Война - дело молодых

ВОЙНА — ДЕЛО МОЛОДЫХ

Посвящаю

Нине Овсюковой, без которой не было бы ни этих строк, ни меня, какая я есть,

маме и сестре, без которых не было бы меня, как таковой,

"Пилот"-тусовке, осветившей пять прекрасных лет моей жизни,

и всем, кто способен дотянуться до звёзд, не считая, что это сон.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

"Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне,

Нарисуй мне портреты погибших на этом пути,

Покажи мне того, кто выжил один из полка,

Но кто-то должен стать дверью,

А кто-то замком,

А кто-то ключом от замка".

(Виктор ЦОЙ)

* * *

— Ещё раз и по-русски, пожалуйста! Значит, твои бедные гуманитарщики и знать не знают, что ты собираешься остаться в Грозном?!

— Они потом всё равно узнают... Зачем мне сейчас что-то объяснять, доказывать? Надоело. Ты представляешь, чего я дома натерпелась?

— А ты чего ждала? Что все обрадуются — наконец-то мы от неё избавились?.. Нет, Лиска, можно было бы, конечно, найти более простой способ самоубийства...

— Ага. И более приятный, хочешь ты сказать?.. Может, ты мне еще про зинданы расскажешь?

— Про зинданы пусть вон ОРТ рассказывает... войненетцы твои часто возят гуманитарку в Чечню?

— Часто.

— Ну вот, и сколько их пропало в зинданах?.. То-то же.

— Это ты меня или себя утешаешь?.. Да ладно, Лен, что со мной может случиться? Как любит говорить моя сестрица, грешно обижать обиженных Богом...

— Ей виднее, она тебя давно и хорошо знает!.. Ладно, ты хоть пиши почаще, а?

— Почаще — ручкой-то по бумажке?! Кошма-ар...

— Что, привыкла к благам цивилизации? Ничего, там быстро отвыкнешь! Хотя... если верить ОРТ, в Грозном уже Интернет появился...

— Ага. В каждом зиндане.

— Лисик!

— Ладно, Лен, прости, дура я, и шутки у меня дурацкие... Не волнуйся ты, кому я там нужна, старая вешалка? Я же еду туда с детьми работать. С деть-ми! Юбку подлиннее, платочек пониже, глазки долу... и вообще я образцово-показательная вдова...

— Угу, можно образцово показывать... В душещипательном сериале. Только ты не забудь, что любой сериал непременно кончается свадьбой героини, а не её похоронами!

— Вот и славненько, я постараюсь не отступать от традиции... Ну что, присядем на дорожку?

— Уже?

— Уже...

* * *

06.10.01

Вот, пишу сразу после приезда, как обещала. Не знаю, правда, с чего начать... и стоит ли вообще. Не имею я, наверно, права тебя грузить, когда вы там и так с ума сходите... но мне просто больше некому это рассказать. Маме я позвонила сегодня утром и болтала таким бодрым голосом, что аж самой стало тошно.

Так вот, здесь всё не так плохо, всё гораздо хуже. Гораздо.

Самое главное. Мне, наверно, придется и тебя трясти с просьбой о матпомощи. Своих я уже напрягла. Здесь нужно ВСЁ, что в голову приходит — постельное бельё (пусть старое), тетрадки, карандаши, какие-нибудь супы в пакетиках... помогите, люди добрые, чем можете, короче, сами мы не местные... Здесь НИЧЕГО нет, и самое главное, что это никого не волнует.

Приехали мы сюда, как ты помнишь, во вторник. Пока войненетцы распределяли свою гуманитарку, я пошла в РОНО с документами. Мурыжили меня там до вечера — с обычными старыми песнями о главном:

"Зачем вам эти подвиги?"

"Ведь у себя в городе вы были прекрасным специалистом! Сделали карьеру!"

"У вас кто-то из близких здесь погиб?"

"Если это романтика, то вы не в том возрасте!"

"Вы просто не представляете, с чем вам придется здесь столкнуться!"

"Вы просто не представляете..."

"Вы просто не..."

"Вы просто..."

И только когда я процитировала им Иешуа из Булгакова: "Злых людей нет на свете...", они, видимо, сообразили, что таких, как я, уже не вылечить, и...

И в конце концов направили меня на работу в детдом. Точнее, в интернат для глухих и слабослышащих детей.

Сразу скажу — по документам детей двенадцать, из них семеро глухих и слабослышащих; в наличии — семнадцать, из них детей четырнадцать.

Теперь расшифровываю. Пока этот интернат возили туда-сюда, с войны на войну, в Ингушетию и обратно, к нему прибились "посторонние" сироты и потеряшки. С семерыми маленькими глухонемыми ребятами занимается Люция Карловна, она тут за всех — и повариха, и воспитательница, тоже глухонемая, старушка уже. Она всю жизнь здесь работает, вместе с директором, Майрбеком Хизировичем, а он даже старше её, и очень больной.

Ещё семеро ребят — просто малышня до десяти. Майрбек Хизирович отдал в РОНО их данные для поиска родных, но что-то пока без толку. И ещё есть трое старших — которые давно уже не дети. То есть по возрасту им 13-15. Они тут всех и содержат, в сущности. Как? Воруют. Артур, Гелани и Сашка. Все — грозненцы из бывшего Грозного. Сашка — русский, но для него я тоже не существую. Что мне очень понятно. Просто до боли.

Короче, умереть здесь легче лёгкого, но что-то не хочется помирать как "русская джуляб". Это первое, что я от них услышала, от старших-то. Слово "джуляб" переводится... ну, сама вспомни замечательное русское слово, в котором тоже есть буквы Б, Л и Я.

Очень тяжело.

Ладно, всё. Поплакалась, и будет. Не отправлю я это письмо, наверное. Лучше бодрым голосом позвоню. Очень бодрым. Если наскребу денег.

* * *

Омоновец когда-то служил в Таёжке, — десять километров от её родного города, воистину мир тесен, — и она наконец поняла, что иначе её погнали бы отсюда сразу, несмотря на туго свернутый комок купюр разного достоинства: всё, что к тому времени вообще у нее оставалось.

Когда час назад Артур, единственный из старших, кому ещё подходило слово "мальчик": тонкий, хрупкий, глазищи в пол-лица, — буквально поволок её сюда, она выпотрошила кошелек подчистую, и теперь, безотрывно глядя дюжему капитану в глаза, пыталась сообразить, сколько же там было денег.

Заканчивались её четвёртые сутки в Грозном.

— Что ты тут забыла вообще, землячка? Да езжай ты домой, бля..!

Это было не оскорблением, а просто вербальной связкой.

Она торопливо закивала:

— Спасибо, прямо сейчас поеду, честное слово, только детей отпустите, пожалуйста...

— Да какие это, нах.., дети?! Дети, бля..! Ты что, не понимаешь, куда тебя принесло? Тупая, бля..!

Она опять послушно кивнула.

— Детей отпустите...

— Да эти дети тебя ночью от...бут и глотку перережут!

Эти дети смотрели на нее из-за решётки, из полутьмы "предвариловки". Там было много других... уже не детей, взрослых, и все они молча смотрели... слушали.

— Вот деньги.

— Я тебе добра хочу, дура, бля..!

— Спасибо, конечно, конечно, я понимаю, спасибо...

Капитан, махнув рукой, раздавил окурок в грязной консервной банке, — она следила за каждым его движением, как завороженная, — и начал сосредоточенно пересчитывать смятые купюры.

— Восемьсот. За двоих — надо бы по пятихатке...

Она сглотнула.

Капитан тяжело помолчав, опять махнул рукой:

— Х.. с тобой... дура ты, учительница, лечиться тебе надо, ей-Богу...

Она вновь кивнула машинально, как китайский болванчик, который в её детстве, — много веков назад, — стоял на бабушкином комоде, улыбался и кивал, кивал и улыбался...

— Чего стоишь, забирай своих щенков! Которые твои?

Звякнул ключ, и она кинулась, влипая в решетку, схватила своих, — Гелани, Сашку, — и наткнулась на взгляд ещё одного мальчишки.

Чуть постарше её ребят, и на голову выше, стриженный под ноль, худой как щепка, — всё это она увидела, уже держа его за костлявый локоть.

