Не скажу, что это было так уж легко — кто пробовал когда-нибудь плыть против течения вверх по водопаду, наверняка меня поймет. Дело шло в разы медленнее, чем при помощи локтей, я выбилась из сил быстрее, да и снежный коридорчик после этого выглядел так, точно, несмотря на тесные размеры, в нем кипела жаркая драка. Но в конце концов мы это сделали! Думаю, даже форель мною бы гордилась.
Взмахнув в воздухе голыми ногами, я уже по-человечески смогла встать на четвереньки и вытянуть Машеньку из снежного жерла, точно пробку из бутылки:
— Поздравляю, мамаша, у вас девочка!
— Что? — она стряхнула снег с лица и ушей.
— Ничего — это я не с тобой...
Облегченно вздохнув, снежное лоно закрылось. Ничего себе! В дополнение к холодному пронизывающему ветру ледяная рука схватилась за сердце: а если бы вся эта масса обрушилась нам на головы?! И никто не узнает, где могилка моя... Вот что называется — повезло, так повезло!
Пока я оглядывалась назад, Машенька отряхнула снежинки с бровей, смело взглянула вперед и тут же заметила главное:
— Убегают!
— Кто?
Даже если подкоп и отнял у них изрядное время — пока мы, в свою очередь, занимались подснежным плаваньем, Тимоха с Хрипатым должны были уже десять раз успеть добежать до местного аналога канадской границы. Однако солнечная погода подготовила разбойникам коварную ловушку, и рыхлый весенний снег, подтапливаемый теплыми лучами, не выдерживал веса взрослого мужчины даже с дощечками на ногах, так что на каждом шагу бандиты проваливались по пояс, и будто разыгрывали жанровую сценку: ледокол (батька Тимофей), широкой грудью прокладывающий дорогу во льдах для баржи (Хрипатого). Хотя и сложно сказать, в каком снегу брести сложнее, взрыхленном или нетронутом?
— Стойте! — ух, аж у самой уши заложило! Ну, и акустика — в этой ложбинке театр бы построить...
На разбойников, по-видимому, внушительный окрик тоже произвел впечатление — оба замерли, как вкопанные... Хрипатый даже ногу занесенную не опустил, так и остановился в позе журавля на болте.
— Вообще-то Тимоха спас вам жизнь, — Машенька подергала меня за рукав. — Ведь мог бы выдать заказчику...
— Ага! А когда в последний раз приходили прощаться, то ножички прихватили только для самообороны, — съязвила я, но невольно почувствовала, что поднявшаяся в душе волна гнева потихоньку откатывается. — Ладно уж, бегите! Но помни, Тимоха, теперь ты — мой должник!
Как будто в снятом с паузы фильме атаман с пособником как ни в чем не бывало бросились дальше — даже не обернулись напоследок, не говоря уже о том, чтобы попрощаться...
Внезапно из-за купы деревьев, откуда уже давно доносился интригующий шум, вылетела одинокая шальная стрела. Кто-то палил в белый свет, как в копеечку, но попал очень точно — схватившись за шею, Хрипатый повалился на снег, и оросил его чистый холст алой кровью.
Не знаю, как я преодолела разделяющее нас расстояние. Не помню, чтобы увязала в снегу... просто, кажется, в следующий за падением момент каким-то чудом перенеслась к раненому разбойнику. Отчаянный Тимоха, не оборачиваясь, продолжал отчаянно улепетывать. Вот это я понимаю, дружба и взаимовыручка!
Не зная толком зачем, собственно, прибежала, и что собираюсь делать, я опустилась на колени рядом с умирающим. Хотя Хрипатый, лежа на спине, еще дышал и моргал глазами, было понятно, что не дни даже, а часы... нет, минуты его сочтены. Войдя чуть ниже левого уха, стрела прошила горло насквозь и вышла спереди. Если кровь и не хлестала фонтаном, то только оттого, что рану закупоривало деревянное древко. Хорошо помня из многочисленных приключенческих романов и прослушанного в незапамятные времена курса оказания первой помощи, что делать этого не стоит ни в коем случае, я тем не менее схватилась за стрелу. Древесина подозрительно легко хрустнула под пальцами, оставив в ладони обломанный кусок с наконечником. Теперь ничто не мешало вытащить оставшуюся часть метательного снаряда из шеи пострадавшего, что я и сделала вопреки здравому смыслу.
