Время Обречённых-2

Слева на фланге моей роты от высоты 205,0 до нижней оконечности озерца Венык заняли оборону вторая и третья роты, имея выгодную на местности высоту 217,5. Потом, уже на местности, я не поленился, сгонял на высоту — с неё великолепно просматривается дорога до деревни Кунки. И не только дорога, вся местность оттуда как на ладони. Тыл второй роты прикрывает озерцо Емьёлово, что своим окрайком упирается в один из пригородов Ольштынека. Емьёлово оказалось удобной естественной преградой, его берега наш полковник Васильчишин рассматривает как запасные рубежи в случае отхода. А от берега Веныка до берега Нижне расположился второй батальон. Его участок менее длинен, это позволяет соседям уплотнить оборону и придать ей большую глубину. Кроме того, за спиной второго батальона возвышается высота 201,5, с которой удобно вести наблюдение и поддерживать свои окопы огнём.

Подразделениям 24-го полка выпали более растянутые участки. Один батальон закрывает всё западное направление, перерезав железнодорожную ветку на Остроду, а два остальных развернулись на северо-западе и севере, упираясь флангом в деревню Зелоново, что стоит на берегу большого озера Плужне. Таким образом, севернее от Ольштынека оборона скорее сигнальная и лишь в районе железной дороги к Грыжлинам она имеет необходимое эшелонирование. Должно быть генерал-майор Серебрянников имеет все основания полагать, что ударов с этих направлений в ближайшие день-два не последует. Вероятно командованиям армий "Поможе" и "Ольштын" сейчас не до отрывания резервов в ущерб своим дерущимся дивизиям. Так это или нет — поживём-увидим. А вот с юга и может быть с западу удары по Ольштынеку последуют обязательно. И можно даже не сомневаться, что удары эти будут очень мощные. Да и как иначе, если мы перекрыли одну из важных магистралей? Чтобы только надёжно блокировать нас здесь понадобится две дивизии, а ведь нас неприятелю надо не только блокировать, а и гарантировано стереть в порошок. И исходя из обстановки на фронте армии "Ольштын", растирать нас в порошок надо как можно быстрее.

Ну а пока позволяет время, бригада готовит оборону. Да, резерв времени у нас пока ещё есть. Так вышло, что поляки не сразу узнали о потере Ольштынека. О том, что идёт бой, гарнизон конечно растрезвонил по всем инстанциям, ну а что город захвачен, тут уж и сообщить стало некому. Через час после его захвата со стороны Остроды прибыл поезд, видимо, весть что здесь идёт бой до него не дошла, катился себе где-то на путях, а телеграфы только на крупных станциях есть. Чадя густым чёрным дымом, паровоз серии "Э", построенный Луганским заводом ещё до той Мировой войны и доставшийся Польше в наследство от Российской Империи, а может быть как трофей в году восемнадцатом или двадцатом, приближался к станции, плавно сбавляя ход. Эшелон состоял из пассажирских вагонов с беженцами, а в его хвосте были прицеплены пять платформ, накрытых брезентом. По приказу начбрига, встречая состав, разыграли спектакль — выставили местных путейцев, а сами гренадёры убрались подальше от любопытных глаз, но однако не так далеко, чтобы польские станционные служащие почуяли волю.

Навести лоск на станции, чтобы не вызвать подозрений, естественно, было невозможно. Эшелон не успел ещё остановиться, как из первого вагона выпрыгнул офицер в пехотной форме, но без сабли и торопливо засеменил к ближайшему путейцу. Офицер принялся расспрашивать об авиабомбардировке и уже начал что-то подозревать, видя как путеец мнётся. Тогда, наблюдавший всю эту картину начбриг подал сигнал. И в мановение ока поезд оцепили солдаты. Польский офицер, оказавшийся военным врачом, дёрнулся было за кобуру, но быстро сообразив, что ему ничего не светит, поднял руки.

В эшелоне насчитывалось тридцать вагонов, два из них госпитальные с тяжелоранеными. В остальных ехали гражданские, много женщин и детей.

Я со взводом "косматых", как в роте называют гавриков Андрюшеньки Космацкого, блокировал хвост состава. Мы окружили пять транспортных платформ, а на них на первой и последней несли караул по часовому в бронеходных комбинезонах цвета хаки и прилизанных шлемах французского образца. Гренадёры наставили оружие на часовых, те тоже навели стволы винтовок, выглядя при этом растерянными, но не испуганными. Да и как тут не растеряться? Приехали в тыл, называется.

И тогда из последнего вагона вышел офицер в чёрном берете и чёрной бронеходной куртке. Только после его команды часовые сложили оружие. А ведь мы могли их перещёлкать, не дав даже хоть раз выстрелить.

— Спиридонов, Иваненко, собрать оружие! — скомандовал Космацкий. — Пленных увести на вокзал.

А я подошёл к офицеру, оказавшемуся не столь уж молодым, как показалось поначалу. Он носил погоны подпоручика, холодное оружие на ремне отсутствовало, но вот кобура была вскрыта.

— Штабс-ротмистр Твердов, командир роты, — я отсалютовал приветствие.

— Подпоручик Голаб, командир взвода... Был... До недавнего времени...

Поляк говорил по-русски, но с лёгким акцентом — ударения не там делал. Он тоже козырнул, но на польский манер, почти как в нашей царской армии до исхода Великой Войны — двумя пальцами вместо ладони. Сейчас-то у нас ладонь прижилась. Мне в этот момент почему-то вспомнилась училищная лекция, когда наш преподаватель военной истории рассказывал, как в конце шестнадцатого генерал Бонч-Бруевич и прочая генштабистская сволочь, оказавшаяся потом предателями, внедряли в армию непопулярные строевые нововведения, вроде движения с левой ноги, разворотов через левое плечо и тому подобное. После семнадцатого такие приёмы прижились в РККА.

— Извольте ваше оружие.

Подпоручик на пару секунд будто окаменел, на безусой верхней губе проступили капельки пота... но вот рука его коснулась новенькой, из коричневой кожи кобуры, пальцы оттянули накидной, узенький ремешок застёжки. Он протянул мне потёртый Parabellum, похоже, трофейный.

Я принял пистолет и сказал стоявшему поодаль Космацкому:

— Сдирайте чехлы. Посмотрим, что у нас тут есть...

И когда Космацкий выдал серию распоряжений, а бойцы взобрались на платформы, мы с подпоручиком Голабом остались вдвоём, если не считать стоявших в отдалении небесных гренадёр. Я истребовал его документы, с любопытством их изучил и оставил пока у себя. По имени этого поляка звали Рышардом, уродился он в Легницком воеводстве, в армии с тридцать второго, выпустился в офицеры в тридцать пятом. Последняя должность — командир взвода танкеток TKS.

Когда солдаты посрывали брезент, на платформах открылись четыре повреждённые те самые танкетки TKS и шесть бронеходов 7ТР. Выглядели эти образцы польского бронеходостроения совершенно не по парадному: исцарапанные, кое-где вмятины и пробоины, одна танкетка вообще без гусениц. И у всех машин отсутствуют пулемёты. Понятно, их поснимали перед отправкой на завод, в тылу-то новые поставят, а эти ещё на фронте пригодятся.

Получается, прикинул я, если всю эту технику в полевых условиях не отремонтировали, значит повреждения серьёзные, например трансмиссия — попробуй-ка восстановить раскуроченные фрикционы! Значит, и нам эти мёртвые коробки не оживить.

От прикидок о судьбе захваченной техники меня отвлёк возглас "смир-рно!!"

Солдаты оцепления "взяли на караул", к хвосту поезда быстрым шагом спешил начальник бригады. Облачённый в полевую форму, генерал-майор Серебрянников мало чем отличался от любого из своих офицеров, вот только погоны с зигзагами, да голубые лампасы на галифе выдавали его чин. Сейчас, как и все, он носил десантную каску. За начбригом следовал его адъютант поручик Заболотов, наш бригадный щёголь и остряк, а за ним штабс-ротмистр Черемисов из оперотдела штаба бригады.

