Далекая звезда

Во мне словно бы что-то надломилось.

Я не хотела думать о смерти. Правда, не хотела. Но мои мысли сами собой возвращались к жестокой безнадёжности моей жизни, к тому, что я и не живу вовсе, а существую, продлевая собственные мучения.

Жизнь сама по себе — та ещё пакость. Тоска. Разочарования. Вечная слабость. И боль... много боли от которой спрятаться можно лишь во сне. Но уснуть сейчас мне не давал Каи. Он тормошил меня, заставляя куда-то двигаться, что-то делать. А мне хотелось лечь на асфальт, закрыть глаза и уснуть. Если и не навсегда, то до тех пор, пока этот сумасшедший мир вернётся в норму.

Ли Каи... моя зеленоглазая мечта тихо убеждал меня в том, что жизнь прекрасна, что я должна ее ценить и бороться за свое будущее.

Но что такого уж прекрасного со мной случилось за последние шестнадцать лет? Да, ничего. Хорошо, если наберётся десяток событий, которые не делали мою безрадостную жизнь хуже.

Я думала, что это в прошлом. Что теперь, когда я здорова, все будет по-другому. Что я смогу жить, как все и быть счастливой.

Ну, почему? Почему со мной постоянно случается что-то плохое? Почему кто-то рождается в любящей семье, не болеет и живёт в свое удовольствие? Почему у меня не так?

Мне кажется, что такое происходит потому, что я, вообще, не должна была родиться и сама моя жизнь пытается исправлять эту ошибку. Мне следовало сдаться давно. Забросить учебу, как делают почти все паллиативные пациенты детского отделения и тихо ждать смерти. Тогда, возможно, она бы пришла пораньше.

— Астрид. — Каи вдруг останавливается и разворачивается ко мне лицом. — Поговори со мной. Пожалуйста.

— О чем? — мне не хочется разговаривать, но на протест у меня нет сил.

— О чем хочешь. Я знаю, ты ответишь, что не хочешь говорить ни о чём. У меня не очень получается утешать женщин. А в такой ситуации, в которой оказалась ты, наверное, сама попытка утешить смотрится издевательством. Я не понимаю, что ты чувствуешь, но вдруг тебе станет легче, если ты расскажешь.

— Я не чувствую ничего, — отвечаю через силу.

— Это ложь, — он смотрит на меня с укором, и я киваю. Ложь. В моих мыслях поселились безнадежность, разочарование и усталость. Но что толку это обсуждать?

Каи хмурится, отчего черты его лица становятся более резкими. Хотя, иштарцы не могут похвастаться плавностью линий. Их можно считать привлекательными, даже красивыми. Но миловидных и невзрачных, как мне кажется, среди них нет.

Смотрю на Каи. Четко очерченные скулы. Красивые, сияющие раскосые глаза. Жёсткая линия обветренных губ. Волевой подбородок.

Он высокий. Сильный.

Умный. Хотя и не ладит с биологией.

У него рыжие волосы. Каи предпочитает носить андеркат, зачесывая челку влево. Но сейчас от прежде аккуратной укладки остались лишь воспоминания. Огненные пряди лезут в глаза, и он с раздражением откидывает их назад.

— О чем ты думаешь? — голос у него невероятно усталый. И соврать ему снова не позволяет совесть.

— О тебе. Ты слишком хорош для меня. Когда все закончится, ты с лёгкостью найдешь мне замену. И она будет гораздо лучше меня. Здоровая. Красивая. Сильная.

— Ты опять? — Каи демонстративно закатывает глаза. — Астрид, я не собираюсь искать тебе замену. Тебя невозможно заменить никем. Ты красивая, умная, сильная. И почти выздоровела.

— Я искалечена, понимаешь? Бесконечной болезнью. И тем, что моя жизнь, как бы я не старалась это изменить, становится лишь более невыносимой. Рано или поздно это меня добьет и я сломаюсь окончательно.

