— И что теперь?! Что нам делать-то?! У нас запас продуктов на неделю! — капитан Евсюк утирал лицо и шею нечистым платком, на котором Настя определенно видела следы засохших козюль. Ей стало гадко, и она отвернулась.

— И воды у нас нет! Вся вода была из озера! И где оно, озеро?

— Река есть — нахмурился майор Конкин — Всего в ста метрах от нас.

— Ага! А видели, какие твари на этих, как их...забыл...ну ящеры эти чертовы...как-то называются...вело...вело...велосипед...тьфу! Не помню! Что-то с велосипедом связано! Да плевать! Ящеры! А еще дикари с копьями! Выйдешь — они тебя на копье насадят! Видели у всадников какие копья? Видели?!

— Хватит истерить! — Конкин повысил голос — У нас автоматы! У нас пулеметы! Гранаты со слезоточивым газом! Пистолеты! Светошумовые гранаты! Патронов столько — год можно сидеть в осаде! Эти стены и стенобойным орудием не прошибешь — так о чем речь?

— Речь о том — что нам делать с заключенными? — мрачно бросил старший лейтенант Василич, старший смены корпуса "А" — Жратвы на всех не хватит, передОхнем. Что делать с маньяками, убийцами, насильниками и грабителями? Кормить? Поить? Как?!

— Что предлагаешь? — Конкин бросил быстрый взгляд на старлея. Василич был парнем дельным, слов на ветер не бросал, отличался здравым смыслом.

— У нас только два пути — помолчав, ответил старлей — Первый — всех убить. Всех! И "особистов", и обслугу.

— Обслугу-то зачем? — не выдержал, вмешался прапорщик Семенов — А кто работать будем? Мы? Кто хозяйство будет вести?

— Сам будешь за собой прибирать! — Василич поморщился, и недовольно покачал головой — Ты еще не понял, что — все, старая жизнь кончилась? Что ее не будет вообще — никогда? Что надо начинать все сначала?

— Чо кончилась-то? — фыркнул Семенов, и махнул рукой — Найдут нас, заберут самолетами МЧС! Хрен знает как, нас занесло в Африку, или в Америку, ну и чего? Нам нужно идти, искать местную власть, требовать встречи с консулом, звонить домой! И тогда все будет нормально! Чо нагнетаешь-то? Всех убить! Несешь, хрен знает что! Кто отвечать будет? Ты?

— Ты что, дурак, Вася? — Василич пренебрежительно дернул щекой — Там, за стеной динозавры, мать твою за ногу! Велоцерапторы и трицератопсы! Слышал о таких? Да откуда тебе... (он пренебрежительно сморщил нос) Какая нахрен Африка-Америка?! Там парни на них ездят! С копьями, с луками, с мечами! И заметь — не черные! Никаких тебе негров! Чего несешь-то? Какие консулы?! Нас унесло хрен знает куда, может — на чужую планету!

— Да какую нахрен планету?! — резко, неприятно засмеялся Семенов — Я читал, что где-то в джунглях есть такие дикие места, где живут динозавры! Всякие! А это местные — типа индейцы! И кожа у них красная, и морды похожи! Так значит — Америка! И чего ты тут теперь втираешь всем?! Лохов нашел? Слишком образованный, да? Да засунь ты свою образованность себе в жопу!

— Молчать, Семенов! — Конкин рявкнул от души, он терпеть не мог наглого прапорщика. Вечно мутит, вечно с ним какие-то проблемы! Поганый мужичонка. Вроде молодой, тридцать лет всего — а такое дерьмо, что слов нет! — Дальше, Василич.

— Ну что дальше...избавляться нам надо от заключенных. И срочно! Иначе с голода сдохнем. И кстати — они сдохнут раньше нас — у них если и есть вода, то только в бачках унитазов. Чем морить их в камерах — лучше убить!

— Ты сказал — это первый путь — Конкин испытующе глянул на старлея — Кстати, если их всех валить, кто возьмется — ты? Сто восемьдесят человек — завалишь?

— Я не палач — сухо бросил Василич, пожимая плечами — Семенов пусть стреляет. У него злобы хватит на всех. Стрелять любит, умеет — вот ему и...автомат в руки.

— Чо сразу Семенов?! — взвился прапорщик, и по его прыщавому лицу пошли красные пятна — Чего доипался до меня?! Товарищ майор, мне значит рот затыкать, а этому мудаку можно, да? Мне, значит, ничего не скажи, а он...

— Заткнись! — тихо, но жестко бросил Конкин, играя желваками — Продолжай, Василич. Иначе мы тут сами сдохнем с голоду, пока до сути доберемся!

— Я уже в туалет хочу, а вы еще ни до чего не договорились! — крикнула Галька Бродина, отслужившая на стене уже пять лет — И я вообще ничего не пойму! Правда — почему мы в МЧС не обращаемся? Зачем нам заключенных стрелять?!

— Твою мать! — простонал Конкин, глядя на то, как зашумели, заболботали сидящие в зале подчиненные. Мужчин — всего десять человек, надзиратели. Остальные — женщины. Вот кто придумал в зону особого режима брать на службу женщин?! Какой дурак?! Служба — неженское дело, даже если бабы служат лучше мужиков! Охрана особо опасных — это мужское! Вот что сейчас делать с этим бабьем? Половина в истерике — и это только начало!

Впрочем — их можно понять: семья, дети. И ему-то горько — как там без него Илюха, Аська? Как Валька с ними справится? Тоска... Не верится, что их уже не увидеть никогда! Может все-таки на самом деле где-то в Южной Америке? Может про другой мир, про другую планету — чушь?

Конкин думал, и с каждой секундой, с каждой минутой все отчетливее понимал — нет, не чушь. Теперь — другой мир! Теперь — назад дороги нет!

— Молчать! — рявкнул он, грохнув кулачищем по столу. Кулак у него был очень даже приличный по размеру, стол — не очень приличный по качеству, потому столешница ухнула и прогнулась, едва не треснув под напором кулака бывшего надзирателя, а ныне начальника смены майора Конкина.

— Молчать! — жестко сказал он, поднимаясь с места и поправляя кобуру с пистолетом Макарова, будто показывая серьезность намерений — Теперь я говорить буду, а вы слушать! До тех пор, пока мы не установим связь с материком — я ваш царь, бог и единственный начальник! Потому слушаться меня беспрекословно, иначе...иначе — по законам военного времени!

— Расстреляешь, что ли? — пренебрежительно, через губу — Бродина. Муж ее начальник другой смены, вот и строит из себя важную даму. Глупая тварь — как пробка глупая!

Конкин спустился со сцены, подошел к Бродиной, постоял, заглядывая в глаза, потом быстрым движением схватил ее за волосы, дернув, запрокинул женщине голову. Она ойкнула, испуганная, широко раскрыла глаза, а майор тихо, вкрадчиво сказал:

— Надо будет — расстреляю! Тебя — первую, если будешь воду мутить! Мы здесь, похоже, в самом деле — навсегда! Потому заткни пасть, слушай, и делай, что тебе говорят! Скажу — прыгнуть вверх — единственное, что ты должна спросить — на сколько сантиметров! Поняла? Я спрашиваю — поняла?!

Он встряхнул ее голову так, что женщина не выдержала, и заплакала от боли. Слезы текли по ее щекам густо, сливаясь в два ручейка. Все, кто был в зале, замерли в ошеломлении. Они не ожидали такого поведения от всегда спокойного, рассудительного и вежливого Конкина.

— Еще раз говорю — военное положение! Вы на службе, так что считайте все это боевой операцией! И я буду нещадно карать того, кто поставит жизнь товарищей под угрозу! Я предупредил — вы слышали! Итак, мы попали в беду. В результате какого-то катаклизма, всю тюрьму вынесло в неизвестный мир. За стенами зоны бегают динозавры, на них ездят аборигены, вооруженные средневековым оружием. Это доказывает, что мы не на Земле. На Земле давно нет динозавров. Старший лейтенант Василич хотел поведать нам о втором пути, которого нам следует придерживаться. Говори!