Не река — настоящий фонтан, водопад, океан крови хлынул мне на руки и юбку, без того уже ни на что не похожую. Разбойник вздрогнул, и совсем было собрался помереть, но в последней, наверняка совершенно бессмысленной попытке остановить кровоизвержение, я зажала руками обе раны — входящее и выходящее отверстие. Несколько секунд левая ладонь чувствовала слабые толчки, похожие на биение пульса, а затем весь мир вокруг нас будто замер: лишь в уголке глаза лежащего разбойника появилась большая бриллиантово-прозрачная слеза, медленно набухла и скатилась по грязной щеке, утонув в снегу.
"Мертвые не моргают", — напоследок успела подумать я, и... потеряла сознание.
...Любимый бежал по облаку, проваливаясь в него почти по пояс при каждом неосторожном шаге. Вот я и умерла — тела не чувствую, и все вокруг такое белоснежное, сияющее...
Милый подбежал совсем близко — я всегда знала, что он настоящий ангел! Но вот повел себя вовсе не по-ангельски: схватил меня за плечи и принялся энергично встряхивать — душа тут же торопливо вернулась в тело, заставив почувствовать каждую клеточку, каждую ноющую жилку, каждый сантиметр горящей от холода кожи.
— Я... жива? — в голосе явственно чувствовалось больше недоверия, чем радости по этому поводу.
— Сколько крови, сколько крови! — вместо ответа пробормотал он, и принялся ощупывать меня в поисках ран — не слишком-то трепетно и нежно... хотя мое посиневшее пупырчатое тельце сейчас вряд ли хоть у кого-то могло вызвать эротические ассоциации. Разве что у не слишком притязательного маньяка-некрофила.
— Это не моя, — в первом порыве подавшись навстречу, в следующую секунду я вспомнила, в каком виде покинула разбойничью пещеру и, отталкиваясь руками и ногами, насколько рыхлый наст позволял на него опереться, поползла прочь.
— А чья?
— Разбойника... Он где-то тут же должен лежать.
— Никого нет, — он покачал головой. — Наверное, не добила. Ну, да, вот и стрела валяется — вырвал и убежал.
— Не мог он убежать, не такая это рана!
— Кровавых следов нет. И вообще никаких следов. Не по воздуху же он улетел!
— Не подходи ко мне! — устав ползать по поляне кругами, наконец приказала я.
— Почему?
— Я... Грязная, страшная! По-моему, в этом платье даже блохи завелись! Не хочу такой запомниться! — насколько проще была бы жизнь, если бы мы всегда говорили то, что думаем... Но и на этот раз, сердито посопев, я лишь выдавила: — Не хочу, и все!
— Глупенькая! — усмехнулся король, и одним движением подхватил меня на руки. От прикосновений горячих ладоней я почувствовала, что вот-вот растаю, как Снегурочка... В кино или книге такой романтический момент главные герои непременно закрепили бы в меру страстным поцелуем. Забыв обо всем — даже о том, как выгляжу, — я облизала губы и подалась вперед. Он медленно наклонился... И тут снова — как всегда, в самый неподходящий момент, — я потеряла сознание!!
Глава 10.
Пришла в себя я довольно быстро, но дипломатично предпочла пока не подавать признаков жизни — так приятно было почувствовать себя не "всемогущей, прости, Господи, чародейкой", а просто слабой, нуждающейся в заботе женщиной!