— Пока этого не произошло. Ты жива. Относительно в порядке. Пребываешь здравом уме и твердой памяти. Я, правда, понимаю, что произошедшее стало для тебя ударом. Ты, наверно, чувствуешь, себя самым несчастным и невезучим человеком на свете. Только, невезучие эту ночь не пережили, а несчастные сейчас пытаются вытащить из-под завалов своих родных, понимая, что помощи ждать не от куда.

— Неужели в твою голову не укладывается простая мысль, что все это бессмысленно? Мы не сможем быть вместе. Меня депортируют, если, конечно, не убьют. И я опять останусь одна. Не хочу. Не хочу жить без тебя.

— Даже если так. — Каи явно злился. — Даже если депортируют. Поплачешь немного. А потом возьмёшь себя в руки, вернёшься к работе и более или менее нормальной жизни. И будешь ждать. Ни одна война не длилась вечно. Однажды она закончится, и мы снова будем вместе. Пройдет год, два, десять. Это не имеет значения. Главное, пережить эту войну. Назло всем, кто ее затеял. Выжить и стать счастливыми.

— Я не смогу.

— Звёздочка, сможешь. Если ты любишь меня, то хотя бы постараешься. А я буду рядом. Даже, если физически окажусь невероятно далеко, мое сердце останется с тобой. Веришь?

Отрицательно качаю головой. Каи грустно улыбается и сжимает меня в объятиях. Я зарываюсь носом в его шею. Пахнет ветром и морем. И этот запах успокаивает меня.

— Я хочу, чтобы ты жила. Хочу, чтобы ты не смела опускать руки, — он говорит это очень спокойно, но меня пробирает нехорошее предчувствие от его слов. — Я постараюсь выжить и найти тебя, если мы потеряем друг друга. Но ты должна мне кое-что пообещать. Если так случится, что меня не станет, ты будешь жить за нас двоих. Работать, спасая жизни. Путешествовать. Читать. Есть вафли на завтрак. Просто жить. Ради меня.

— Если ты умрешь, тебе будет все равно, — пытаюсь протестовать, но выходит это у меня как-то жалко.

— Нет. Я стану ветром, что играет с твоими волосами. Солнцем, которое так тебя любит. Каплями дождя, что падают с неба. Шумом волн. Криком чаек. Музыкой, которую ты слушаешь. Я буду с тобой. Клянусь.

— Лучше постарайся выжить, — прошу его тихо-тихо.

Каи обнимает меня крепче и целует в макушку.

— Все будет хорошо, любимая. Все будет хорошо.

Глава 19

Ли Каи

Кажется, Астрид отпустило. Не до конца, конечно. Но я уже не боялся выпустить ее из поля зрения на несколько секунд, за которые она могла бы натворить глупостей.

Происходящее она восприняла острее, чем я. Не знаю, хорошо это или плохо, но мне до сих пор кажется, что все это какой-то странный сон. Ощущение нереальности происходящего не проходило. Я старался спрятаться в заботе об Астрид от собственных страхов и мыслей.

Но временами паника, как морские волны накрывали меня с головой.

Я старался дышать ровно и размерено, считая про себя до шести.

Раз. Два. Глубокий вдох.

Три. Четыре. Затаить дыхание.

Пять. Шесть. Длинный выдох.

А потом все сначала, пока сердце не перестанет выскакивать из груди.

Ложью будет, если я скажу, что не думал о том, сколькие из тех, кто был со мной всю мою жизнь погибли. Но мысли эти сами собой заслонялись мое ответственностью перед Астрой.

Прав был ее наставник. Стрессоустойчивость у нее оставляет желать лучшего. Хотя, назвать то, что с нами происходит, просто, стрессовой ситуацией, язык не поворачивается.

Я плохо представлял себе, как буду жить дальше.

Сегодня бы пережить, а там видно будет.

Терранские ублюдки, давно захватившие власть на соседней планете, разделили мою жизнь на "до" и "после". Наверное, это уже изменило меня. И вряд ли в лучшую сторону.

Романтизируют войну лишь дураки, знакомые с ней по фильмам и книгам, и бессовестные твари на этом наживающиеся. Не знаю даже, кто из них опасней.

А как по мне, война, вообще, не делает людей добрей и чище. Она вытягивает на поверхность столько грязи, что и подумать страшно.

Мне не хотелось думать, кем я стану, когда пройдет шок и растерянность. В любом случае, это будет совершенно другой человек. А тот Ли Каи, который был ребенком мирного неба, сгорит в раскатах огненных залпов, растворится в криках боли людей, которым невозможно помочь.

Кем стану я, если переживу эту войну? Сомневаюсь, что лучшей версией себя. Ярость и ненависть к престарелым "вершителям судеб", решившим перекроить мир по своему желанию, останется уродливым шрамом в душе. Потому что такое не проходит бесследно.

Единственным осколком моей потерянной жизни была Астра. Девочка-светлячок. Сейчас она ничем не напоминала яркую звёздочку, словно бы по ошибке спустившуюся со своего небосклона к нам — простым смертным. Кажется, отпусти ее и она потухнет, как свеча на ветру. И эта пугающая мысль придавала мне сил.

Правильно говорят, что забота о ком-то помогает заглушить собственную боль. Я ведь сильней и старше. Астрид же, в сущности, ещё совсем ребенок. Ребенок нежный и до неприличия ранимый.

Раньше мне она казалась почти взрослой. Я видел в ней свою ровесницу. Наверное, потому, что дети в моем представлении не должны чувствовать себя настолько свободно в компании взрослых. Да и держалась Астра на равных даже с теми, кто намного старшее ее. А теперь на меня смотрела глазами полными слез, потерянная малышка.

Но что меня поражало в ней даже сейчас, она не капризничала, не жаловалась, ничего не просила и просто шла за мной.

Из центра городского парка, раскинувшегося на несколько десятков километров, мы вышли лишь через три часа.

Я принял решение двигаться в сторону, где расположились подземные линии городского транспорта. Существовал риск, что вход туда будет завален. Да, и движение, скорее всего, остановлено. Но подземные линии, в теории, должны быть безопаснее открытого пространства.

Очередная бомбардировка нас застала, когда мы почти добрались до цели. И мне пришлось решать: искать ли укрытие среди брошенного хозяевами транспорта и обломков зданий или под грохот ударов бежать ко входу в подземную станцию.

Но мучительно выбирать мне не пришлось.

В сторону входа, на который смотрел я бежали двое. Женщина и ребенок лет пяти.

Я видел, как недалеко от них разрывается снаряд по типу "игла", предназначенный для поражения малых целей на сверхдальних расстояниях.

Осколки вгрызаются в тело женщины, успевшей закрыть собой малыша. Она медленно оседает на землю, теряя сознание. А ребенок кричит. Кричит так жутко, что мне хочется заткнуть уши. Но я душу этот подлый порыв. Хватаю Астру за запястье и скрываюсь на бег.

Мы оказываемся рядом с упавшими за считанные секунды.

Подхватываю женщину, перекинув ее через плечо. Другой рукой беру мальчика. Потому, что она нести ребенка, который бьётся в истерике, вряд ли сможет.

И мы снова бежим.

А когда добирается до цели, я спотыкаюсь обо что-то и почти падаю. Меня подхватывают чьи-то руки. И я передаю свою ношу поспешившим к нам навстречу людям.

— Врача! — кричу, задыхаясь. Потому, что женщина не подаёт признаков жизни, а крови столько, что нашу одежду, кажется, можно выжимать. — Помогите.

— Здесь нет врача, — слова женщины средних лет звучат, как приговор. Есть много раненых и пустой пункт неотложной помощи. Среди нас нет никого у кого был бы хоть какой-нибудь допуск к оборудованию.

— Есть я. — Голос Астры спокоен и холоден. — Ведите. Быстрее.

Женщина колебалась, но недолго. Наверное, она подумала, что девушка перед ней если не доктор, то студент-медик, а это всяко лучше, чем ничего.

Попытка авторизации в системе медпункта результата не принесла.

— Это старый модуль. — Прозвучало приговором. — Без доступа к сети — он куча бесполезного мусора. А сети нет. Я, наверное, смогу подключить его к своему планшету. Если повезёт. Но это займет какое-то время.

