Война - дело молодых

Ну, а теперь о том, "куда ж нам плыть?", как говорил поэт. Так вот, я совершенно не знаю, куда плыву. Более того, я уверена, что Ахмад и видеть-то меня не захочет в том состоянии, в каком он сейчас находится. Не говоря уже о большем.

"Ну и куды ж ты тогда котишься, яблочко?!" — спросили все хором. А по золотому блюдечку, вестимо...

* * *

— Мы в аэропорт с вами поедем? — в очередной раз спросила срывающимся голосом Юлька, и она снова терпеливо покачала головой:

— В аэропорту мои будут.

— А мы — не твои? — вскинулся Тимоха.

Она изо всех сил стиснула его огромную татуированную ручищу:

— Тимыч, там я вас уже не переживу. Долгие проводы — лишние слёзы... Их и так хватает.

— Зачем было опять газету заваривать, раз уезжать собиралась? — всхлипнула Юлька.

— Как зачем? — бодро осведомилась она, пытаясь проморгаться. — Чтобы вам оставить!

Бек притулился в углу с гитарой на удивление тихо, едва перебирая струны.

— Так, чего я ещё не объяснила?.. — она прокашлялась. — Ладно, по Сети спишемся. Компы заберёте, я маму предупредила уже... Юлька, здесь скоро море будет! Иванова, и ты туда же, блин!

— Алиска, там же всё время стреляют... — беспомощно прошептала Иванова.

— Я тоже по телевизору видела... бой был... — подхватила Юлька, сморщившись, — я теперь все новости оттуда смотрю, по всем каналам...

— С ума сошли? — подскочила она. — Делать нечего, что ли?!

Бек со вздохом поднялся, отставив к стене бренькнувшую гитару:

— Вежарий и йижарий (братья и сёстры)! Мы... мы вернёмся, честно. Мы ещё сто раз сюда приедем! Честное слово! А вы — к нам, ИншаАллах!

— Уж лучше вы к нам? — пробормотала она бессмертную фразочку из "Бриллиантовой руки". — Бек... не могу я больше... спел бы, а?

* * *

Гелани налетел на них с Беком, едва они вышли из полётной зоны аэропорта "Домодедово", и все трое вцепились друг в друга, как утопающие, хохоча, перебивая друг друга и ничего толком не слыша.

— Салам! — Тимурханов, оказывается, тоже был здесь, и они враз притихли. Правой рукой он потрепал макушку Бека, а левой точно таким же жестом взъерошил её волосы. — И долго мы тут стоять будем?

Малхаз возле машины сгрёб их в свои борцовские объятья.

— Стоп, а это ещё что? — Гелани схватил Бека за плечо.

Тот гордо выпятил грудь под чёрной майкой, на которой красовалась чудесная картинка — голова индейца плавно переходит в волчью морду и обратно.

— Нет, вот это! — Гелани указал на гитару в чехле за его плечом.

— Харам это (запретное), — хмыкнула она. — Бек же у нас теперь звезда пленительного счастья, хедлайнер рок-группы "Марш-да"!

— Панк-рок-рэп-группы! — уточнил Бек гордо.

— Панк... рэп... рок? — Тимурханов покачал головой.

— Чего, и песни сам пишешь? — изумился Гелани.

— Музыку только. Песни нам Талгатовна пишет! Матерные.

— Бе-ек! — застонала она, прикрыв глаза.

— Местами матерные, — пожал тот плечами.

Тимурханов прислонился к дверце машины и тоже прикрыл глаза.

— Спою, в общем, сами услышите!.. — подытожил Бек невозмутимо. — Куда сейчас?

Тимурханов поднял бровь:

— Домой, куда же ещё. Давайте быстренько в машину! Дела у меня. А у вас поезд... — он взглянул на часы, — в семнадцать пятнадцать. Панк-рэп-рок-группа, альхамдулиллах...

Глаза его в зеркале встретились с её глазами, и он достал из внутреннего кармана сложенные вчетверо листы:

— Держи. Там, в больнице, дали... Не знаю, скажет тебе это о чём-нибудь или нет.

Она схватила бумаги, мгновенно проглядела их. Выдохнув, снова начала читать.

— Ну, что?

— Не так плохо, дала мукълахь... — отозвалась она вздрогнувшим голосом.