Утопая в снегу то по колени, а то и по пояс, любимый стоический шагал вперед, периодически теряя то равновесие, то меня (падать было мягко, так что лично я не в претензии). Однако так выбираться из сугробного плена можно будет и несколько суток — двигались вперед мы в час по чайной ложке. Рядом с самым лучшим человеком на земле я готова была провести весь остаток жизни (на таком холоде она будет недолгой), но у него оказались другие планы на этот счет.
Пристально вглядевшись в мое безмятежно спящее лицо (сквозь полуопущенные ресницы все достаточно хорошо видно!), король, по-видимому, не заметил никаких признаков возвращающегося сознания, и с резким хэканьем перекинул меня через плечо, точно куль картошки. Мечтая, что когда-нибудь мужчины будут носить меня на руках, я все же представляла себе процесс несколько иначе... Но обижаться не стала. Просто не успела, в очередной раз лишившись сознания — на этот раз всерьез и надолго.
...Очнулась от неприятного ощущения потряхивания и покачивания. Ну, точно — я в карете... И кто-то осторожно похлопывает меня по щекам:
— Машенька! — ее встревоженная мордашка была первым, что я увидела, открыв глаза: — С тобой все в порядке? Живот не болит?
— Слава богу, госпожа, вы очнулись! — всхлипнула девушка.
— Ну-ну, успокойся, — я потрепала ее по плечу и попыталась выпрямиться: сиденье кареты было сплошь усыпано мириадами мягчайших подушечек, и я барахталась в них, как муха в меду, не находя точку опоры. Просто королевская роскошь!
— Ваше величество! — мой венценосный работодатель, удобно (насколько это вообще возможно в скачущей по ухабам карете) устроившийся на противоположном сиденье, спиной по ходу экипажа, ответил встречным реверансом:
— Госпожа придворная чародейка!
— А что Вы тут делаете? — от растерянности я не придумала лучшего вопроса.
— Прибыл на зов о помощи.
— Но зачем же лично, подвергая свою драгоценную жизнь такой опасности! Можно было просто послать егерей, — боже мой, что я несу! Наручники мне... на язык!
— Я не мог прореагировать иначе на личное письмо.
— Личное?!
— Вы подписали его собственным именем. К тому же не думаю, что подвергался в лесу большей опасности, чем во дворце. С Вашим исчезновением там стали твориться странные вещи...
— Это заговор! — хором воскликнули мы с Машенькой.
И, дрожа от верноподданнического азарта, принялись наперебой вываливать на сюзерена информацию. Только одного мы так и не смогли ему назвать — имени заказчика. В лучших разбойничьих традициях, Тимоха общался с ним один на один, без свидетелей, и знали злодея в лицо разве что он да Хрипатый. Эпизод, когда я благородно отпустила разбойников на все четыре стороны (хотя и не могла противопоставить им никакой реальной силы, кроме криков и угроз) деликатно обошли. О том, что случилось после того, как я в первый раз упала в обморок — наверное, от вида крови, — знала только Машенька:
— Госпожа опустилась на колени и принялась водить над разбойником руками, — с готовностью доложила об увиденном она. — Потом схватила его за горло... И замерла. Потом медленно завалилась на бок и упала в снег. А еще через какое-то время разбойник поднялся и ушел...
— Этого не может быть! — перебила я рассказчицу: — С такой кровопотерей он не мог далеко уйти! Ваше величество, вы же сами видели!
— Следов не было, — то ли поддержал, то ли возразил мне он.
— Разбойники привязывают к ногам такие специальные дощечки, чтобы не оставлять следов, — горничная посмотрела на него снисходительно. — А я что видела, то и говорю. И ничего не придумываю. Правда, он покачивался на ходу, и хватался за деревья, но шел!
— Наверно, стрела просто оцарапала ему шею, — подытожил король.
— Разве от царапины бывает столько крови? — с сомнением заметила я. Теперь и сама не уверена, было это на самом деле, или просто показалось от переживаний. Стрела действительно могла проткнуть воротник, лишь слегка задев кожу...
