Время Обречённых-2

Валидуда Александр

ВРЕМЯ ОБРЕЧЁННЫХ -2

ЧАСТЬ I

ПОЖАР В ЕВРОПЕ

Кто не знал, не видал

Подвигов заветных

Кто не знал, не слыхал

Про гусар бессмертных

Марш вперёд, труба зовёт

Чёрные гусары!

Марш вперёд, смерть нас ждёт,

Наливайте чары!

Начинай, запевай

Песню полковую

Наливай, выпивай

Чару круговую!

Ты не плачь, не горюй

Моя дорогая

Коль убьют, позабудь

Знать судьба такая

Песня Александрийского гусарского полка (1908 г.)

Москва, кремль. 18 августа 1938 г.

Рабочий распорядок в московском кремле по инерции всё ещё тёк по заведённому установлению. Всё шло своим чередом, канцелярия Верховного правителя, как и все государственные органы власти, работала подобно отлаженному часовому механизму. Царила деловая размерянная атмосфера, но в самом воздухе словно разлилось нечто напряжённо-тревожное. Служащие кремлёвского аппарата ещё накануне вечером прониклись всеобщим настроем, что отныне настаёт совершенно иное время — время напряжённой, почти каторжной работы, время огромной ответственности. Время войны.

Верховный правитель России Кутепов Александр Павлович с раннего утра неотлучно пребывал на своём рабочем месте, ставил резолюции на бесчисленных документах, телефонировал в министерства, справляясь о ходе того или иного мероприятия, и изучал планомерно поступающие через канцелярию докладные записки. Когда настольные часы отзвонили два по полудню, в кабинет вошёл председатель Русского Народного Союза Вадим Вавилович Мервуев, вежливо кивнул и, дождавшись приглашающего жеста сесть, занял кресло на краю стола. Кутепов ждал прихода Мервуева часом раньше, но спрашивать его о причине задержки не стал, а лишь кивнул и вновь погрузился в бумаги.

Может это кому-то показалось бы странным, но с момента появления в кабинете председателя РНС, не было произнесено ни одного слова. Мервуев терпеливо ждал, когда Верховный закончит чтение и анализ документов, а сам в это время наблюдал за ним, сортируя принесённые с собою бумаги. Наблюдал и удовлетворённо отмечал, что Кутепов остаётся всё тем же Кутеповым — дотошным, неутомимым, деятельным и готовым пожертвовать всем что у него есть ради блага Отечества.

А Верховный, между тем, заканчивал изучать свежие мобилизационные сводки Генерального штаба. В России полным ходом шла мобилизация третьего стратегического эшелона войск, продолжалась масштабная переброска на запад соединений второго эшелона и техники россыпью. Начал претворяться в жизнь очередной комплекс мероприятий по переводу промышленности на военные рельсы, что кроме всего прочего включало в себя вступление в силу режимных мер на предприятиях и законов военного времени на всей территории России. Сам Кутепов и все члены Высшего Совета Русского Народного Союза единодушно считали, что затягивать с означенными мероприятиями — значит поступить не только неосмотрительно, но и крайне вредоносно по отношению к стране и народу. Опыт Великой Войны дал много уроков и опыт этот был горек: в царской России, в отличие от всех иных воюющих государств, по сути не существовало ни военной экономики, ни военного положения — тыл продолжал жить жизнью мирного времени, что весьма пагубно отражалось на фронте.

Наконец, Верховный отложил мобилизационные сводки на край стола к стопке уже прочитанных недавно поступивших докладных из МИДа и вынул из пачки папиросу. Привычным движением старого курильщика смял гильзу, чиркнул спичкой и выпустил струю дыма, мыслями при этом вновь погрузившись в донесения европейских департаментов МИДа и прежде всего тех донесений, что пришли из консульств в нейтральных странах.

— Готов биться об заклад, — тихо произнёс Мервуев, нарушив взаимное молчание, — новости из Европы идут в русле предсказуемого. Всё, как мы ожидали.