— А как?

— Ну... Руку и ступню ему, конечно, не вернуть... но функции спинного мозга постепенно восстанавливаются... дело в другом... — она запнулась.

— Захочет ли он таким вот на тебе жениться... — пробормотал Гелани.

— На ней-то, да не захочет? — хмыкнул Тимурханов.

— Не умеет — научим, не захочет — заставим! — немедля откликнулся Бек. — Ой! Талгатовна, блин!.. Вот, Бес, чуть что — бьёт смертным боем!

— Мало, мало бьёт... — весело посетовал Тимурханов, опять взглянув на часы. — Ладно, всё равно я никуда уже не успеваю... Едем вместе. Хочу матерные песни послушать.

— Беслан Алиевич!

В зеркало он увидел, как она украдкой показывает Беку кулак, и расхохотался.

Всё возвращалось на свои места.

* * *

— Ну и куда ты торопилась? С Бесом бы через пару дней и поехали... — Бек тоскливо глянул на медленно продвигавшуюся к блокпосту череду машин и людей. И с ещё большей тоской глянул на сам блокпост. — Коз-злы...

— Бумаги в порядке, деньги есть... — философски отозвался Малхаз. — Ты, парень, зря-то не психуй.

— Отвык ты просто, — пробормотал Гелани. — Я тоже, когда вернулся... О! Эти ещё...

Эти ещё, — гвардейцы всенародно избранного Президента Республики, — лихо пропылили мимо, провожаемые любящими и кроткими взглядами очереди.

— Я шакалов не боюсь, они на Кавказе не ядовитые... — прокомментировала она вполголоса и спохватилась: — Ильф и Петров, если что!

Пацаны прыснули.

— Сколько же ты в голове держишь, женщина! — жалостливо посетовал Малхаз. — У меня бы давно уже мозги лопнули...

— Мозги?! — развеселился Бек. — У неё?! — И увернувшись, чуть не вывалился в приоткрытую дверцу.

— Вышли бы лучше, размялись, чем без толку языками чесать... — проворчал Малхаз.

Краем глаза она увидела, как к пацанам подошел водитель стоящего сзади красного "москвича", взял у них сигарету и нервно защёлкал зажигалкой. Бек помог ему зажечь сигарету и что-то спросил. Тот, помотав головой, молча закурил.

Она переглянулась с Малхазом.

Докурив, Бек тронул водителя за плечо и опять что-то спросил. Тот, глядя в землю, нехотя заговорил. Странно усмехнувшись, поглядел на вытянувшиеся лица парней и отошёл к своей машине — сзади уже нетерпеливо гудели, очередь, хоть по-черепашьи, но двигалась.

Малхаз тоже посигналил.

— Ху хилла? — выпалила она, когда Бек наконец захлопнул за собой дверцу. — Что случилось?

— У него гранатомёт в машине, — выдавил Бек.

— Что?..

— Под машиной прикручен, — уточнил Гелани.

— К нему пришли и... попросили — перевезти. — Бек глубоко вздохнул. — Если б отказался, точно бы убили. А тут... может, ещё и пронесёт...

— У него детей четверо... А! — Гелани махнул рукой и отвернулся.

Она сцепила руки на коленях.

Знакомая до боли скороговорка "паспорта-пассажиры-открыть-багажник" едва коснулась её слуха, и, даже не глядя, она видела позади бледное пятно лица в "москвичонке". А возле блокпоста на классической деревенской завалинке парень в камуфляже перебирал струны раздолбанной гитары, тщетно пытаясь выжать из неё, кажется, летовского "Дурачка"...

— Талгатовна! — прошипел Бек.

Одной рукой она сдёрнула платок, другой — распахнула дверцу.

— Талгатовна, блин!

— Эй, земляк! — весело окликнула она настороженно поднявшегося мальчишку с гитарой. — Не можешь... петь, не мучай песню! Дай-ка...

Бек нехотя взял свою гитару, косясь на обступавших машину солдат.

Она незаметно пошевелила лопатками — блузка прилипла к спине, а в горле саднило. Красный "москвич" благополучно миновал блокпост.

— А если б гитару отобрали? — прохрипел Бек, когда блокпост наконец скрылся из виду.

