Неблагодать

Что тут скажешь? Всё было узнаваемо, куда ни глянь — если не сами работы, то выраженные в них идеалы, увековеченные пейзажи, материалы и техники их творцов — и захватывало сильней любого музея, в котором Гере довелось бывать. Как будто бы она вошла в само произведение искусства, оказалась в глубине сознания художника и наблюдала, как он воплощает идею в жизнь.

Она была не в состоянии ответить, но Траун, похоже, в ответе и не нуждался. Ещё немного он понаблюдал за ней, предоставляя ей возможность насладиться и осмыслить; затем без слов повернулся к консоли. Искусство Рилота исчезло.

Голограммы распались, оставив лишь яркий след остаточных образов и ускользающий голубой блеск световой основы. Мгновение ничего не было, только тьма. Сверкающий песок ушёл в ничто, остаточные образы погасли, и Гера услышала мягкий стук пальцев Трауна по консоли.

Зал снова ожил.

У Геры перехватило дыхание.

— Это, — мрачно сказал Траун, — работы не одного народа. — Он отошёл от консоли неторопливой, плавной походкой хищника, рассматривая голограмму за голограммой, и остановился рядом с Герой. — Это несозвучные произведения разных культур, объединённых одной и той же скорбью.

Не все работы отображали разрушение или гибель. По правде говоря, непосредственно изображённая смерть попадалась здесь редко — однако физические предметы, которые стали темой работ, не играли роли. Дар Трауна был Гере чужд, но даже она ощущала, какое страдание излучают эти работы, сколь горестный вопль будто вплетен в каждый мазок, бьётся в гранях каждой скульптуры. Траун остался позади, наблюдая, как она в оцепенении бродит среди голограмм.

— Догадываешься, что у них общего? — спросил он.

Да. Она догадывалась. Гера остановилась, ошеломлённая массой тёмных, неясных теней, сливающихся перед нею в стену от пола до потолка. Изображения не различить; просто водовороты краски, ни форм, ни образов, ни скрытых в хаосе лиц. Вот что хуже всего — ощущение, что тут должны быть лица, что под этой мутной лужей море живых существ. Рты оскалены, лёгкие полны песком и илом, лица навек застыли в агонии.

— Чужаки Издалека, — прошептала Гера. Она потянулась к картине, будто бы та была материальна. Пальцы ушли в голограмму, и Гере опять почудилось прикосновение твёрдого — тёплого и текучего — и оно может потянуться навстречу, коснуться её в ответ. Она вздрогнула, отняла руку и отступила.

— Выжившие, — сказал Траун.

Взгляд его был прикован к точке в другом конце зала. В воздухе там вилась невзрачная керамическая скульптура. В ней не было ничего особенного. Даже издали эта работа казалась любительской, грубой — труд начинающего, который не отточил ещё навык.

И все же Траун был заворожен ею, и Гера видела, почему. Она подошла к нему, взяла за руку и прижалась, ища тепла его тела, даруя своё.

— Те немногие, кто выжил, — тихо добавил он.

Она смотрела, как на его лице переливается свет множества истреблённых цивилизаций. Траун, казалось, не замечал, как она разглядывает его. Через некоторое время Гера осознала, что его мысли на другом конце галактики; взгляд был неподвижен, поражён, в глазах отражался свет голограмм. Он изучал то одну, то другую работу и пребывал, очевидно, не здесь.

Гера оторвалась от него. Пришлось неимоверно сосредоточиться, чтобы пройти через строй голограмм, не останавливаясь, не давая кричащей в них боли приковать себя к месту. На другом конце зала Гера обнаружила консоль, у которой останавливался Траун, и вцепилась в неё, как в спасательный трос, так сильно, что побелели костяшки пальцев. Экран показывал список тысяч файлов и рядом с каждым число просмотров. На самом верху, просмотренная больше сотни раз, висела папка с простым названием.

Команда "Призрака".

