Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

После третьего удара вожак поджал уши и бросился в сторону леса, а за ним понеслись и другие серые тени. Факелоносец, однако, не обращал на это особенного внимания. Он бежал к дому. Лакс предусмотрительно схватился зубами за дверцу калитки и со второй попытки её приоткрыл. Волк торжественно прошествовал внутрь и, поднявшись на задние лапы, затолкал факел в большую открытую бочку. Бочка вспыхнула и начала гореть пряным жёлтым огнём. Волк улёгся рядом и положил морду на лапы. Похоже, он собирался поспать.

А через всё ещё открытую калитку прошествовали Копи — как всегда, лёгкая и чистенькая, и Лучевский — из его надорванного уха сочилась кровь. Зайдя внутрь ограждения, рыжий сам взялся зубами за прутья, придерживая дверь и Лакс сумел проскользнуть во двор.

Солнце уже спряталось и по небу плыла Луна, полная и золотистая. Лакс посмотрел на неё, потом на горизонт и понял, что скинуться сегодня уже не получится. К тому же, жутко хотелось спать. Лакс подобрался к огню и все четыре волка заснули, как засыпали первобытные люди после удачной охоты.

Наутро волк-факелоносец оказался худеньким, хотя и мускулистым человеком с тонкими морщинами, насмешливыми жёлтыми глазками и бакенбардами, как у Шопенгауэра. Когда Лакс проснулся, он уже был одет — брюки, которые подошли бы маляру и чудовищная майка "Am I evil?" с вампирами и волками прямиком из начала девяностых — и сидел на пороге, раскрыв на коленях книгу. Дверь коттеджа была распахнута настежь, а одежда незадачливых молодых оборотней сложена прямо перед ними. Лакс покосился на Копи — та ещё дремала — а потом всё-таки скинулся и начал одеваться. Лучевский сидел рядом на траве и тёр глаза.

Человек глянул на них почти насмешливо.

— И на кого я был похож вчера вечером? — осведомился он.

— На герб ордена святого Доминика, первых инквизиторов! — выпалил Лучевский, — Только немного неправильно. Там был не волк, а собака с факелом в зубах.

— Правильно. А почему собака?

— Потому что это приснилось его матери, перед рождением...

— Неправильно. Собака была на гербе потому, что миром правят собаки.

Так и состоялось их знакомство с Бирюкевичем.

XI. Волковыйск-16

Изнутри дом Бирюкевича напоминал запасники музея советского интерьера.

Уже в прихожей было пять табуреток, три разных стойки для обуви, зеркала... а ещё шкаф с лакированными разводами, — коричневый, толстый и угрюмый, словно жук. Если (осторожно) открыть любую дверь, то можно было увидеть, как громоздятся друг на друга, словно на складе мебельного магазина, шкафы и шкафчики, столы и стулья из разрозненных гарнитуров, обтёртые ковры и обшарпанные тумбочки... Похоже, сюда собрали всё, что было в городской квартире, а также уйму всего ненужного из ближайшей комиссионки.

Здесь не было ни одной вещи старше девяносто первого года. Прямоугольные пепельницы на каждом столе, шесть разных хлебниц на кухне, а стены плотно покрыты флажками, переходящими вымпелами, портретами Ленина и картинами с уходящим вдаль пароходом. Некоторые столы охромели, их поддерживали толстые красные тома полного собрания сочинений Маркса-Энгельса. На веранде, где они уселись завтракать, стена была вместо обоев оклеена картой минеральных ресурсов Свердловской области, а под ней стояли в ящике трёхлитровые банки с мутной, землистого цвета жидкостью. Ящик был подписан: "БЕРДЯЕВКА".

Главным отличием от городского жилища были запахи. Веранда пахла мокрой шёрстью, причём запах, казалось, пропитал и рамы, и потолок, и ножки стульев.

На завтрак было мясо. Лакс решил, что оборотни в полнолуние так и питаются. Впрочем, он не возражал. Кашей он бы сейчас не наелся.

— С чем пожаловали? — осведомился Бирюкевич, не переставая грызть здоровенную курицу.

— В городе начались убийства, — ответила Копи, — Убили Триколича, пытались убить меня и Кинеля. Эти люди связаны с сектантами, про которых вы наверняка слышали. Поэтому отец посоветовал нам спрятаться здесь. Он не доверяет даже собственным подчинённым.

— Кинелю как обычно, не царапины, — заметил Бирюкевич, — это у них семейное. Я помню, как его отец, когда ещё воевали, вместе со всей стаей на охоту выходил. И мог жить до сих пор — если бы не умер.

— Подождите... — Копи нахмурилась и даже отложила куриную ножку, — так вы знаете об убийствах?

— Конечно знаю! Я как тот, из "Войны и мира". Из поместья не выезжаю, а всё, что мне надо, узнаю.

— Зачем тогда спрашиваете?

— Я хотел услышать, как ты станешь это рассказывать. Кстати, ты не представила своих друзей.

— Это Стас Лучевский, его отца вы знаете ещё по Первой Коалиции. А это Александр Волченя. Он приехал поступать в наш биологический.

— Волченя? — Бирюкевич пригляделся, — Новое лицо, новая фамилия. Мы успели от них отвыкнуть. Неужели Кинель решил отступиться от отцовских принципов?

— Волченя заступил на вакансию, но замещение пока не объявляли. К нам стучится стая Гамидова и Кинель решил их натравить на сектантов. Чтобы эти скоты из секты поняли, какими могут быть волки, если их разозлить. А потом мы подберём кости.

— Гамидов меня не интересует. Ты про Волченю расскажи. Откуда он взялся и кем приходился покойному?

— Говорит, что племянник.

Теперь уже Бирюкевич замолк и посмотрел на Лакса очень внимательно.

— От Анны что ли?

— Да, — Лакс кивнул, — Но мама, когда разводилась, не стала меня переписывать на девичью фамилию. Говорила, что из-за деда. Чтобы не было ассоциаций.

— Анна в своём духе, — Бирюкевич кивнул, — даже тут отгораживается. А ведь твой дед был великим человеком. И волком ещё.

— Мама не любит про него вспоминать, — Лакс задумался, — Они даже не созванивались. Мы приезжали к нему пару раз, но очень давно, мне было тогда лет шесть, наверное. Ничего уже не помню. А потом, когда деда убили, на поминки она поехала одна. Сказала, что вся семейка порченная, не стоит на них смотреть. Тогда я думал, что это что-то с разведкой связанное. Но теперь думаю, что она имела в виду ликантропию.

— Правильно думаешь, — Бирюкевич кивнул, — идём дальше. Она тебе что-нибудь говорила про деда?

Лакс начал вспоминать. Странно, но в этом доме-музее дед казался как-то более уместным, чем в большом наружнем мире, которые уже успел измениться до неузнаваемости. И вот он всплыл из памяти, как живой — сильный, хитрый, похожий на персонажей Гюго старик с облысевшим черепом, тридцать с лишним лет проработавший в военной разведке. Константин Триколич, отец двух биологов, занимавшийся только людьми...

И тут Лакс понял, причём здесь дед. Всё просто. Его ведь тоже убили.

— Говорила, что пока он служил в разведке, то был вполне нормальный. Но когда вышел в отставку, старые привычки вспыли наружу и он попытался жить так, как работал. А этого никто не выдержит. Мама в подробности не вдавалась, да я и не спрашивал. Но мне он, кажется, нравился. Совсем добрый был и нестрашный.

— А рассказывал что-нибудь про свои боевые годы?

— Нет. Я думаю, он воспринимал меня как ребёнка. Помню, мы с ним гулять ходили, и он рассказывал всегда что-то настолько смешное, что я всё позабывал. То про сербов, которые луну из колодца доставали, то про черногорцев, которые железную дорогу строили. Когда он умер, я даже ничего не заметил. Мама отвезла меня к подруге, а сама первым поездом — на поминки, в Кинополь. Я даже не скучал особенно. До сих пор помню — стою у окна, пытаюсь вспомнить деда или пожалеть его хотя бы, но не помню ровным счётом ничего и внутри пусто. Надо было сожалеть, а я не могу. И так стыдно мне стало, что даже расплакался.