Она промолчала.

Малхаз повернул руль, аккуратно объезжая свежую воронку, — наверное, от фугаса, — кивком головы указал вперёд.

Красный "Москвичонок" стоял у обочины. Подбежав, водитель открыл дверцу:

— Сан йиша... вежарий...

— Езжай, а? — Малхаз сморщился, как от боли.

— У моего сына свадьба завтра, приходите! — не отступал тот.

— Пойти, спеть, что ли? — ухмыльнулся Бек. — А, Бешеная?

* * *

Она замерла на месте, будто приросла к порогу этой крохотной угловой палаты, в которой была всего одна койка — его.

— Я так и думал, что теперь тебя надо ждать, — насмешливо сказал Ахмад с этой высокой и узкой койки. — Если они узнали, значит, и ты узнаешь. Ума не хватило не приезжать?

— Ум? Это у меня-то?! — Она вздёрнула подбородок.

— Что, так не научилась язык придерживать?

— Это я-то?!

— Зачем ты приехала? — Он устало прикрыл запавшие глаза.

— Суна хьо дукха веза (ты мне нужен. Я тебя хочу). — Голос попробовал упасть, но она его удержала, ещё выше вскинув голову.

— Что?!

— Суна хьо дукха веза, — повторила она упрямо.

Он сузил глаза и вдруг, выпростав из-под застиранной простыни культю в бинтах, на миг отвернул уцелевшей рукой грязно-зелёное одеяло:

— Такого хочешь?

— А, так тебя пожале-еть?.. — протянула она, хотя сердце остановилось.

Он молча глядел на неё, потом вдруг потряс головой и засмеялся, поморщившись:

— Бешеная, ма дош дац и (ё-моё)! Не все ещё камеры разбила?

— А они что, тут есть? Ты теперь герой шоу "За стеклом"?

Он опять потряс головой:

— Слушай...

— Я исправлюсь, бехк ма биллахь... — Она поглядела на него сквозь мокрые ресницы. — Праведные женщины покорны и хранят то, что положено хранить...

— Почему одна пришла, праведная?

— Да что ты! Четверо свидетелей дожидаются в коридоре, всё, как нужно... чтобы удостоверить факт прелюбоде...

— Сюда иди!

Горячие жёсткие пальцы стиснули ей запястье:

— Не боишься?

— Нет, — отозвалась она шёпотом.

Он вдруг усмехнулся:

— А я боюсь.

Его осунувшееся посеревшее лицо было совсем близко — глаза в глаза.

— Волки не боятся... — с трудом выговорила она.

— Ага. Волки не боятся, волки не плачут. Знаю. Как же... Зови своих.

* * *

10.10.03

Итак, заканчивается ли этот сериал свадьбой главной героини? Свадьба была, но сериал не закончился. Просто "Санта-Барбара" какая-то, режиссера — на мыло...

Хотя, строго говоря, и свадьбы-то, какой её здесь понимают — с застольем, родными — близкими и дальними, лезгинкой и стрельбой из гранатомёта "Муха" (почти шучу) — не было.

Не было пока и ЗАГСа, потому что мы ещё в больнице.

Спокойно, мать, подбери глаза с пола и поставь на место. Брак был освящён муллой. Это всё.

А семья его меня не примет... наверное. Как я когда-то ему говорила: взял за себя гIазкхи, неверную, старше себя на целую вечность, по здешним меркам. Ведьму, которая его приворожила. Всё верно. Как видишь, я даже не отпираюсь.

Я ему нужна, вот что только и важно.

И, Боже, как же он нужен мне...

* * *

— Ты иди, зачем тебе тут? — сказал наконец Ахмад, закрывая глаза. — Иди.

— Ты мой муж, куда мне идти? — ответила она спокойно, спрятав в коленях дрожащие руки. — Асма бин Хариджа аль-Фазари сказал своей дочери, когда та вышла замуж: "Ты покинула гнездо, где выросла, и оказалась на ложе, которого ты не знаешь, с супругом, к которому ты не привыкла, так стань же для него землёй, а он станет для тебя небом, стань для него ложем, а он станет для тебя опорой, стань для него рабыней, а он станет для тебя невольником".