Гера украдкой взглянула на Трауна. Он стоял, не глядя на неё и чуть приподняв голову, всё ещё не отрывая глаз от голограмм перед собой. Гера вернулась к консоли, и ей потребовалось совсем недолго, чтобы разобраться в настройках и выделить ближайший голопод. Искусство цивилизаций, разрушенных Чужаками Издалека, исчезло в этой малой части галереи. Ничуть не мешая Трауну, не прерывая его исследований, голопод погас.

Гера открыла папку и смотрела, как оживают её мёртвые друзья. Перед глазами были не фотографии, а картины — коллаж из дюжины разных муралов, которые написала Сабин в дюжине городов и повстанческих баз. Теперь Империя знала их все.

"Это всего лишь краска, — сказала себе Гера, — а не плоть и кровь". И всё же, глядя, как пальцы тонут в плоскостях света, она вдруг ощутила густой мех Зеба, грубую, загорелую кожу Эзры. Она ступила вперёд, оказалась среди голограмм, погрузилась в них целиком, на миг почувствовала объятия Сабин, прикосновение её рук в поисках поддержки, холод её доспеха на коже.

В глазах горели слёзы. Гера встретила губами губы Кэнана, услышала в самом ухе неслышный шёпот — не её имя, не "Я люблю тебя", нет — "Беги", — сказал он.

Это была её семья, люди, которым она была предана, которых любила больше всех во вселенной. Она была им наставницей и опорой; этих детей она научила летать; этот мужчина обнимал её в ночи, рассказывал ей о джедаях, пока она не уснёт.

И все они уверенно и радостно пошли за нею в битву и погибли, сражаясь не с тем врагом.

Гера с дрожью закрыла глаза. Их убило дело повстанцев — черно-белая убеждённость в том, что мир делится на благородных героев и злых угнетателей; движение обманутых, терзаемых дезинформацией и узколобыми представлениями о галактике — движение, что отстаивало дело нелюдей повсеместно, однако игнорировало всё вне пределов Внешнего Кольца.

Она сомкнула веки и ощутила, как свет померк. Миг спустя её обняли сильные руки, тёплые и настоящие. Траун прижал её к себе.

Если бы не он, её жизнь кончилась бы так же, как жизнь остальной команды "Призрака". Война и ненависть убили их.

Её спасла любовь.

Гера прильнула к Трауну. Он обнимал её, пока у неё в груди не утихла боль.

Глава 14

Купол отапливался. Солнце било сквозь его стекло, и Гера блаженствовала в лучах. Она покачивалась на воде, оставив одежду на песчаном светлом берегу и запрокинув голову, чтобы тепло целовало шею.

Раньше она не могла бы вот так купаться и загорать — обнажённой, не выставив часовых. Слишком уж уязвимо. Нервы выгнали бы её обратно на берег, заставили бы схватить бластер. Теперь мысль об уязвимости даже не приходила в голову. Здесь нет таящихся врагов, выстрелов из засады. Пока Траун с ней, она в безопасности.

Пальцев коснулся холодный бокал. Гера открыла глаза, взяла предложенный напиток и погрузилась телом вниз, ко дну, держа бокал над водой. Она коснулась пальцами ног песчаного дна озера, случайно задев бедром бедро Трауна. Как же не потянуться к нему в воде, чтобы его тело грело её вместе с солнцем?

Она пила, прильнув к его груди и наслаждаясь тем, как его руки обнимают её обнажённую талию, скользят по животу и бёдрам. Язык во рту как будто бы набух от алкоголя, кровь потеплела, словно в неё влили электричество. Гера подняла лицо к Трауну и нашла на его губах вкус того же коктейля. Траун был расслаблен, целовал её непринуждённо — явно выпил больше неё.

— Не стоит, — несерьёзно пробормотал он.

Гера улыбнулась и уткнулась головой ему в плечо, покусывая точку пульса у него на шеё, пока кожа там не налилась ярко-синим.

— Почему нет? — спросила она.