Отдав команду "вольно!", Серебрянников остановился подле меня и пленного. И оценивающе оглядел технику. На лице его при этом явственно проявилось разочарование. Сухощавый и обычно подвижный в движениях, он застыл на долгие секунды, будто пронзая глазами насквозь, как рентгеновским аппаратом, повреждённые машины.

— Кашу не сваришь! — наконец махнул рукой начбриг и обратил внимание на польского офицера.

Тот поспешил представиться:

— Подпоручик Голаб. Командовал взводом танковым.

Последовало обоюдное салютование. А я передал документы пленного адъютанту, тот после заминки отдал их штабс-ротмистру.

Да, каши с трофеями и вправду не сваришь. Танкетки разоружены — 7,92-мм Гочкиссы сняты, к пушкам 7ТР нет выстрелов, их даже в качестве неподвижных огневых точек не поиспользуешь. Пулемёты с них тоже сняты. И тут я заметил на башнях некоторых 7ТР белые крестики, ускользнувшие до этого от моего внимания. Из шести бронеходов кресты нанесены на трёх, по два на двух и аж шесть на одном. И что любопытно, на борту танкетки без гусениц тоже имелся крестик. Это что же, поляки так германские подбитые панцеры обозначают? Раз эшелон пришёл через Остроду, то есть с запада от Ольштынека, а там ветка идёт к Эльблонгу, через него к Гданьску, то стало быть, сия техника из частей армии "Поможе".

— А это что за крестики? — начбриг их тоже заприметил.

Вопрос генерала заставил подпоручика Голаба преобразиться. Он вдруг перестал выглядеть понуро, нет не жалко, как обычно выглядят большинство пленных, а просто понуро, внутренне борясь со страхом в силу гонора. Даже будто плечи его сами собою расправились.

— То подбитые панцыры, пан генерал, — с гордостью ответил поляк.

— И чей же, этот, позвольте узнать, бронеход? — показал Серебрянников кивком подбородка на шестикрестовый с пробоинами в двигательном отделении и башне.

— То машина капитана Хенрика Светлицкого. Результат двух боёв с немецкими "роликами". На счету капитана два "Панцер-I", один "Панцер-II" и три "Панцер-III".

Услышав такое, я чуть не присвистнул. Однако сдержался. В принципе, 7ТР — бронеход сопоставимый с нашим "Вихрем", в чём-то получше, в чём-то похуже, в броне например. Хотя, конечно, и "вихрёвская" 45-мм пушка куда предпочтительней нежели ихняя 37-миллиметровка. И насколько я знаю, 7ТР получше немецкого PzII будет, да и с PzIII вполне пободаться может.

— Силён ваш капитан... — оценил начбриг. — Жив-то хоть?

— Не можу знать... Когда прощались, был жив.

— А сей TKS?.. На нём-то как умудрились крест заработать? Экипаж на таран пошёл?

— Никак нет, пан генерал... Мы атаковали германский panzerny pociag ... и пехоту... Из рощи выскочили четыре "ролика"... а я на них с боку выскочил... На моей машине вместо пулемёта бронебойное ружьё стояло. Я в борт "двойки" всю обойму из "Морошека" влепил... Потом и мне досталось... очнулся после боя. Но панцер цуг мы раскатали!..

Секунд пять длилось молчание. Мне подумалось, что этому Голабу просто повезло, что тот PzII показал ему борт, да ещё и наверняка почти под прямым углом. Иначе пробил бы он немца своим 7,92-мм ружьишком, как же!

— А вы хорошо знаете русский, — отметил Серебрянников.

— То положено знать. Да и попрактиковаться было у кого...

Начбриг понимающе хмыкнул. Среди старшего и высшего польского офицерства с самого основания Польской Республики существовало разделение на выходцев из австро-венгерской школы, воевавших в ту Мировую в армии империи Габсбургов, и на выходцев из русской школы. Вот и выходит, что в польской армии до сих пор традиционно уделяется внимание изучению русского и дойче. Впрочем, это уже в последние годы изучают дойче, а не австрийский диалект. И между этими двумя "партиями" и по сию пору длится негласное соперничество. Тот же командующий армией "Поможе" генерал Бортновский, принявший свою нынешнюю должность как только началась война, будучи бывшим австро-венгерским офицером, изнутри познавшим как австрийскую военную машину, так и бывшего союзника — рейхсвера, имеет достаточное представление как надо бить немцев. Впрочем, бывшие царские офицеры тоже знают как надо их бить. Ныне это соперничество не так острó, как в начале двадцатых или конце десятых, а в те годы противостояние порой доходило до открытых конфликтов. Да и как иначе, если совсем недавно они убивали друг друга по разные стороны фронта? И как тут не вспомнить пикировки Юзефа Пилсудского и главкома польской армии в девятнадцатом-двадцатом бывшего царского генерала Довбор-Мусницкого? В двадцатом Пилсудский добился отстранения своего политического соперника от должности главкома. И как знать, останься опытный военачальник Довбор-Мусницкий на своём месте, как окончилась бы русско-польская война. Между тем, нашей разведкой в те годы было установлено, что бывший царский генерал старался по возможности пресекать зверства польских войск в отношении военнопленных и мирного населения. Довбор-Мусницкий считал постыдным такие случаи, как во Пскове, где польские жолнёры устроили резню в госпитале, где оставались на излечении воины со времени Великой Войны. А ведь в тот день, не подойди ко Пскову красный полк, отступавший под натиском войск Юденича, да не ударь он по полякам, ляхи дорезали бы всех раненых, врачей и сестёр милосердия. И пожалуй впервые в Гражданской войне в русских людях пробудилась национальная сплочённость — красные увидели как убивают русских офицеров и солдат и бросились на выручку. Ни один лях живым не ушёл. А потом уже раненые разошлись кто к красным, кто к белым...

Подпоручика Голаба вскоре отвели в штаб на допрос. А начбриг остался решать судьбу эшелона.

Что было делать с беженцами? Обезумившие люди, надеявшиеся уйти от тягот и ужасов войны, обречёно смотрели на русских солдат и чего-то ждали. И кто знает, что они там себе думали, но только Серебрянникову вся эта толпа в городе была нужна, выражаясь распространённым солдатским оборотом, как корове седло. Начальник бригады решение выбрал весьма простое — выбросить все "самокаты", а вместо них погрузить тяжелораненых из числа пленных поляков, добавить желающих удрать местных и пустить эшелон дальше на юг. Его распоряжение было исполнено быстро, в точности и с пониманием. Как по мне, начбриг поступил правильно — баба с возу, глядишь и кобыле полегче станет...

Чуть позже наши полковые разведчики донесли, что не доходя нескольких вёрст до Ольштынека, у деревни Павлово скопилось три состава, пришедших с юга. Однако вскоре они ушли назад вместе с грузами и ротами резервистов маршевого пополнения.

Что же качается занятого нами Ольштынека, то городок сей далеко не крупный, его население едва дотягивает до тридцати тысяч и примерно треть жителей обосновалось здесь в выросших за последние годы новостройках. Кварталы недавно возведённых доходных домов впитали переселенцев из окрестных и не только окрестных сёл.

Городок является железнодорожным узлом, через который недавно шло сообщение с лежащим южнее Чехановым, а через него с Варшавой, Торунью, Быдгощью и Плоцком. Да и на Эльблонг идёт ветка на северо-запад и, что самое главное, мы перерезали сообщение с Ольштыном на севере. Ольштын сейчас имеет стратегическое значение, это крупный тыловой центр одноимённой армии, через который пролегают её коммуникации. А через Эльблонг идёт сообщение с армией "Поможе". И начинаются эти грузопотоки в Мозовии, где пока ещё стоит резервная армия "Модлин".