— Если есть шанс, что модуль заработает, нужно хотя бы попытаться, — сказал мужчина, который перехватил у меня раненую женщину. — У нас много пострадавших.

— Но нужно же что-то сделать сейчас! Она ведь умрет от потери крови! А у меня нет возможности сгенерировать кровь для переливания или даже затянуть раны регенератором.

Мужчина положил пострадавшую на пластиковую поверхность смотровой кушетки и проверил ее пульс. И помрачнев, прошипел сквозь стиснутые зубы:

— Она мертва.

— Нет! — На Астру стало страшно смотреть. — Мы ещё можем что-то сделать. Искусственное дыхание. Прямой массаж сердца. Я никогда этого не делала, но знаю теорию.

— Возможно, это тебе ещё пригодится, девочка. Но, к сожалению, это не тот случай. У нее разворочена грудная клетка.

Я медленно подошёл к белой кушетке, на которой алыми цветами сияла кровь.

Это была первая смерть, произошедшая на моих глазах. Первая из многих. Потому, что мы остались в этом месте на долгие... самые долгие шестнадцать дней моей жизни.

Астрид и Нару — сисадмин, что жил неподалеку от станции, что-то сделали. Не уверен, что понял правильно. Кажется, объединили планшет и несколько смарткоммов, образовав локальную сеть. И теперь у нас был функционирующий медицинский пункт, в котором дежурили врач и то, кто поддерживал сеть в работающем состоянии.

Астрид ругала ужасное оборудование и просроченные картриджи. Проклинала скорость, с которой работали регенераторы. И плакала, теряя своих пациентов.

Но все, и она в том числе понимали, что мертвецов было бы в разы больше, если бы не ее помощь.

На самом деле мы потеряли не так уж и много людей. Не знаю, сколько. Я сбился со счета на втором десятке. И если честно, боялся начать считать заново.

Но мы с Астрой были вместе и это придавало мне сил. Моя звёздочка, мой маленький осколок прошлой жизни... Я цеплялся за нее, как утопающий цепляется за спасательный круг. Заботился о ней, старался помочь. Но, если честно, проку от меня было мало. Перенести раненых. Подержать вырывающегося пациента. Мы же не знали, сколько будем так прятаться от обстрелов. Пополнить запасы медикаментов не представлялось возможным. А тех, что имелись в наличии, было не сказать, чтобы много. Решено было экономить обезболивающие и перевязки выполнять без анестезии. Ну, и ещё я убирал тела тех, кого спасти не получалось. Потому, что кому-то нужно было это делать.

Все мои дни крутились вокруг наспех сооруженного лазарета. Там мне почти всегда находилось какое-нибудь занятие. А когда не находилось, я его себе придумывал, заполняя каждый мой день ворохом относительно полезных действий. Лишь бы к вечеру падать от усталости и не слышать грохота ночных обстрелов. Лишь бы не думать, что какие-то сволочи пытаются сровнять с землёй мой город. Лишь бы не поддаваться унынию.

Я, старался забыться в сотне бытовых действий и не сразу заметил, как с Астрой начало твориться что-то непонятное. В какой-то момент она перестала плакать. И я сначала обрадовался. Потому что мне безумно тяжело видеть ее слезы. Но лучше бы она рыдала.

Моя Звёздочка перестала говорить.

Она слушала, кивала, выполняла просьбы, но я больше не слышал от нее и слова.

Нашу сеть почти всегда глушил терранский сигнал, сутками изливающий на нас пропагандистский бред о том, как Иштар сейчас бомбит сам себя, а Терра вынуждена вмешаться, чтобы спасти мирное население.

Связи с родными и друзьями у меня не было. Но я надеялся, что они, также, как и мы с Астрой, живы.

Неизвестность тогда казалась мне сущей пыткой. Она сводила с ума, постепенно выжигая в моей душе все, кроме бессильной ярости.

Я тогда не знал, как прекрасно неведение. Какое это счастье — иметь надежду на то, что в твоём личном списке потерь нет тех, кто тебе по-настоящему дорог.