— Именно так, Вадим Вавилович, — согласно качнул головой Кутепов. — Тут и никакого заклада не надобно.

Верховный провёл пальцами по всегда аккуратной бороде-испаньолке и выпустил новую струю дыма.

— Новости, — продолжил он, — приходят самые разные, но вполне ожидаемые. Всё бурлит, всё клокочет. В первые военные дни у них всегда так. События ещё только разворачиваются, а пар в котле уже ищет выхода... И в то же время Европа как будто застыла, затаилась в ожидании.

— В ожидании... — повторил председатель РНС и усмехнулся. — В ожидании грандиозных свершений.

Кутепов еле заметно улыбнулся и сказал:

— Слишком поэтично, на мой вкус... но верно.

— А ведь и у нас, Александр Павлович, всё бурлит. Россия всколыхнулась. То что в газетах печатают воззвания земских союзов РНС, это естественно. А вот целая лавина патриотических призывов общественных деятелей и представителей университетских кругов... Это, считаю должным признать, удивило даже меня. Такую массовую поддержку мы не брали в расчёт. Да что там... Даже служители искусства пишут воззвания. Среди последних, правда, с пламенными призывами выступили не многие. Это, в общем-то, понятно, — Мервуев добродушно хэкнул, прекрасно представляя, как много служителей искусства аполитичны. — Впрочем, можно не сомневаться, что пройдёт некоторое время и многие из них почуют куда дует ветер. И вот тогда они внезапно проникнутся "модным" настроением общества.

— Вот-вот, — оживился Кутепов. — Вот о настроении народа нам и надо думать прежде всего.

— Народ с нами, — уверенно заявил Мервуев. — Народ — это не какая-то там крикливая интеллигенция... В своё время её очень точно охарактеризовал Струве...

При упоминании Струве Кутепов поморщился, его неприятие либералов тянулось ещё с японской войны.

— Помню-помню, — сказал он, — приходилось читывать старые "Вехи"... И приходилось общаться с Петром Бернгардовичем в Смуту... Да, Струве был определённо прав, назвав интеллигенцию отщепенцами, отчуждёнными от государства и враждебными ему. Но мне больше по душе критика этих господ Чеховым и Достоевским. К счастью, нашими общими стараниями в сегодняшней России интеллигенция нас уже более не должна волновать.

Мервуев согласно промолчал. В отношении интеллигенции он имел ещё более жёсткую позицию нежели Верховный. Мервуева всегда раздражало, что никчёмная и кичливая прослойка извечно любила выступать от лица народа, но при этом она была бесконечно далека от него. И как тут не вспомнить Антона Павловича Чехова? — писавшего о "сволочном духе, который живет в мелком измошенничавшемся душевно русском интеллигенте". И то, что сия прослойка лишена доступа к каким бы то ни было рычагам давления на власть, для России есть благо несомненное.

Мервуев прекрасно понимал, кого Кутепов именовал народом. И всецело разделял такой подход. Верховного интересовали настроения интеллектуалов — учёных, инженеров, учителей, литераторов, композиторов... и конечно рядовых тружеников — всех тех, кому Александр Павлович присягнул служить в двадцать четвёртом, в год великих всероссийских преобразований. И Мервуев готов был поведать Верховному о настроениях, царящих в народе. Он раскрыл папку с докладными записками ОСВАГа и Корпуса Внутренней Стражи и приготовился к обрисовке общей картины, что на текущий момент дня сегодняшнего сложилась в умах и сердцах народов России.

А начинался второй день войны так, словно по всей стране проходили большие манёвры.

С раннего утра по сельским дорогам необъятной России шли нескончаемые колонны войск. Рокотала техника, колёса и гусеницы покрывали бесконечные вёрсты; взвод за взводом, рота за ротой солдаты выбивали пыль из дорожного полотна или месили сапогами раскисшую землю там, где недавно прошли дожди.

