— Они сказали, что отдадут вам ковёр бесплатно, таково было предсмертное распоряжение уважаемого учителя. Господин Радж Хан сказал, что вы хорошо знакомы и обязательно будете на церемонии прощания.
— Но мы ни разу не встречались, — удивился Канарейкин.
— Он был большой мудрец, — кивнул на погребальный костёр посредник и загадочно улыбнулся, — вероятно, вы встречались в одной из прежних жизней и умерший желал вас за что-то отблагодарить. Таковая местная религия.
Художника столь туманное объяснение вполне устроило, правда родственники покойника умолчали, что брахман скончался на этом самом ковре...
Неожиданно охваченный пламенем мертвец на пирамиде дров вдруг повернул голову в его сторону и...открыл глаза! Лицо его исказила дьявольская усмешка. Канарейкину даже почудилось, что его пузырящиеся волдырями губы произнесли: "Скоро встретимся". Потом художнику объяснили, что так иногда случается, под воздействием высокой температуры кожа лица усыхает, сокращается мимическая мускулатура. Однако на душе Канарейкина стало тревожно. Впрочем, присущий мужчине природный оптимизм и антирелигиозное воспитание помогли ему быстро побороть неприятное чувство
После церемонии художник совершил ещё несколько поездок по Индии и соседним государствам, после чего отправился домой — ему удалось не только увидеть даже больше разной экзотики, чем он рассчитывал, но и основательно закупиться всякими подарками. В СССР довольный собой командированный вернулся на день раньше запланированного срока, чтобы жена ничего не заподозрила, — это было спустя 13 дней пребывания Канарейкина в "стране факиров и йогов". До окончания инкубационного периода чёрной оспы оставались ещё сутки, и поэтому на границе никто ничего не заподозрил. Конечно, художник кашлял, но разве это необычно для московских декабрьских морозов?
Следующую ночь Канарейкин провёл с любовницей, после чего поехал к ожидавшей его жене. Обе дамы были буквально завалены заражёнными подарками, которые, естественно, в стране тотального дефицита долго не залёживались на одном месте, а пошли по рукам через комиссионные магазины.
Между тем Павлу Алексеевичу становилось всё хуже. Помимо усиливающегося кашля, у него подскочила температура. Обращение к участковому в районную поликлинику дало ожидаемый результат — диагноз "грипп", выписанный бюллетень и рекомендация лечиться в домашних условиях. Однако спустя пару дней состояние мужчины стало критическим, и тогда художника госпитализировали в инфекционное отделение больницы... Однако в ней работало уже поколение врачей, не сталкивавшихся на практике с такими "реликтовыми" для СССР болезнями, потому беднягу продолжали лечить от сложной формы гриппа. Возникшую сыпь списали на аллергическую реакцию.
Лишь случайный визит старого академика всё прояснил. Опытному доктору, всякое повидавшему на своём веку, достаточно было одного взгляда на покрывшуюся чёрной коркой кожу художника, чтобы однозначно поставить страшный диагноз — variola vera. Произнесённые слова произвели эффект грома. Больного немедленно поместили в особый изолированный бокс, но спасти его уже было невозможно.
В реанимации в бреду к Канарейкину явился сожжённый брахман. Просветлённый буддист объяснил умирающему в страшных мучениях художнику, что не хотел причинить ему боль, тем не менее его страдания не случайны. По словам умершего полубога, в одной из прошлых жизней художник жестоко обошёлся с ним. Достигший нирваны брахман был тогда всего лишь котом и по своей животной глупости устроил туалет в хозяйском саду, выбрав для этого любимый цветок своего владельца. Растение погибло, а разгневанный ценитель флоры в ярости окатил шкодливого питомца кипятком. Кот умирал целый день в страшных муках. По словам брахмана, теперь судьба дала художнику шанс вернуть свой кармический долг и восстановить природный баланс. Но для этого художник должен немедленно простить невольного виновника своих страданий и спокойно принять свою судьбу. В противном случае он продолжит горький путь земных уроков...
В это время врачи, наблюдавшие через смотровые иллюминаторы за лежащим в особом боксе изолятора больным, видели, как умирающий вдруг открыл глаза и что-то шепчет. Даже облачённые в специальные защитные костюмы, перчатки и очки с толстыми стёклами медики так и не решились открыть толстую стальную дверь и войти, чтобы приблизиться к умирающему, поэтому они не слышали со свистом срывающихся с его потрескавшихся кровавых губ последних проклятий в адрес какого-то поганого учёного кота...
Глава 220 "Сделка"
И вот теперь появившийся с проклятым ковром в руках художник робко упрашивал "Мэтра":
— Но я ещё не закончил ваш парадный потрет, повелитель. Умоляю, не отдавайте меня ей!
— Не могу. Извините, но сделка заключена, — с видом сожаления ответил "Мэтр".
Художник задрожал всем телом, его руки и лицо покрылись страшной сыпью, затем чёрной коростой. Налетевшие птицеподобные фигуры схватили беднягу, сорвали с него всю одежду и поволокли вконец процессии, где усадили верхом на осла и с радостным карканьем стали окатывать кипятком. Кожа на теле несчастного быстро стала сползать с мяса, он вопил от боли, но крики седока заглушали вопли несчастного животного...