— Стрела могла пробить разбойнику ухо, — в тон моим мыслям заметил бывалый вояка. — Такие ранения тоже сильно кровоточат.
Что ж, вполне может быть... Хотя все это казалось таким реальным!
В ответ на сообщение о заговоре, король поделился рассказом о поисках — собственно, до получения моего письма они буксовали на месте: меня видели то в одном конце страны, то в другом, но всякий раз тревога оказывалась ложной. Зато после "весточки из подполья" произошел настоящий прорыв. Разумеется, никто не отправился штудировать хроники вековой давности, пылящиеся в королевской библиотеке — такая идея могла родиться только в моем испорченном высшим образованием мозгу! Все оказалось гораздо проще: увидев в руках у голодранки салфетку с королевского стола, портье не стал долго рассуждать, а просто крепко ухватил Зару за грязную ладошку, и потащил во дворец. "Вестника" проводили сперва к отцу Михаилу, а после его визы — к главному.
Увидев вблизи "самого настоящего, живого короля", цыганочка нисколько не растерялась. Девочку подробно расспросили — разумеется, без запугивания и пыток (тут вам не какая-нибудь первобытная дикость, а просвещенное средневековье!), и она совершенно добровольно вызвалась не только описать дорогу, но даже проводить королевских егерей к тайному разбойничьему убежищу. Взамен Зарита получила обещание не отдавать ее матери и две серебряные монетки — в разы меньше, чем от меня за доставку письма! Впрочем, ее можно понять: ведьмино золото к утру еще не известно, во что превратится, а королевское серебро — вот оно: блестит и сверкает.
За душевным разговором время пролетело незаметно. По приезду во дворец, дабы не перетруждать мои усталые и обмороженные ноги, церемониймейстер — или камердинер, все никак не запомню название этой должности... а может, кастелян? — кликнул рослого плечистого слугу, и поручил отнести госпожу чародейку в ее покои. Со страхом покосившись на невероятно грязную растрепанную "госпожу", как никогда похожую на ведьму, тот послушно вытянул перед собой руки, точно ожидая, что я заскочу туда сама.
— Лучше возьми Машеньку, — наотрез отказалась я. Кататься на равнодушных руках — само по себе удовольствие ниже среднего, а уж когда они к тому же трясутся от страха... — Я уже очень хорошо себя чувствую!
Пошатываясь на подкашивающихся ногах и всеми силами стараясь не опираться на стены, я как могла, постаралась продемонстрировать великолепные равновесие и координацию движений. Кажется, получалось не очень — но, по крайней мере, не упала, что уже само по себе можно считать достижением. Обрадованный слуга подхватил на руки не менее грязную, но более, на его взгляд, безопасную Машеньку, и чуть не бегом припустил в сторону моих "покоев".
— Позвольте вас проводить, госпожа чародейка! — усмехнувшись, король подставил локоть. Я с благодарностью на него оперлась, и мы отправились вдогонку за первой парой. Взяв с ходу неплохой ритм, мы подошли к лаборатории через несколько секунд после того, как несший Машеньку слуга бережно составил девушку на пол, и несколько раз бухнул в дверь кулаком.
Открывшая нам Настасья с покрасневшим носом и опухшими от слез глазами пару мгновений смотрела прямо перед собой, словно не решаясь этим самым глазам поверить, а затем издала жуткий вопль, которым по праву мог бы гордиться любой потомок краснокожих:
— Госпожа вернулась!!!
Не ограничившись этим, она произвела еще несколько малоинформативных взвизгов общерадостного характера, и сплясала вокруг нас что-то вроде ритуальной пляски туземца-людоеда, в конце голодной зимы встретившего упитанного миссионера. После чего со всхлипыванием повисла у меня на шее:
— Зара... — начала было я, и... в глазах потемнело. Что-то я такая падучая в последнее время... Как бы это в привычку не вошло!
— ...Остынет...
— Лей!
— Ванну... — простонала я, не открывая глаз.