Солнце ещё только цепляло диском верхушки далёких деревьев, стояла утренняя заря, а у сельских полустанков и вдоль улочек маленьких городков толпы народу собирались поглазеть на прохождение полковых колонн. Жители кричали солдатам что-то приветливое и возбуждённо гомонили меж собою, детвора норовила протиснуться сквозь плотные заслоны взрослых, дамы постарше и совсем юные девушки нет-нет да махали платочками, провожая служивых совсем как их праматери, а кто-то из седых стариков мрачно смотрел во мглистое утреннее небо и просто молчал. Может быть вспоминал свою собственную молодость и себя в такой же, марширующей на войну, полковой колонне; а может просто щемило сердце от тяжких предчувствий, что в годины тяжёлых для страны испытаний обострённо чуют прежде всего старики. Но щемило сердца не о своём личном, а щемление это проистекало от того почти невыразимого словами ощущения, когда отдельный человек вдруг чувствует единение со всею общностью людей, что как и он сам взращены одной культурой и одним мироощущением.

Гремели полковые оркестры, начищенная медь труб исторгала марши, вздымались чётко, отбивая барабанный такт, жезлы тамбурмажоров; по улочкам бесчисленных городков прапороносцы проносили знамёна новых полков — по большей части простых номерных, ведь пока ещё немногие полки за недолгую историю Белой России успели обрести славу на полях сражений, но уже, однако, были и такие. Уже появились полки, получившие особые отличительные знаки на знамёна и на военную форму. Впрочем, от былых времён сохранились и некоторые императорские полки, восстановленные в Гражданскую из офицеров, а иногда не только из них, но и из старых солдат и унтеров. Эти полки свято хранили свои давние традиции. Пехотные Керчь-Еникальский, Брестский, Белозерский, Смоленский, Одесский, Севастопольский, Апшеронский и конечно знаменитый 83-й Самурский, что покрыл себя славой на Юге России; а всего таких полков было ровно двадцать. Удалось возродить и многие славные полки кавалерии, среди которых гусарские Сумской и Ингерманландский; уланские Петроградский, Чугуевский и Белгородский, драгунские Казанский, Нижегородский и Отдельный Приморский. И это тоже только часть бывших царских полков. Были также и императорские, на основе которых колчаковцы создавали новые: 5-й Литовский уланский, переформированный Каппелем в Симбирский, 5-й гусарский Александрийский, ставший Томским и Самарским, 5-й Каргапольский драгунский, ставший Казанским и Волжским — все эти части сохранили свои боевые и гарнизонные традиции старой царской армии, а в середине двадцатых им вернули их прежние номера и названия. И была ещё гвардия. Новая гвардия новой России, рождённая в Гражданскую. Дивизии корниловцев, алексеевцев, марковцев и дроздовцев и конечно белопогонная Волжско-Сибирская Ударная дивизия. Что же касается казачьих частей, то само устроение любого из Казачьих Войск, равно как и старания казачьего офицерства, способствовали возрождению всех прежних полков и системы их комплектования.

Колонны всё шли и шли, лица солдат сияли в возбуждении, они уходили исполнять свой ратный долг. Так уже бывало в прошлом не раз. Так уходили на войну с турками, Наполеоном, японцами, китайцами, персами, шведами и прусаками. Так уходили на Великую Войну в четырнадцатом. А страна жила пока ещё мирной жизнью, люди не успели осознать, что в это утро наступает второй день большой войны. Мирные жители пока ещё строили привычные житейские планы, а вдоль границ в это время уже сшиблись авангарды ударных группировок и бомбардировочные армады прорывались сквозь истребительные и зенитные завесы. И когда колонны войск покинули улочки, люди продолжили свои привычные занятия. Продолжили, всё ещё испытывая всеобщий подъём чувств. И вместе с тем, большинство вышедших на улицы провожать войска, ощущали отзвуки недавней гнетущей волны. Той мистической волны, что прокатилась по стране незадолго до официального объявления о войне, прокатилась когда зазвучали первые выстрелы у норвежского архипелага Вестеролен. И не знали вернувшиеся к своим мирным занятиям жители, что волну эту ощутили многие и многие во всей России, а самые чувствительные восприняли её, словно тяжкий стон соборной души народа, восприняли, не в силах выразить своих ощущений словами, ощутили тем глубинным, потаённым чувством, что не поддаётся определению рациональным мышлением. А старики в деревнях вспомнили о подобном, что прокатилось-пронеслось в одночасье по землям империи в четырнадцатом, и многим показалось, что в тот далёкий миг зловещего четырнадцатого года народная душа не просто застонала, она закричала от невыносимой боли, закричала куда сильнее нежели сейчас, да так, что становилось жутко...