Не разжимая объятий, он бросил задумчивый взгляд на воду. Особая, не как на Лотале — другой химический баланс. Прозрачное зеркало отражает белый песок под ногами, и под поверхностью ничего не видать.

— В дебрях Корусанта таится масса опасных существ, — Траун приподнял бровь. — Про мускощёлков слыхала?

На этот раз Гера прыснула. Скрыла ухмылку, спрятав лицо, и отпила ещё глоток коктейля из бокала. Ей, конечно же, встречались голограммы мускощёлков. Милые маленькие пушистики живут в пресноводных холодных озерах, таких, как это, и роют норы в корнях дерев — таких же, как вон те вдоль озера. Их кроны задевали зимний купол. Она взглянула на Трауна краем глаза, почти уверенная, что он шутит.

Почти.

— Они опасны? — спросила Гера, пытаясь найти баланс между искренней озабоченностью и шуткой.

— О да, — невозмутимо сказал Траун. — Бывают опасны. В брачный период у самок под подбородком вырастает полный яда выпуклый мешок — ну а в такой закрытой тёплой экосистеме брачный период может быть непредсказуем, зависим от неожиданных изменений в окружающей среде. — Его рука скользнула по её спине, до того нежная — почти зловеще. Он собирался ущипнуть, но Гера увернулась. — Когда, например, злоумышленники из дома выйдут на берег позагорать, — невинно добавил он.

— Очень смешно.

Невинное выражение на его лице никуда не делось. Гера уставилась на него, медля с улыбкой; нахмурилась.

— Они очень ядовиты?

Он состроил неопределённую гримасу.

— Яд может убить? — настаивала она.

Он посмотрел на самого себя, затем оценивающе окинул взглядом её небольшое тело. И допустил:

— Кого-нибудь очень маленького.

Он шутил. Теперь Гера в этом уверилась. Она осушила бокал и подалась с водой назад к Трауну, к его тёплой, крепкой груди. Пропустила его бедро между ног, так, чтобы он почувствовал шёлк её кожи. Его лицо застыло, утратило непринуждённое выражение, хоть он и притворялся, будто не заметил. Теперь он сам прятал глаза в бокале.

— Звучит опасно, — признала Гера. Её рука лежала на его груди, большой палец касался чувствительной кожи соска. — Ты меня, надеюсь, защитишь?

Траун поднял на неё взгляд, и его глаза вдруг вспыхнули ярче, алее.

— Я думал, ты защитишь меня, — голос был полон смеха и предвкушения, сердце ровно билось под ладонью Геры. Он открыл было рот, небось собираясь ещё как-нибудь её поддразнить, но она запустила ему пальцы в волосы и потянула вниз, к себе, прижалась губами к губам, выкрала несмешную шутку, которую он было думал произнести.

Больше он не сказал ни слова.

— -

— Ты точно со мной не пойдёшь?

На улице было полно людей. Любой из прежних мужчин Геры заколебался бы, но Траун наклонился и как ни в чём не бывало поцеловал её на виду у всех. Она положила руку ему на грудь, борясь с желанием измять его свежеотглаженную форму.

— Я бы пошёл, — негромко ответил он, отстраняясь. Гера заметила на его устах тень улыбки и подпустила равнодушия в собственный взгляд. Траун снова поцеловал её, в лоб на этот раз — точно, пытается не улыбнуться. — Но полковник Юларен не одобрит.

— Полковник Юларен?

Он вложил ей в ладонь кредитку.

— Оставляю тебе шаттл. Знаю, тебе хотелось на нём полетать.

— Да этот планетарный драндулет плетётся, как телега, — сказала Гера.

— Это подарок барона Гинза.

— Дорогой планетарный драндулет, значит, — отмахнулась Гера. — Ты собираешься встретиться с полковником Юлареном из ИСБ? — настаивала она.

Траун сжал губы, скрывая улыбку, не отрывая глаз от её лица.

— Юларен — мой старый друг, — сказал он. — Тебе нечего бояться.

