— Нет.
— Ты же палач! Убийца породил убийцу. Ты всегда был убийцей, ты просто забыл...
Глава 179 "Чистильщик"
Под новый 1948 год старший лейтенант госбезопасности Борис Алексеевич Круглов был вызван своим начальником в его кабинет. Как специалиста по "литерным операциям" Круглова использовали в качестве штатного "чистильщика". И хотя смертная казнь в СССР после победы была официально отменена, тайные убийства по приговору Сталина продолжались. Занималось этим особое подразделение в структуре Министерства государственной безопасности (МГБ). Возглавлял "убойный отдел" генерал Павел Судоплатов.
Подняв голову от каких-то бумаг, генерал сверкнул на вызванного сотрудника жёлтым тигриным глазом, будто пронзил насквозь. О своих людях "Сталинский Терминатор" знал всё. Всю подноготную каждого, вплоть до наличия родимого пятна на груди вошедшего старшего лейтенанта и ещё под его левым соском, напоминающую своей формой волчью лапу.
Одновременно своим правым глазом "изумрудной воды" Судоплатов будто обволок сотрудника ядовитым дурманом, вытаскивая из его головы сокровенное и потаённое. В голове этого парня давно занозой сидел страх когда-нибудь самому оказаться в расстрельном рве в качестве отработанного материала. Поэтому и пьёт он горькую почти всё свободное от службы время. Только напрасно он этого боится: пока чекист его квалификации не "сточился" до основания, он полезен, как хорошо пристреленный "Наган". И разве он, Судоплатов не обещал толковому подчинённому защиту, даже от самого кремлёвского "Хозяина"? И не он ли с глазу на глаз выдал Круглову при приёме на работу "индульгенцию", заранее освободив его душу от мук вины за всю будущую кровь?
Судоплатов ещё некоторое время пристально глядел своим пронизывающим взглядом на стоящего перед ним по стойке смирно своего верного "спартанца", потом перешёл к делу. Без долгих предисловий начальник объявил Круглову, что на самом верху принято решение казнить Соломона Михоэлса. Старший лейтенант Круглов, как и любой гражданин СССР, знал, кто это. Народный артист СССР, лауреат нескольких сталинских премий, орденоносец, руководитель Государственного еврейского театра.
Судоплатов взял со своего служебного стола и мельком показал подчинённому стандартный бланк, на котором от руки было написано, что в связи с установлением Михоэлса, как американского шпиона, его предлагается ликвидировать в автокатастрофе. Под тестом приказа стояли подписи министра госбезопасности Абакумов и самого Судоплатова. А в левом верхнем углу листа — галочка карандашом, "птычка", как называл знак своего согласия Сталин. Документ был помечен 19 декабря, видимо, в этот день Абакумов приезжал в Кремль к "Хозяину" по данному вопросу.
Судоплатов пояснил, что Круглов включён в оперативную группу, который предстоит осуществить данную операцию. Тайные ликвидации исполнялись в основном двумя способами — инъекцией яда (во время медосмотра или при случайном столкновении на улице), либо имитацией автомобильной катастрофы. В случае с Михоэлсом, брат которого, Мирон Вовси, был доктором медицинских наук, применять яд было рискованно. Оставалась автокатастрофа. На самом деле никаких автокатастроф никогда не происходило в таких случаях. Жертву выслеживали, ловили, убивали ударом по голове, а затем разыгрывали дорожное происшествие.
Как пояснил, тоже присутствующий в кабинете Судоплатова начальник отдела по работе с интеллигенцией второго главка МГБ СССР полковник Федор Шубняков, убийство должно произойти в Москве.
В последующие дни боевики с Лубянки установили наблюдение за артистом, чтобы выяснить его расписание и выбрать подходящий момент для ликвидации. Но улучить момент и впихнуть Михоэлса в машину в столице им так и не удалось. Популярный актер ни разу не оказывался на улице в одиночестве. А потом он вообще почти перестал выходить. Обласканный в годы войны советским государством артист будто почувствовал, что его затягивает водоворот какой-то зловещей кремлевской интриги.
Боевики с Лубянки решили, что Михоэлс обнаружил наблюдение и все понял. Брать Михоэлса на квартире, которая находилась в здании театра, тоже было слишком рискованно — могли появиться нежелательные свидетели. Поэтому на следующем совещании, которое проходило уже в присутствии самого министра Абакумова, было решено место действия перенести в Минск, куда Михоэлс, как член оргкомитета по Сталинским премиям, вскоре должен был отправиться на просмотр спектаклей-претендентов на ежегодную Сталинскую премию. Прежде всего "объекту было решено срочно найти" попутчика — им должен был стать штатный осведомитель МГБ Владимир Голубов-Потапов. В тот же вагон сядут два боевика. Они будут отвечать за то, чтобы Михоэлс не попытался сойти с поезда по пути. В Минске решили за жертвой не следить. Ликвидаторы хотели, чтобы он почувствовал себя там в безопасности. К тому же о каждом шаге Михоэлса МГБ и так будет сообщать Голубов...
Глава 180 "Попутчик"
Из багажа у него с собой был лишь жёлтый чемоданчик с металлическими нашлепками на углах. Вечером у него по всей видимости поезд в Минск. А час назад закончился семинар балетной критики в ГИТИС-е, который он вёл и очень любил. В целом всё вроде бы шло своим налаженным порядком. Однако, на душе было тяжко, и оттого Владимир Ильич Голубов выглядел мрачным, погружённым в себя.
Будучи личностью творческой, ажурной, он всегда тяготился той двойной жизнью, которую вынужден был вести не первый год. Но такова была плата за успешную стезю ведущего театрального критика столицы, да и просто за возможность жить спокойно, в своё удовольствие. А он любил богемную жизнь. Будучи преуспевающим театральным журналистом, Владимир Ильич Голубов получал хорошие гонорары, регулярно посещал балет, дружил с известными танцовщиками, любил продолжительные застолья в лучших московских ресторанах, регулярные отлучки в Крым и в Кисловодск.
Свои рецензии на спектакли Владимир Ильич Голубов подписывал псевдонимом "В. Потапов". Близость обеих фамилий: одно и то же число букв и слогов, окончание на "ов", одинаковая первая гласная "о" и распространенность, делали псевдоним удобным и простым в работе. Хотя обычно он выбирается более шикарным и благозвучным. Да и располагаться вымышленному литературному имени лучше на далеком расстоянии от подлинного, и в этом есть резон, особенно в этой стране, когда желательно всячески освобождаться от своего прошлого, постоянно заметать следы, скрывая социальное или национальное происхождение, чтобы не испортить анкету и не дать след завистникам-доносчикам. Но Голубов-Потапов за анкету с некоторых пор мог не волноваться, особенно после того, как однажды увидел свой литературный псевдоним в ведомости на получения премии за предоставленную Госбезопасности важную информацию. Что и говорить, в дружбе с "органами" было много полезного и даже приятного...вот только порой товарищеские чекистские объятия становились слишком душными, похожими на сжимающие тело кольца констриктора...
Чтобы справиться с отвратительным настроением Владимир Ильич решил по пути сделать крюк и принять сто пятьдесят граммов "успокоительного" в любимом погребке. Коньяк помог, на душе стало немного легче. Он пешком прошел до Садового и там втиснулся в "букашку". К нужному дому, где на конспиративной квартире его ждал куратор из МГБ, критик почти подбежал, ибо начинал опаздывать, а майор такого не любил и не прощал.
Перед тем как войти в подъезд, Голубов зачем-то задрал голову и отыскал окна конспиративной квартиры. Там горел свет и отчётливо виднелась широкоплечая фигура майора.
Лифт не работал. Пришлось солидному мэтру газетных редакций и театральных подмостков, словно мальчишке, перепрыгивать через ступеньку, взбегая на нужный этаж. Нужная дверь оказалась оставлена приоткрытой. Квартира встретила его ароматом "Герцеговины флор" и недоброй тишиной.
— Владимир. Ильич, проходите, — послышался знакомый голос куратора, он звучал приветливо, несмотря на то, что агент позволил себе дерзость опоздать на две минуты.
Журналист облегченно выдохнул.
В просторной гостиной, помимо куратора, присутствовал еще один мужчина. Он стоял, глядя в окно, сложив за спиной пухлые белые руки, слегка покачивался на носках. Это его видел с улицы журналист. Хороший серый костюм сидел чуть мешковато на его невысокой, склонной к полноте фигуре. При появлении агента он даже не оглянулся.
Зато тот, что был за столом, кивнул вошедшему, как хорошему знакомому:
— Проходите, Владимир Ильич, присаживайтесь.
На агента вновь навалилось ощущение жути. Видя, как он напуган, подавлен, совершенно выбит из колеи, майор дружески ему улыбнулся:
— Ну-у, как у нас дела? Ордер на новую квартиру уже получили?
Владимир Ильич благодарно кивнул и сразу заговорил о Михоэлсе:
— Старик много пьет, даже на репетиции приходит пьяный, мы виделись с ним позавчера, говорили о поездке, он не слишком настроен ехать... может, нам отложить это дело? — предложил агент с испуганной улыбкой.
Человек у окна наконец повернулся широким невыразительным лицом Аракчеева и первым делом переглянулся с майором, потом в упор уставился тяжёлым взглядом на стоящего в центре комнаты со шляпой в руках агента: высокий, статный, в хорошем светлом костюме и красивых американских очках. Этот журналист знал себе цену и несомненно был умным человеком. Он явно что-то понял и пытается соскочить в последний момент...
Идея подключения агента к Михоэлсу в этой поездке ему, как руководителю операции, в принципе понравилась, размышлял "Аракчеев". А это был начальник отдела по работе с интеллигенцией второго главка МГБ СССР полковник Федор Шубняков. Голубов-Потапов является одаренным литературным и театральным критиком, он автор первой книги о балерине Улановой, регулярно выступает на страницах театральных журналов, и как газетный рецензент приглашаем на лучшие премьерные спектакли. Правда, его отношения с Михоэлсом нельзя назвать особенно дружественными, так как еще в 1937 году Голубов опубликовал в газете "Советское искусство" большую разгромную статью "Прошлое и настоящее ГОСЕТ", где во многом справедливо раскритиковал репертуарную и художественную политику руководителя государственного еврейского театра Михоэлса. После выхода этой статьи Михоэлс долго еще вспоминал о ней, особенно фразу автора: "Помните замысловатую роспись в фойе еврейского театра? Его вычурные панно?". Эта роспись была сделана художником Шагалом, Михоэлс очень ее любил и долго был обозлен на Голубова-Потапова, потому что после его статьи роспись из фойе театра приказали убрать.
Впоследствии, когда Сталин сделал определённую ставку на Михоэлса, Голубову было приказано впредь воздерживаться от резких критических выступлений в адрес этого театрального деятеля. Их отношения постепенно выровнялись. Таким образом, Голубов вполне подходит на выбранную для него роль. Во-первых, известный театральный критик с некоторых пор занимал должность секретаря Комитета по сталинским премиям, так что решение руководства командировать его сопровождать члена этого же Комитета Соломона Михоэлса в Минск, на просмотр спектакля-лауреата, в качестве спецуполномоченного, не могла вызвать подозрений у объекта.
Во-вторых, Голубов сам родом из Минска, закончил там Институт инженеров железнодорожного транспорта. Его объяснение в купе за "кружкой чая", что он якобы решил, пользуясь случаем, повидать оставшихся в Минске родственников, а также многочисленных друзей и знакомых, должно снять последние подозрения ставшего в последнее время болезненно мнительным артиста.