Докурив и помассировав уставшие от бесконечного чтения глаза, Кутепов слушал доклад Мервуева. В общем-то, пока что всё шло предсказуемо. По всей России идут бесконечные разговоры и разнотолки, обсуждают напечатанное в газетах его собственное вчерашнее обращение, судачат об объявлении войны странам Антанты. И конечно, люди надеются, что война не продлится долго и что все враги будут скоро разбиты. И это не просто надежды, Мервуев заверял, что это всенародная уверенность в победе.

— Что ж, — задумчиво сказал Кутепов, — ОСВАГ недаром считается мощнейшим пропагандистским органом.

— Теперь, Александр Павлович, можно уже со всей очевидностью утверждать, что народу ясны и цели войны, и понятна её справедливость.

— А знаете, Вадим Вавилович, как-то в прошлом веке, после сражения под Седаном, канцлер Бисмарк сказал, что войну с Францией выиграл простой школьный учитель. И Бисмарк был очень близок к истине, немцы знали за что дрались — за единую Германию. И народное самосознание германцев всецело было пропитано устремлением к войне. А вот теперь ответьте мне, за что же отныне в глазах народа воюет Россия? За что в сознании простого человека она обрекает себя на заведомо тяжёлую войну с мощнейшими индустриальными странами Запада и их сателлитами?

Мервуев глубоко вздохнул. Прозвучавший вопрос был и труден, и в то же время прост. Труден, потому что подымает всю совокупную сложность скрытых и явных механизмов исторических взаимоотношений англосаксонской цивилизации и России. Простой, потому что каждый русский солдат и каждый русский человек понимает, что его государство, его Отечество, его народ не оставят в покое никогда, покуда существует Англосаксонский Мир и её порождение — Антанта. Это непримиримая борьба исконных противников.

Мервуев ответил на вопрос и на полминуты наступила пауза. Часы на столе неторопливо тикали, отсчитывая секунды. Правитель России потянулся было за новой папиросой, но передумал.

— А ещё, Александр Павлович, — продолжил глава РНС, — в народе уповают, что Русская Армия не допустит супостата на родную землю...

— Как это было с немцами в пятнадцатом во время великого отступления?

— Да... — сказал Мервуев. — И не только в пятнадцатом.

Кутепов напряжённо застыл. Прошлое порой всплывало в его памяти ярчайшими образами. Вот и сейчас оно нахлынуло каскадом воспоминаний пятнадцатого года, когда на фронте остро не хватало огнеприпасов и оружия. Пресловутый снарядный кризис... В пятнадцатом немцы справились со своим кризисом раньше, хотя они-то как раз к войне готовились и не рассчитывали, что он, кризис, их коснётся. Кутепов вдруг вспомнил самого себя штабс-капитаном, командиром роты преображенцев. Вспомнил, как не хватало патронов, как часто молчала своя артиллерия и тогда приходилось лишь штыками отбивать бесконечные атаки. Но помнил он и немецкий кризис, помнил эрзац-снаряды из чугуна, которые часто не взрывались. Из таких снарядов солдаты приноровились закладывать фугасы, перенимая опыт войск Юго-Западного фронта...