Василич кивнул, и как ни в чем не бывало, продолжил спокойным, без тени эмоций голосом:

— Единственный путь — выгнать всех заключенных. Я их расстреливать не собираюсь, остальные, думаю — тоже. Если нападут, тогда другое дело, а чтобы как мясники, в камерах — нет уж, увольте. Предлагаю — выводить заключенных группами по пять-десять человек, выгнать за ворота, всячески предохраняясь от нападения. Когда мы их выгоним, у нас будет запас продовольствия примерно на полгода — если не обжираться, конечно! Под боком у нас река — можно ловить рыбу, брать оттуда воду. За водой — под охраной. У нас есть автозаки, есть бензовоз — в нем скорее всего есть горючка. Доехать до реки нам хватит. Осмотримся, наладим контакт с местными,, а тогда уже решим, как нам жить. Вот такой план.

— Правильный план — кивнул Конкин — Я предполагал то же самое. Значит — делимся на две группы, и каждая из групп выводит заключенных — примерно по шесть-восемь человек. При малейшей попытке напасть, сопротивлении — применяем оружие. И вот еще что — моими заместителями будут (Он обвел взглядом зал, прищурился, будто прицеливаясь) — Василич, и Тимохина (зал зашумел), но никто ничего не сказал. Кроме Насти Тимохиной, растерянно оглядывающейся по сторонам:

— Я?! Почему — я? Я служу-то всего полгода! Есть и поопытнее!

— Потому, что ты добросовестная, разумная, и не несешь пургу — как некоторые (Конкин на смотрел на Бродину, но почувствовал, как та напряглась). Потому — ты. Ну а Василич — понятно, почему. Так что — теперь вы оба мои заместители. Опять же — до того момента, когда нас...хмм...найдут. В чем я сомневаюсь.

— А как же семьи?! Как же дети?! — заголосила Харитонова, сидевшая с краю первого ряда, женщина довольно молодая, лет тридцати — Они меня ждут! Как же без меня?! О Господи, Господи! О Господи, Господи, Господи...

С другой стороны зала заголосила еще одна охранница, потом еще, еще — началась цепная реакция и через минуту рыдал и всхлипывал весь зал.

Честно сказать — Конкину самому хотелось завыть, заплакать, удариться головой о стол так, чтобы очнуться уже на Земле, в своей постели, рядом с любимой Валькой. Но если бы люди могли по своему желанию изменять свою судьбу...тогда — это были бы уже не люди, а боги!

— Молчать! — голос предательски дрогнул, но Конкин сумел не сорваться в кудахтанье. Взял себя в руки, и уже четко, твердо, объявил — Радуйтесь, что живы. Могло быть гораздо хуже.

— Куда хуже-то?! — истерично выкрикнула Харитонова, и Конкин тут же ее прервал, рявкнув так, что в ушах зазвенело:

— Заткнись! Люди на войне выжили, в концлагерях — а ты тут истерику устраиваешь! Еда есть, крыша над головой, оружие — чего орешь?! Случилось так, как случилось, ничего уже не изменить, так надо жить! Нам каждый человек дорог, каждый мужчина, каждая женщина! Что, лучше лечь, и помереть?! Разберемся, куда попали, устроим свою жизнь, а там...там посмотрим! Всем утереть слезы! Тимохина — организуй дежурства на стене! К вечеру — чтобы представила список личного состава, график дежурств! Все женщины в твоем распоряжении — если кто-то откажется подчиняться — говоришь мне. Предупреждаю — те, кто не будет подчиняться, отправятся за стену! Да, да — сейчас не для миндальничанья — не хотите подчиняться — вон! К дикарям! Возражения есть?

Конкин обвел тяжелым взглядом притихший зал, женщин, утиравших глаза, и удовлетворенно кивнул:

— Возражений нет. Мужчины — за мной.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

— Почему это он тебя выбрал в замы, а? Что, обслужила как следует? За щеку взяла, как обычно, да? — Бродина подбоченилась, прищурила глаза и презрительно сплюнула — Молодая, да ранняя! Может расскажешь, что как он любит?! Сверху, или снизу? Будем знать, как к нему подлизаться!

— Ага, подлизаться! — хохотнула Мезенцева, почесывая крупный, обтянутый форменной юбкой зад — Полижем, и тоже сделаемся замами!

— Вы слышали, что сказал Конкин? — Настя была спокойна, хотя это давалось ей с трудом, и по лицу пошли красные пятна — Он вам башки оторвет!

— Как бы мы сами ему не оторвали! — визгливо крикнула Мезенцева, похлопав по деревянному прикладу автомата — Мужиков десять, а нас вона сколько! Правильно, бабоньки?! А что — власть в свои руки, мужики пусть нам прислуживают, а то и с местными договоримся! С оружием — мы сами мужики! А ты пошла нахер, Настька! Иди, отсоси своему майору! Думала не знаем, как ты с ним милуешься, от живого мужа-то?! Сссука! Проститутка! Гляди, что будет, ссука! Кланяйся, блядь!

Мезенцева передернула затвор "калашникова", и длинная очередь ушла поверх голов, прямо в небо. В толпе кто-то взвизгнул, женщины бросились в стороны, на месте остались стоять только Мезенцева, Бродина и Настя — бледная, как мел.

Мезенцева хотела что-то сказать, повела стволом, взяв ниже, прямо поперек живота Тимохиной, но тут случилось то, чего никто не ожидал — захлопали огромные крылья, раздался дикий рев, вой, будто во двор ворвалась электричка.

Огромное существо, раскрашенное ярко — в красные и синие цвета, кривясь на один бок, как подбитый в бою истребитель. Беспомощно хлопая перебитым крылом, мотая перерезанной чешуйчатой половинкой широкого полотнища, дракон врезался в мощеный брусчаткой двор, проехал по камню метров десять, прежде чем остановился, и еще раз взревел, да так, что у Насти заложило уши.

Всадник, что сидел на спине дракона не удержался во время слишком жесткой посадки, а точнее падения, и его как из катапульты метнуло вперед, прямо в стену котельной.

Шлепок! Будто шмякнули мешок песка, хруст...и все кончено. С наездником кончено. А вот дракон — тот остался относительно цел, и притом при всем был очень, очень сердит. Смерть седока, с которым он был связан ментальными нитями не просто его расстроила — он впал в безумие, не рассуждая, не думая, одержимый одним желанием — убить всех, кто причинил ему боль! Всем, кто убил его половинку, его человеческого напарника, с которым он жил бок о бок долгие годы, летал в небе, который вырос и возмужал на его глазах!

Смерть! Смерть всем!

Прежде чем сгореть в огне, от которого плавится даже металл, Мезенцева успела всадить в дракона весь магазин. Пули калибра 7.62 из старого, проверенного годами "калашникова", прошивают как картонный любой бронежилет, кроме бронежилета четвертого класса защиты, с титановыми пластинами на груди. Что для "калашникова" какой-то дракон, с его смешными, раскрашенными в попугайские цвета хитиновыми пластинами, безболезненно выдерживающими удар стрелы, или дротика?

Тяжелые пули разорвали грудь дракона, как если бы она была сделана из пластилина, раздробили кости грудины, разорвали два сердца, нагнетающие кровь в кровеносную систему летающего монстра, размозжили легкие, прогоняющие сквозь себя невероятные объемы богатого кислородом воздуха.

Но охранница опоздала. Две железы, расположенные в носовой части морды уже накачали необходимое давление воздуха, и с силой выбросили из себя две желто-зеленые струи, похожие на две узкие, тонкие, гадкого вида сопли, высморканные невоспитанным дворовым мальчишкой. Эти струи пересеклись в воздухе, метрах в пяти от дракона, и мгновенно воспламенились, озарив двор яркой, как электросварка вспышкой!

Соединившиеся струи полетели вперед огненной рекой, и длина "реки" была больше пятнадцати метров. Самый настоящий живой огнемет.

— АААААА... — успела крикнуть Мезенцева, и крик ее захлебнулся в гудящем, шипящем пламени, воняющем серой и почему-то тухлым мясом. Возможно, это был запах горящей охранницы, труп которой шипел и потрескивал, извиваясь на старых, вытертых тысячами ног камнях тюрьмы.

Бродина стояла чуть в стороне, потому зацепило не очень сильно, ее правая рука горела, как головешка, и сейчас женщина металась по двору, страшно вопя, хлопая по плечу другой рукой, тут же занявшейся синеватым огнем. Жидкость, которую выпустил дракон, вероятно была сродни напалму, и потушить ее было очень трудно, почти невозможно — если только рядом нет специалиста-мага.