Главное, чтобы агент послушно выполнил свою роль до конца...и не попытался выкинуть в последний момент какой-нибудь фортель. А этого исключать нельзя: у творческих людей психика подвижная, порой с ними случаются интуитивные прозрения, вещие сны, обостряется инстинкт самосохранения, как у косули, бредущей под выстрел спрятавшегося охотника...
— Послушайте, Сонечка, мы очень рассчитываем на вас, — хрипло усмехнувшись, заговорил "Аракчеев".
Голубов замер. "Сонечка" — так он подписывал свои самые первые юношеские стихи. Об этом знали только его тайный любовник из труппы Большого театра да немногие ревностные почитатели его раннего творчества. Но тех уж почти не осталось в живых. А этот, с бульдожьим лицом у окна, совсем не был похож на любителя нежной поэзии. Вряд ли поэзия его вообще интересовала. Его интересовало совсем другое... "Это угроза", — мелькнуло в голове журналиста. Ещё до войны, 17 декабря 1933 г. было опубликовано Постановление ВЦИК, которое 7 марта 1934 года стало законом, согласно которому "мужеложство" считалось преступлением. По статье 121 Уголовного кодекса РСФСР, мужеложство каралось лишением свободы на срок до 5 лет трудовых лагерей, а при отягчающих обстоятельствах можно было получить и восьмерик. Правда тогда на заседании Политбюро с особым мнением выступил Михаил Калинин. Добрый дедушка "всесоюзный староста" Калинин сказал, что он "против издания закона, а за осуждение во внесудебном порядке по линии ОГПУ". Педерастов Калинин "посоветовал "мочить в сортире", но по-тихому"...
С разрешения чекистов Голубов опустился на стул, его бросало то в жар, то в холод, мелко дрожали колени под фирменной тканью американских штанов. Его куратор откинулся к спинке своего стула, оценивающе глядя на побледневшее, покрывшееся испариной лицо литератора: можно ли на него делать ставку, не сломается ли раньше времени?
— Да вы не волнуйтесь, Владимир Ильич, ничего особенного от вас не потребуется. Съездите на пару деньков в Минск. Развеетесь от столичной суеты. А мы вам деньжат подбросим. Поможем ускорить публикацию вашей книги. Вот видите, мы вас ценим. И вопрос о вашем награждении орденом Трудового красного знамени считаем вполне решённым, ведь вы его заслужили своей работой на благо советской культуры.
Тонко организованному с благородной душой Голубову польстило, что всё-таки в первую очередь речь шла не о деньгах и каких-то преференциях в карьере (что подразумевалось как бы само собой), а о государственной награде. Тем самым подчёркивалось отношение к нему — не как к платному стукачу, а как к человеку принципов. И всё же Голубов отчего-то чувствовал себя подавленным, мучили дурные предчувствия.
Тот, что стоял у окна, тоже взял стул, поставил его почти вплотную к сникшему агенту. Сел, закинул ногу на ногу: крупный нос. Пенсне. Тонкие губы. Жирный, свисающий на крахмальный воротник рубашки подбородок.
— Успокойтесь, уважаемый товарищ Голубов, — заговорил он тоже вполне дружелюбно, даже будто сочувственно. — Нам известно про ваши отношения с вашим молодым другом-танцором. И про многое другое... Но это ваша личная жизнь. А то, что у вас из-за этой привязанности возникли некоторые проблемы с участковым милиции лейтенантом Бочкаревым, так вы его больше не бойтесь. И откупаться от участкового вам в следующий раз не надо. Да и не будет следующего раза. Я его вызову к себе и поговорю, чтобы он от вас отстал. И от вашего друга тоже. Так что спокойно отправляйтесь в Минск. Там для вас всё будет просто. И запомните: Соломон Михоэлс для нас не враг. Просто нам надо сейчас опекать важного для страны человека, огромный талантище, чтобы вовремя оказаться рядом и помочь в случае необходимости. Так что езжайте со спокойным сердцем, Владимир Ильич. Устраивайтесь там поудобнее. У вас ведь забронирован люкс? И ждите наших указаний. Договорились?