Ахмад поднял брови и усмехнулся устало:

— Где ты это вычитала?.. Нет у меня здесь для тебя ложа, Бешеная. Я не знаю, когда... поправлюсь. Тебе что, доктор ничего не говорил?

— А доктора могут хоть заговориться, — выдохнула она. — Говорить могут, петь могут... плясать... что угодно. Понятно?

— Н-нет...

— Ты мне веришь? — она опустилась прямо на пол около койки, в сгущающейся темноте всматриваясь в его напряжённое лицо.

Он молча кивнул.

— Не думай ни о чём. Не бойся ничего. Верь мне. — Губы пересохли и еле шевелились, к сердцу подступала пылающая, ликующая волна.

От порыва ветра задребезжало стекло в окне, и она тихо засмеялась.

— Что ты? — он схватил её за руку.

— Я же тебя предупреждала... ещё тогда... а теперь поздно! — Она снова рассмеялась. — Сейчас... погоди... Только не зови никого! Обещаешь?

— Я не понимаю!

— Ты поймёшь. Обещай!

Он кивнул.

Ещё один порыв ветра ударил в стекло, и сердце её рванулось тоже.

Всё пришло.

Последнее, что она услышала, сжимая его пальцы, — удар грома, от которого, как от взрыва, содрогнулось ветхое здание больницы.

...Дождь лился прямо в лицо.

Нет, не дождь. Вода из стакана.

— Ты обещал! — она с трудом приподнялась, цепляясь за него.

Он стиснул её так, что кости захрустели.

— Ты... понял, что...

— Молчи, не говори! — прохрипел он. — Больше никогда! Ни ради меня, ни ради... никогда! Даже думать не смей! Слышишь?!

— Да...

Она вжалась в него изо всех сил, и его ладонь наконец коснулась её груди — ожогом.

Койка была благословенно узкой.

Пол — благословенно широким.

* * *

ты нужна мне — ну что ещё?

ты нужна мне — это всё, что мне отпущено знать

утро не разбудит меня, ночь не прикажет мне спать

— ...А говорила, что не боишься...

— А сам что говорил?..

— Когда говорил — тогда боялся...

и разве я поверю в то, что это может кончиться

вместе с сердцем?

ты нужна мне

— ...Знаешь... я последний раз целовался в десятом... да, в десятом классе... перед первой войной. Мы с ней вместе учились, с Айшат. Сгинула где-то... А отец мне другую сговаривал, Зару. Она с семьёй под бомбёжку попала, когда из Грозного во вторую войну уходили. И... всё. Женщины... ну, были, конечно. Покупал или... ну... брал, когда хотелось. Целовать — не целовал, нет. Незачем было... Что ты так смотришь?

ты нужна мне — дождь пересохшей земле

ты нужна мне — утро накануне чудес

это вырезано в наших ладонях, это сказано в звёздах небес

как это полагается с нами — без имени и без оправданья

— Ахмад... подожди... тебе не больно так?

— Нет.

— Правда?

— Неважно.

— А что важно?

— Ты.

но, если бы не ты, ночь была бы пустой чернотой

если бы не ты, этот прах превратился бы в прах

— Ты говорила, что у царя Соломона был перстень... и там было написано: "Это пройдёт"... Я не хочу, чтобы это проходило...

— Ты помнишь, что я тогда говорила?

— Да. Я всё помню. Всё, что ты говоришь.

— С ума сошёл?!

— Да...

тот, кто закроет мне глаза, прочтет в них всё то же:

ты нужна мне

— Мне надо было тогда с тобой остаться... когда ты меня увозил... Тогда бы, может, с тобой ничего и не случилось...

— Хорошо, что случилось.

— Да ты что?!

— Так нужно было, значит. За всё, что делал... за то, что убивал... и за тех... женщин тоже... Значит, заслужил. "Кто совершил преступление, смеясь, зашел в огонь, плача"...

— Нет! Нет! Нет!

— Ну перестань... перестань... ты же знаешь, что я прав... ну всё, всё... всё. Посмотри на меня, сан са (моя душа)...

окружила меня стеной

протоптала во мне тропу через поле

а над полем горит звезда -

звезда без причины

* * *

— Ну что ж, давай поговорим... — Тимурханов откинулся на скрипнувшем больничном стуле. — Лисичка, ты — иди.