— Эй-эй-эй, ты чего, землячка, совсем ..бнулась? — Капитан ухватил парня за другой локоть, толкая его обратно за решётку. — Сдурела? Что, скажешь, тоже твой?

— Мой, — ответила она твердо.

— А за него чем платить будешь? — Капитан ухмыльнулся, сощурясь, оглядел её, — она не отстранилась, твёрдо посмотрев ему в глаза, сняла с шеи золотую цепочку с крестиком:

— Храни вас Господь...

...Остановились они, все пятеро, только в квартале от блокпоста, где-то на бывшей спортплощадке возле бывшей школы, под разбитым баскетбольным щитом, и только тогда незнакомый парень выдернул локоть у неё из ладони, метнув исподлобья тёмный взгляд.

И выругался так грязно и замысловато, что она даже и не поняла сперва этих слов.

— Ты зачем? — растерявшись, спросила она обиженно. — Зачем ругаешься? Ты бы при своей маме тоже так ругался?

И осеклась, когда он шагнул к ней, ощерясь совершенно по-волчьи:

— Заткнись, ты! Она погибла, когда вы здесь бомбили!

— Тогда она тем более тебя слышит... всегда, — будто игла вошла в грудь под левой ключицей.

Он ещё несколько долгих секунд смотрел на неё, тяжело дыша, потом обернулся к мальчишкам, спросил что-то, кивнув в её сторону и общеупотребительным жестом повертев пятернёй у стриженого виска.

Она вытерла щёки ладонью.

— Да она ж только во вторник сюда приехала, Бек, — Сашка пожал плечами, и снова заклокотала чужая речь.

Она тупо ждала, и, наконец, парень, названный Беком, нехотя кинул по-русски, — уже явно для неё:

— Ладно, я с вами.

...И опять она сразу ничего не поняла, когда Люция Карловна на пороге дома метнулась к ней, отчаянно жестикулируя, — ещё один чужой язык, — а маленькие так же отчаянно враз заревели, и Сашка, сглотнув, тихо сказал:

— Директор... Майрбек Хизирович... умер в больнице... утром.

Голова стала совершенно пустой и лёгкой, она пошатнулась, опираясь на косяк.

— Люция говорит, — перевёл Сашка сдавленно, — что вы теперь тут будете главная, если... если согласитесь.

Детский плач оборвался, теперь все они молча смотрели на неё.

Бек, по-хозяйски шагнув вперёд, что-то тихо сказал Сашке, а тот — Люции Карловне, и она, кивнув, повела детей в дом.

Глаза Бека, темные, с длиннющими ресницами, оказались прямо перед её глазами:

— Что, останешься здесь? С ними?

Она облизнула губы, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо:

— Конечно.

— Ты не можешь одна тут жить, — бросил он резко. — Ты женщина. И не старуха.

— Ну, знаешь, — пробормотала она, — я бы с удовольствием стала мужчиной... или старухой...

Бек наконец отвёл глаза, несколько мгновений глядел себе под ноги, потом опять повернулся к Сашке и что-то спросил, — она разобрала только слово "Коран".

— В кабинете у Майрбека Хизировича, на полке... — Она спохватилась: — А... а зачем? Я не...

Бек длинно вздохнул, поглядел в небо.

— Давай руку. Только не дёргайся.

Ничего не понимая, она послушно протянула ему руку. Бек перевёл взгляд на вернувшегося Сашку, на Артура и Гелани. Достал и раскрыл нож.

Пять окровавленных ладоней слились над Кораном.

* * *

18.10.01

Если ты сейчас читаешь это письмо, значит, я наконец добралась до почты.

Ну что, можешь поздравить меня, моя дорогая... как ни странно, но я всё ещё жива и даже обзавелась родственниками... а ещё точнее, толпой кровных братцев — аж четыре штуки. Не было ни гроша, да вдруг алтын.

Честно? Я просто счастлива.

А всё оттого, что я выменяла на блокпосту свой крестильный крестик на Бекхана, — мне повезло, что он оказался золотым. Крестик, я имею в виду... Бек, впрочем, тоже. Как и все они.

Побратались мы впятером кровью, как в индейских фильмах. Идея Бека. Не знаю, откуда он её взял. Он вообще полон идей, самых разнообразных, и рулит нашим кораблём. До тех пор, пока не приходится демонстрировать ему, кто в действительности вожак стаи.

Потому что на самом деле Акела-то здесь я, и рулю тоже я. Когда не прикидываюсь беспомощной женщиной...

Вот уж не знаю, куда только нас вынесет с такими рулевыми...

Однако, "поздняк метаться", как говорит Бек.

С остальными пацанами в чём-то проще, в чём-то сложнее. Сашка младше других и слушается меня беспрекословно. Артур и Гелани — вещи в себе. Я почти ничего про них не знаю. У Гелани есть родственники где-то в селе, но ехать туда он не хочет. У него нет руки — правой, по локоть... где он потерял руку, он не рассказывает. Артур же вообще ничего о себе не рассказывает. В отличие от Бека, который добивает меня страшилками из своей жизни.

Причём самому ему эти истории страшилками отнюдь не кажутся — они только доказывают его лихость и крутизну неописуемую... Например, история о том, как федералы его сбросили с вертолёта, а ему хоть бы хны... Уточнение: вертолёт летел над самой землёй, он этого не знал, но он же, ясен пень, нохча (чеченец) и потому не испугался ну вот ни на столько! Только ногу сломал.

Слушая это, я молчу о том, что он иногда заикается и часто кричит во сне.

Как и другие.

А двое малышей убегают при виде огня. Любого, даже в печке.

А еще двое из тех, кого я считала глухонемыми, просто не говорят. Не могут. Или не хотят. Хотя всё слышат.

Всё чаще и чаще я думаю, на сколько меня вообще хватит здесь...

И благословляю свою фотографическую память на хорошие книжки, которые пересказываю денно и нощно... До хрипоты.

Или стихи читаю. Лермонтова, Маяковского, Блока... "Скифы" особливо хорошо идут во время укладки дров в поленницу.

Да, дорогая. Дрова, поленница, печка... "Откуда дровишки? Из лесу, вестимо..." Вместо леса здесь деревья, которые ещё сохранились вокруг бывшего детсада, где нас разместили, и доски от забора... хотя забор надо бы и поберечь. Гости захаживают иногда... а гости бывают всякие. Самые безобидные — солдаты-срочники. Пока что у нас есть хлеб и каша. Кормим, если просят...

* * *

Раньше она никогда бы не поверила, что можно так радоваться трём обыкновенным, сильно обшарпанным и помятым эмалированным вёдрам, валявшимся среди разного хлама в сараюшке за домом. Удивительно было ещё и то, что никто раньше не добрался до этого сокровища.

Нетерпеливо сдувая с лица липкие нити паутины, она наконец выкарабкалась из сарая и с торжеством потрясла брякнувшими вёдрами перед носом у пацанов.

— Вот! За водой хоть сейчас можно идти! Только сполосните их сперва хорошенько... Чего вы?.. — Она осеклась.

Бек надменно сощурился:

— Чтоб ты знала — нохчи воду не носят!

— Что-что? — переспросила она, не веря ушам. Горло вдруг перехватило от обиды. — Шутишь?

Она беспомощно оглядела всех.

Гелани и Сашка отвели глаза, Артур открыл было рот, но промолчал.

— Это бабье дело — воду носить, — отрубил Бек. — Поняла?

Она с размаху швырнула им под ноги задребезжавшие вёдра и пошла в дом.

Рано утром, пока малыши ещё спали, она молча спустилась в кухню, — мимо Артура и Гелани, не проронивших ни слова, мимо Бека, прислонившегося к косяку, — обречённо считая про себя, сколько же раз придется тащиться к колонке и обратно. Завтрак. Посуда. Обед. Посуда. Стирка...

Полнёхонькие вёдра в ряд стояли у плиты. И в жестяном корыте воды было до краёв. И в помятом баке для стирки...

Она изо всех сил удерживая улыбку, выдохнула, посмотрела на подпиравшего косяк Бека — тот немедля отвернулся и направился во двор.

* * *

— Бек, послушай, а вот... Ты меня научишь?.. Говорить на вашем... на...

— Нохчийн мотт (чеченский язык)? Ха! Тебе всё равно не суметь. Ну фиг ли, спрашивай.