В это время "Мэтр" галантно обратился к "чёрной вдове", высказав просьбу, чтобы перед тем как её коронованная фаворитка покинет этот город, китаянка напоследок заразила бы младшую дочь президента, но с правом излечить её по первому требованию, которое "Мэтр" желает оставить у себя.
Китаянка покачала головой и что-то энергично замурлыкала на своём языке, обращаясь к своей покровительнице.
— Моя всеядовитейшая спутница говорит, что это невозможно, — заявила Дама. — Юнь Хань слышала, что девушка успела привиться.
— Это не так, — ухмыльнулся Мэтр. — Обычный политически пиар. Местная элита, как во все времена и эпохи полностью полагается на высокие крепостные стены своих замков и дворцов, глубокие бункеры, которые уберегут их от заражения любой чумой и проказой. Эти нынешние тоже намерены привиться лишь тогда, когда убедятся на примере миллионов "подопытных крыс" в отсутствии побочных эффектов новых вакцин. Так что особа, о которой я говорю, уязвима.
— Что ж, хорошо, — согласилась Дама. Но прежде чем заключить сделку, она взяла из рук китаянки веер, который можно было использовать и в качестве оружия благодаря остро заточенным пластинкам, и погрозила им собеседнику. — Только учтите, сударь: снова попытаетесь обмануть меня, я вернусь вместе со своей безжалостной спутницей и превращу этот город в огромный могильник.
"Мэтр" даже увидел в её свинцовых глазах гигантский котлован в половину Пироговского водохранилища и в полкилометра глубиной — до краёв заполненный мертвецами. Что ж картина-видение ему тоже сгодится — на случай жёсткого шантажа, мысленно усмехнулся "Мэтр". Потирая с улыбкой руки он уже предвкушал решил, как в случае упрямства постоянно пытающегося его надуть Пилата пригрозит ему — Крымову очередной волной коронавируса. И даже успешным заговором силовиков во главе с новым Берией, который он давно заслужил смертями миллионов ни в чём не повинных жертв своего режима и тем несчастным "Лиром" в их числе.
Вслух же Сатана воскликнул в притворном ужасе:
— Ну что вы, Ваше Скорбное Высочество! Я готов поклясться, что былое недоразумение не повторится.
Глава 221 "Центр мира"
8 декабря 1947 года
Пожилой мужчина сидел в своём загородном кабинете за массивным столом, мягкий свет из-под зелёного абажура настольной лампы лился на страницы свежего номера журнала "Театр". Центральная статья номера была посвящена спектаклю Государственного еврейского театра "Король Лир", в котором сорежиссёром и исполнителем главной роли выступал кавалер ордена Ленина и лауреат Сталинской премии II степени Соломон Михоэлс. Великий актёр подошёл к этой, веховой для своей карьеры работе, новаторски. Лир был сыгран им без грима и традиционной бороды (статья была проиллюстрирована фотографиями с репетиций и премьерных спектаклей): "Ведь такого старика можно встретить и сегодня на Тверской или Сумской, — утверждал в статье исполнитель главной роли, — здесь и сейчас он так же уместен, как и перед замком Глостера: воздух истории не иссяк на средневековых перекрестках, а банкротство идеи равно трагично что в Британии, что на Ямайке ("что в СССР эпохи побеждающего социализма", мрачно домыслил за актёра Сталин). Поэтому никаких романтических атрибутов на сцене — разве что иронически окрашенные".
Но самая важная работа, конечно, была проделана признанным корифеем советской сцены в собственной голове и душе, когда Михоэлс, пропустив через себя историю шекспировского короля, попытался пересказать её так, чтобы зрители в зале почувствовали кровоточащую трагедию человека, который достиг в жизни абсолютных вершин власти и могущества, но это не спасло его от падения на самое дно отчаяния. "Я — центр мира! Ничего нет выше меня! — заявляет ещё полный гордыни и тщеславия Лир в своём монологе в одной из начальных сцен спектакля. — Что для меня власть, могущество, сила? Что для меня правда или ложь? Что для меня притворное лицемерие Гонерильи и Реганы, что для меня сдержанная, но истинная любовь Корделии? Все — ничтожно, все — тщетно, истина только в моей мудрости, только моя личность имеет цену!..".
"Король Лир в начале пьесы никогда бы не подставил левой щеки, если бы его ударили по правой — писал Михоэлс в комментарии к этому куску по поводу жизненного кредо своего первоначального Лира, которому ещё предстоит болезненное прозрение. — Его "Я" типично феодальное "Я" самовлюблённого честолюбца с комплексом сверхчеловека. Это тоже мудрость, но мудрость не героическая, а скорее экклезиастическая, библейская: "всё суета сует, только я есмь". Это — эгоцентризм, возведенный в принцип".
— Однако! — хмыкнул старый грузин в пышные седые усы и на время отложил журнал, взял коробок, чиркнул спичкой, и некоторое время в задумчивости раскуривал трубку. Потом снова взялся за статью:
"Лир видел в себе средоточие не только воли, не только королевской власти, но и высшей мудрости. С горных вершин этой седой, по его ощущению, мудрости все идеалы добра и силы зла казались ему ничтожными. Как казались ему ничтожны люди. