будто смех. А, может, и нет.
— И лучше не говори, — тихо заметил Йен. — Я не дурак. И ты тоже.
Рейчел порывисто протянула к нему руку, и он чуть отодвинулся.
— Думаю, тебе лучше не прикасаться ко мне, милая, — сказал Йен, по-прежнему напряженно вглядываясь в ее глаза цвета кресса под водой. — Потому что, если дотронешься, я возьму тебя прямо здесь и сейчас. И тогда для нас обоих будет слишком поздно, не так ли?
Ее рука повисла в воздухе, и Йен видел, что, хотя Рейчел и хочется убрать ее, она не может.
Развернувшись, он ушел в темноту. Его кожа была такой горячей, что ночной воздух почти испарялся, соприкасаясь с ней.
РЕЙЧЕЛ С МИНУТУ неподвижно стояла и слушала, как колотится сердце. Затем осознала еще один повторяющийся звук: тихий и лакающий. Моргнув, она посмотрела вниз и увидела Ролло: тот тщательно вылизал остатки гусиного жира из жестянки, которую Рейчел выронила, и теперь полировал пустую посудину.