— Как она объяснила тебе его смерть?

— Сказала, что политика — это такая мясорубка, в которую засунешь палец — а она всю руку оторвёт. И что дед совал туда голову. Я думаю, это было с Чечнёй как-то связано. Бывшие сослуживцы просили его помочь в новом деле. А он, кажется, согласился.

— Ну... — Бирюкевич нахмурился, — Дед бы эту версию не одобрил. Хотя с дочкой он и вправду не ладил. А что ты сам о нём думаешь? Всё-таки разведка в советское время — это тоже КГБ, а у них репутация так себе.

Лакс посмотрел на Копи — та слушала очень внимательно — потом на Лучевского — тот внимательно изучал что-то на стене — а потом на стену. Похоже, рыжего заинтересовал выполненный в сине-жёлтых тонах плакат "Остерегайся удара зюзьгой", висевший между большим гравированным Лениным и вымпелам "Бригада усиленного труда".

— Тут сложно что-то говорить, — Лакс задумался, — Он был приятным человеком, а над всякими тайнами в основном издевался. Как-то мне сказал, что на самом деле власти скрывают только одну вещь: то, что им пока ещё ничего не удалось скрыть. С другой стороны — быть приятным человеком его работа. С третьей — даже с такой работы он не вышел фанатиком. В идеологию официальную он не верил, но иногда поиздеваться любил. Это профессиональное, я думаю. Точно так же, как самые смешные анекдоты про религию сочиняют семинаристы. И он, и мама ещё в девяносто третьем знали, что спорить о Советской Союзе, о судьбах державы, о том и сём — просто бессмысленно. Занавес упал, спектакль закончился. И все уже забыли, по какому поводу его ставили. Человек-то он неплохой. Люди лучше учреждений.

— Нет, — Бирюкевич помотал головой и скинулся на спинку. Кресло жалобно скрипнуло, — Насчёт характера ты прав, а вот насчёт забытости ошибаешься. Увы, парень, ничего не забылось. Эта мясорубка — она до сих пор давит мясо и кости. Хотя молодец, умный растёшь, читать умеешь. Кропоткина цитируешь. Может, вырастешь умный.

— Вы что, думаете, что эти убийства устроили его бывшие сослуживцы? — Копи чуть не подпрыгнула.

— Почему сослуживцы? Просто те, кто убил его самого. Может, буринцы, а может, и не буринцы. А почему нет? Были убийства — и вот через много лет они повторяются. Как горная река, ушедшая под землю и вышедшая наружу через много километров. Как вторая мировая после гражданской войны в Испании. Как вторая чеченская война после первой чеченской. По-моему, очень похоже

— Та война давно закончилась! — Копи начала закипать, — Старший Кинель всё решил тогда, девять лет назад!

— Всё решил? Ну ты даёшь! — Бирюкевич смотрел на неё с жалостью. — Думаешь, если проблему решили, то она сразу уходит? Здесь тебе не геометрия, милая! В жизни проблема живёт намного дольше, чем любое её решение. Поставить памятник Ленину — дело быстрое, убрать его подальше — ещё быстрее. А проблема — как относиться к Ленину? — остаётся. И её так же просто, как памятник, не уберёшь и не поставишь. Даже убрать СССР оказалось легче, чем разрешить этот вроде бы всем очевидный ленинский вопрос. Вот что значит проблема! Вы, молодые, проблем настолько не видели, что думаете, что их вррьше нет. А я ещё застал те времена, когда все думали, что правильный ответ знают, но им его просто сказать не дают. Но как только разрешили говорить, оказалось, что этот ответ у всех разный. Потому что проблемы, милая, — они действительно как реки. Текут под ногами и ты их не чувствуешь, но когда выходят на поверхность — то брызжут сначала кровью. А проблем у Коалиции не одна, и все они повязаны на том, что те, кто заботится о волках, получают слишком много выгоды, чтобы с волками делиться.

— То есть вы думаете, это кто-то из буринцев...