В самом деле? Он правда в этом уверен или просто хочет её защитить? Похоже, и то, и другое; и, судя по настороженности в глазах, он знал — она читает его, как открытую книгу, банальностями её не обманешь. Она повертела в пальцах кредитку; его лицо тут же смягчилось, прежде чем Гера успела сказать "Понятно".

Так что она ничего не сказала, а снова поцеловала его, чуть дольше приличного задержав губы на его губах.

— Приятной прогулки, — сказал он, когда она отстранилась.

Повстанческому капитану — приятной прогулки на Корусанте? Странно, но это теперь казалось не столь невозможно, как ещё две недели назад.

Она улыбнулась Трауну и ускользнула в толпу.

— -

Не было истинной необходимости ни одеваться в форму, ни встречаться с ИСБ в их штаб-квартире. Исанн Айсард предлагала обычную голосвязь, а звонок Траун мог принять, не покидая собственного дома, в присутствии Геры или же без неё. Юларен предлагал подключиться к разговору в качестве свидетеля, хоть он и обставлял это скорее как готовность оказать моральную поддержку.

Оба предложения Траун отклонил. Он ответит им на обвинения спокойно, профессионально, лицом к лицу — не нарушая покоя своего дома подобной встречей.

Он вошёл в штаб-квартиру ИСБ без сопровождения, с высоко поднятой головой. В коридорах на него исподтишка глазели, но ни один из агентов, с кем он разминулся, не пытался проводить его и не выказывал сомнений в его праве быть здесь. В кабинет Айсард он вошёл, не постучав, сходу заметил непринуждённый вид, который Юларен и Исанн явственно старались придать делу, и принял правила игры, просто кивнув вместо того, чтобы отдать им честь, как требовал от него флотский этикет.

— Траун. — У Айсард блестели глаза. Она включила видеопроектор голопода, без аудиопотока, внемую: Гера осматривала товары на одном из корусантских верхних уровней. — Знаешь, кто это?

Траун достаточно хорошо знал Айсард, чтобы догадаться, где записывающее устройство.

— Передо мной запись видеонаблюдения из богатого района Корусанта, — сказал он чётко и ясно, повернувшись к устройству; и Айсард, и Юларен уставились на него, словно не веря своим глазам. — Женщина на записи — Гера Синдулла, уроженка Рилота, до недавнего времени связанная с...

Юларен придвинулся к столу и отключил звукозапись.

— Траун, — тихо сказал он, — сейчас не время для игр. Сегодня мы здесь как твои друзья. Группа наблюдения на Манараи предоставила нам записи, свидетельствующие о том, что у тебя в доме живёт известная террористка, а теперь эта террористка свободно бродит себе среди корусантской элиты. Если у тебя есть объяснение, нам надо его слышать.

Траун взглянул на Айсард. Его лицо не выражало ничего; ей, несмотря на усилия, это не удавалось. Не до конца. На её лице, в глазах скрывалось напряжение — доверие, испытуемое на прочность, память об их взаимной привязанности, жажда веры в лучшее в нём — и, мощнее всего остального, непреодолимое стремление докопаться до правды, сделать ради Империи всё. Юларен с настороженностью на лице поглядывал на Трауна и на неё, но Траун видел и его сомнения — не только в нём самом, но и в Айсард: испытание их обоих, проверка, не будет ли Айсард предвзята, если предателем окажется её бывший любовник?

Не будет, полагал Траун. Так или иначе, это не тот случай.

— Гера и в самом деле известная террористка, — легко сказал он. — Вернее, бывшая. Она была схвачена пять стандартных недель назад и с тех пор обратилась.

Не спрашивая, он подправил голопод, чтобы лицо Геры лучше отображалось, и отметил — замечательная перспектива. Диффузный эффект голограммы смягчал городские огни, так что результат походил на традиционную написанную красками картину. Он повернул диск, добиваясь более высокого разрешения, ясно осознавая прикованные к себе взгляды. Лицо Геры предстало перед ним работой в стиле фотореализма. В груди у него разлилось тепло, и голос прозвучал мягко: