— Кончай дурака валять, — поморщился посланник. — Ломаешься, словно девица красная. Сам знаешь, что поступят по твоему слову. Почешут в затылках и сделают. Ну так что?
Какое-то время Галазир сосредоточенно сопел, уставившись в окно, потом шумно выдохнул воздух и повернулся к посланнику.
— Навязался ты на мою голову, — пробурчал он недовольно. — Слушай, Тилос, ты меня знаешь. Я против тебя лично ничего не имею, да и против хозяина твоего — тоже. Много чего скверного я про него слышал, ну да понятно, кто рассказывает. И условия не самые плохие, и Совет убедить можно, и даже выгоду мы из дружбы извлечь сможем, если твой князь пошлину уменьшит за тракт возле Лесной долины. Но...
Воевода заколебался.
— Но тебе не нравится подчиняться чужому слову, — спокойно закончил Тилос. — Свою волю предпочитаешь, хоть бы и в цирке бродячем, но хозяином. А тут еще всякие-разные воду мутят. Хороший предлог для Совета, хвалю. Но ситуацию это не меняет. Ты что знаешь о...
Дверь распахнулась от пинка ногой, и посланник осекся. В дверь, тяжело пыхтя, просунулся мальчишка, нагруженный огромным подносом с половиной поросенка и двумя жареными гусями. Его сопровождала толстая повариха в почти белом переднике, держащая в одной руке кувшин с легким вином, а в другой — корзинку с хлебом.
— Больше не нашлось, — виновато пропищал слуга, с трудом помещая поднос на стол. — Дядя повар сказал, что вечером можете хоть обожраться, а сейчас — и не просите, нету.
Он шагнул к двери, посмотрев на прощание на гуся голодными глазами.
— Стой, — приказал Тилос. — Есть хочешь?
Мальчишка кивнул, сглотнув слюну. Тилос ухватился за гусиную ногу и дернул, вырывая с корнем, затем протянул мальчугану. Тот схватил мясо и тут же впился в него зубами, мгновенно вылетев из комнаты. За ним, притворив дверь, выплыла повариха, неодобрительно качая головой.
— Не кормите вы слуг, что ли? — пробормотал Тилос, с жадностью поглощая кусок поросенка. — Как в голодный год, честное слово...
— Да таких малолетних оглоедов корми хоть по пять раз на дню, все мало, — отмахнулся воевода. — Что ты говорить начал?
— Жугличи вот-вот перейдут ваши рубежи, — с набитым ртом ответил посланник. — Слушай, дай поесть спокойно, а? Небось не помрешь от любопытства.
— Жугличи? — пожал плечами воевода. — Эка невидаль. Они всегда наши заставы на дорогах да хутора тревожат. Молодежь балуется. Не убили никого — и ладно.
— Оштрелилиы, — пробормотал посланник, почти не жуя проглатывая огромный кусок гусятины. — Тьфу. Говорю, подстрелили бы парочку озорников — сразу утихомирились бы...
— Ну да, утихомирились! — не согласился воевода. — Как раз бы и напали со злости-то.
— Если бы просто со злости напали, вы бы их быстренько потрепали и назад загнали, — мотнул Тилос головой, не отвлекаясь, впрочем, от еды. — А если они нападение готовят, то пусть лучше не до конца подготовленными нападут, вам же проще. Но сейчас я о другом. Они готовы массой в вашу сторону двинуться, целыми даже не стойбищами, а большой ордой. Женщины, дети, стада...
— Что? — удивился воевода, аж привставая в кресле. — Переселение у них, что ли? Ну так пусть себе идут, мы пропустим, лишь бы посевы не топтали.
— Уф, — Тилос откинулся на спинку кресла и сделал солидный глоток прямо из кувшина. — Вроде нажрался. Спасибо за угощение, воевода. Нет, не переселение. Война, Галазир, самая натуральная война.
— Да ты-то откуда знаешь? — возмутился Галазир. — У них основные кочевья в двадцати дневных переходах отсюда. Птицей ты летаешь, что ли?
— Может, и птицей, — пожал плечами Тилос. — Давно не в двадцати, кстати, в семи-восьми. И уж лучше бы тебе мне поверить. Я когда-нибудь обманывал?
— Нет, — нехотя ответил тот. — Но все когда-то случается впервые.
— Но не сегодня, — ласково улыбнулся посланник. — Пошли зеркалами весть, чтобы в селах добро закапывали, а сами в леса уходили, иначе перебьют многих. Прямо сейчас пошли — солнце еще высоко, успеешь. И готовься к осаде. Долго они тут сидеть не станут, не вы им нужны, а западные степи...
— Там же Всадники! — изумился воевода, но тут же спохватился. — Да не верю я тебе! Сколько времени бок о бок жили! Им наши пашни без надобности, а нам своих земель хватает, расширяться не собираемся. Ладно бы мор у них случился или бескормица, а то ведь все тихо-мирно...
— Вот земли Всадников им и нужны, — фыркнул Тилос. — Те перекочевывают с дальних западных пастбищ на восток, растянуты на много переходов. В восточных землях их сейчас мало, голыми руками брать можно. Ближайшие к вам степи уже восстановились, самое время, чтобы на них коней да скот пускать. А вы у них на пути стоите, и в тылу они вас не оставят — и сами не рискнут, и советники Майно подзуживают, добычу обещают.
— Складно врешь, — мрачно буркнул Галазир. — Да только чем докажешь? Ежели я сейчас весть по селам пошлю, как ты велишь, да в тебя пальцем ткну, как в советчика, что, думаешь, со мной сделают? Хорошо, если просто из воевод вышибут! Майно, тоже мне! Ну на кой мы ему сдались, сам подумай? Где он, и где мы?
— Ты воевода, тебе и придумывать, как объяснять, — отмахнулся посланник, поднимаясь из кресла. — А зачем вы Майно... Поверь, есть у него серьезные причины. И вы, и Приморская империя, и жугличи, и гуланы с тарсаками далеко на юге — все ему сгодятся. Ладно, недосуг мне. Действительно, надо еще с Дребоданом поговорить, а то обидится за невнимание и начнет на весь город вонять. Ему я то ж самое повторю, а ты действовать начинай. Где меня искать если что, знаешь. В "Золотой чаше", коли забыл.
— Погоди ты! — рявкнул во весь голос Галазир. — Верю я тебе, верю! Но только как другим-то объяснять? Зачем мы Майно? Всадники?
— Не смогу объяснить, Галазир, прости, слишком сложно. Просто поверь на слово. Одно помни: пойдешь под руку Серого Князя — он тебя от жугличей прикроет, побаиваются они нас. А страха не хватит — оружие у нас есть волшебное, людей тысячами косит. Нет — сметет орда и Хамир, и Всадников. Даже если Хамир и уцелеет за их неумением осаду правильно вести, они выбьют всех, кто на земле сидит. С кем торговать-то станете? Счастливо, воевода, и не забудь: время твое на исходе.
Посланник стремительно вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Воевода сидел за заляпанным жиром столом и невидящим взглядом смотрел на обглоданные кости.
— И все-таки, откуда он знает про Разрушителя-то? — наконец пробормотал Галазир себе под нос.
Все еще день шестой. Хамир
Первым делом Купчище поразил Теомира стенами из настоящего камня.
Стены в нижней их части составляли твердые серые глыбы с вкрапленными блестками. Всезнающий Хлаш Дэрэй пояснил, что он называется гранитом. В свое время валуны за большие деньги привезли с дальнего юга, из каменоломен Сахарных Гор. Но камень поднимался невысоко. Поверху шли толстые деревянные бревна, пропитанные от огня каким-то колдовским составом и утыканные тут и там острыми стеклами.
И стекло, и гранит были Теомиру в новинку. Стеклянная посуда у Всадников стоила безумно дорого — конь за два кубка, так что ее хранили для столеградских пиров с важными иноземными гостями. Что же до гранита, то он не шел ни в какое сравнение с песчаным камнем, из которого тролли возводили легкие аванпосты — на их развалины Теомир изредка натыкался, присматривая за табунами на дальних пастбищах. Несмотря на морось и заметное похолодание, что днем принесли с собой тучи с севера, любопытства юноша не утратил. Он отделился от обоза и отошел к стене поодаль от ворот. Там он с уважением потрогал твердый серый камень, покрытый ледяной влагой дождя. Каменный холод, казалось, обжигал. Украдкой оглянувшись по сторонам, Теомир незаметно вытащил из ножен кинжал и ковырнул один из гранитных блоков. Песчаник от такого крошился и рассыпался, но гранит лишь украсился недлинной белой царапиной, а на железном клинке осталась небольшая зазубрина. Уважительно качнув головой, парень спрятал кинжал и вернулся обратно к обозу, застрявшему на въезде в город.
Караван с кирпичной глиной уже давно втянулся в ворота. Боршугал помахал на прощанье и тоже уехал, на доклад, как объяснил. Телевар же с начальником караула по-прежнему орали друг на друга, багровея лицами и энергично размахивая руками. Стражник, кажется, доказывал, что такой мизерной пошлины не берут больше нигде в мире и торговаться из-за нее значит оскорблять предков, духов, богов и просто хороших людей своей скупостью. Телевар огрызался в том смысле, что городская стража одному духу молится — алчности, каковой дух, действительно, обратившись в жабу, за каждый недополученный грош может и удавить ночью в постели.
Впрочем, оба уже выдыхались. Даже собравшаяся неподалеку кучка зевак начала постепенно рассасываться. Привязанные к телегам кони нервно размахивали длинными неподрезанными хвостами, храпели, дергали поводья, роняли на утоптанную дорогу дымящиеся яблоки, в которых уже копались какие-то мелкие серые птицы (Хлаш назвал их воробьями). Наконец стражник плюнул, сердито махнул рукой и принял от тысячника небольшой звякающий мешочек, после чего, не оглядываясь, ушел в караулку. Сразу успокоившийся Телевар, слегка ухмыляясь, вернулся к обозу.
— Тронулись! — скомандовал он. — А все-таки городские, хоть и купцы через одного, торгуются с каждым разом все хуже и хуже. Чуть не вполовину меньше заплатил, чем рассчитывал. Ну, ну, не спите, вперед!
Последняя реплика относилась к Теомиру с Ольгой, которые таки загляделись на могучие ворота, обитые кованой сталью и чуть не отстали.
От ворот вела довольно широкая улица, от которой время от времени в сторону отходили узенькие — не больше чем для одной телеги — проулки. Вдоль домов шли деревянные мостки для пеших, по крайней мере на вершок возвышающиеся над глубокими лужами проезжей части. Дома стояли сплошь деревянные (каменных, вопреки ожиданиям Теомира, почему-то не оказалось), но высотой в два, три, а иногда и вовсе невиданные четыре этажа. Первые этажи все без исключения занимали лавки. Впрочем, дальше в переулках, как углядел-таки Теомир, дома располагались пониже, а лавок и вовсе не имелось. Вдоль пеших мостков тянулись аккуратные канавки, по которым струились куда-то в сторону стены до невозможности вонючие ручьи. Торговля почему-то не шла, и огромные окна лавок закрывали мощные деревянные ставни.
— Выходной, — пояснил Теомиру Броша. — Есть у них такой день, один в осьмицу, когда всякая работа запрещена. Только постоялые дворы да трактиры и действуют. Вот работнички! Интересно, если бы они коней пасли, тоже на весь день их одних бросали бы?
В остальном город мало чем отличался от Столеграда, разве что коновязи перед входами почти не попадались. Редкие прохожие, угрюмо закутавшись в плащи, спешили по своим делам, обращая мало внимания на приезжих. Раз навстречу попалась странная повозка — большой короб на колесах с завешенными изнутри окнами. На его узенькой дверце красовался какой-то круглый рисунок из колосьев и кинжалов. Короб волокли четыре лошади, запряженные попарно, над кучером торчал небольшой навес, а на ступеньке сзади короба стоял человек в аляповатом красочном одеянии. Он мрачно покосился на обоз, сплюнул и отвернулся.
— Выборный городского совета, — пояснил Теомиру с Ольгой Хлаш, размеренно вышагивающий рядом с телегами. — Не тот, что сзади висит, конечно, а внутри. Повозка его каретой называется. Чем она богаче украшена, тем важнее человек. Ежели увидите, лучше на другую сторону перейдите, а то хлестнет кучер кнутом, просто со скуки. Впрочем, конного не хлестнет, побоится, но конному в городе несподручно, особенно в торговые дни. Сегодня-то все по домам сидят, потому и места много, а так на улице толпа...
Теомир поежился, представив, как его ни за что ни про что охаживают кнутом. С ножом на него тогда, что ли, бросаться? На безоружного, да еще в чужом городе? А если не бросаться, то так и ходить униженным да оплеванным? Действительно, лучше перейти от греха подальше. Ну и порядки здесь! Торговцы, одно слово.
На первом постоялом дворе места не оказалось. Телеги еще удалось бы приткнуть худо-бедно в разных углах, но вот коней разместить оказалось решительно невозможно. Хозяин охал и ахал, горестно всплескивал руками, огорченный, что пожива уходит из рук, но сделать ничего не мог. На прощание он пригласил заглядывать в следующий раз, клялся, что примет как дорогих гостей, но Телевар лишь вежливо кивал, не произнося ни слова. Та же история повторилась и на втором, и на третьем дворе, и лишь на четвертом, с полуразвалившимся забором, приземистым облупленным трактиром и валяющимися в лужах пьяными, место нашлось.
— Заезжай, коли не шутишь, — пожал плечами хозяин, угрюмый детина откровенно бандитской наружности. — За лошадь два медяка в день, за человека — полтора, за телегу — пять. Охрана наша, но один из ваших тоже может дежурить для пущей сохранности.
— Дороговато что-то, — в сомнении проговорил Телевар. — Раньше за человека полмедяка брали, а с лошади — один... Да и место здесь ненадежное, уведут лошадей — что делать станем?
— Не нравится — валите дальше, — сплюнул детина. — А лошадей у нас еще ни разу не сводили, и гостей редко обижают, не чета другим дворам. За то и берем сверху.
— Да у тебя вон и частокол весь развалился, — скроил презрительную мину тысячник. — Через него не то что лошадь — телегу незаметно увести можно. Да и грязно-то как, в луже утонешь — и не заметишь. Медяк за человека, полтора за лошадь, три за телегу.
— Не торгуюсь, — отрезал хозяин. — Не нравится — скатертью дорога. А про лошадей я уже все сказал.
Телевар вопросительно взглянул на тролля. Тот едва заметно кивнул, и темник, вздохнув, скомандовал:
— Заводи коней.
Вопреки ожиданиям, стойла оказались крепкими и сухими, а трактир внутри — довольно чистым и опрятным. Над входной дверью красовалось большое облезшее изображение позолоченного кубка. На глазах у новоприбывших здоровый вышибала подхватил под мышки сползшего под стол пьянчужку и без долгих церемоний вышвырнул его на улицу. В большом камине горел жаркий огонь, без толку раскаляя толстый чугунный вертел. Немногочисленные посетители равнодушно взглянули на новоприбывших и опять угрюмо уставились в свои пивные кружки. Теомир с Ольгой растерянно остановились посреди зала, оглядываясь по сторонам. Бывалые Громобой с Брошей блаженно плюхнулись на лавки у камина, жмурясь от удовольствия в потоке тепла. От их одежды тут же пошел стлаться по комнате тяжелый пар. Ближайшие к ним выпивохи недовольно взглянули в их сторону, но промолчали.
— Ваши комнаты — с восьмой по тринадцатую, по лестнице на второй этаж, — сообщил хозяин Всадникам, входя в зал бок о бок с Телеваром. — Цифры знаешь? Да не зыркай на меня так, много раз я купцов видывал, что письменным знакам не обучены. Ключ от замка только один на комнату, кто потеряет — заплатит стоимость нового замка и двери, то есть тридцать медяков. Кормежка — с поздней зари до полуночи, в другое время на кухню даже и не суйтесь, прибьют. Эй, что пес здесь делает?! — неожиданно рявкнул он, заметив встряхнувшегося у двери Грома. Волк с интересом осматривался, поводя носом. — Выкиньте шавку на улицу, и чтоб нос сюда нее казала!