Лучевский поднялся из-за стола и, как мог, тихо покинул веранду. Из комнаты послышался грохот. Бирюкевич не обратил на это никакого внимания.

— Война уже была один раз. Что помешает ей начаться снова?

— Подождите, — Лакс поднял руки, словно объявляя капитуляцию, — я ничего не понимаю. Что за война? О чём вы вообще говорите? Я ничего этого не знаю. Вы говорите сейчас про войну в Югославии?

— Нет, — Бирюкевич покачал головой. — Про войну в Кинополе девяносто шестого года. Войну Бурых против Ельника. Тебе что, не рассказывали?

— Мне даже про оборотней никто не рассказал.

Бирюкевич хмыкнул.

— Ну что же, придётся начинать с самого начала. Как в шахматах — сначала расставим фигуры, а потом покажем, как они ходили, пока не оказались там, где сейчас стоят.

За пять лет до этого, в девяносто первом году война в Коалиции была невозможна по очень простой причине — Коалиции ещё не было. В Кинополе жили некоторые стаи, а вокруг них была эпоха — смутная и зыбкая, как туман над болотами. Не пытайся представить то время, это у тебя не получится. Это не было похоже на Советский Союз, как и на теперешнее время. Та эпоха вообще ни на что была не похожа.

Кинополь ещё не был настолько волчьим городом. Стаи уже здесь селились и даже их фамилии были бы тебе знакомы. Кинели, Войкшунесы, Вилковские и Бирюкевичи. Плюс ещё Гинайкоревские и Терняковы — но этих выкорчевали в более позднее время. Все мы скрытничали и занимались больше фарцовкой, наукой и посиделками на лесных полянках. Каждый второй планировал при первой возможности эмигрировать в Аргентину и уже там строить своё волчье счастье.

А настоящим волчьим логовом в советские годы был город, которого сейчас уже нет. Неподалёку от Беловежской Пущи, почти на самом стыке теперешних Белоруссии, Литвы и Польши, прямо в сосновом лесу стояло несколько бетонных хрущовок с полигоном, кинотеатриком и колючим ограждением. Называлось это Волковыйск-16 и проходило по всем документам как закрытый военный городок с доступом по первой форме. Когда приезжала комиссия, их маскировали под ракетчиков.

Ты правильно догадался, мой юный друг, кто жил в этом официально несуществующем городе, учился в его официально несуществующей школе и тренировался на его полигонах, которые официально были девственным лесом. Там жили оборотни, которых в Советском Союзе официально не существовало. Оборотень сильнее человека, здоровее человека, быстрее человека и, когда надо, может перейти на четыре лапы. Поэтому они хорошо подходят для некоторых войск. Например, для разведки.

Твой дед рассказывал мне, что по официальной версии до Волковыйска-16 там была деревня Спакуса. Но сам в это не верил. В таком глухом лесу, где ни полей, ни нормальной дороги, люди бы жить не стали. Разве что это была деревня оборотней, наподобие легендарной Калгачихи.

Именно оттуда и тянутся корни большей части фамилий, чьи лианы опутают потом Кинополь.

Твой дед был там в больших чинах. Специалист по Балканам, он всю молодость по ним вертелся и знал все тропинки лесов Черногории и всех волков болгарской компартии. Стояли те времена, когда Югославия, сколоченная маршалом Тито, казалось чем-то тысячелетним. А твой дед знал все тамошние леса от Триеста до самой Варны, а тридцатый свой день рождения отметил в каком-то громадном заповеднике на юге Албании. Один раз ушёл от Сигурими на четырёх лапах, а через два дня уже хлестал ракию с ребятами из четвёртого отдела шестого управления болгарской ДС. Вы в курсе, чем ДС занималось? Во, не в курсе. Нам казалась, что это навсегда — и СССР, и Варшавский Договор, и фарцовщики с джинсами, и такси жёлтенькие. А вот ему, как ни странно, нет. Он ещё тогда часто говорил, что не успеем оглянуться — и уйдёт наше время, даже теней не останется. Изнутри оно виднее.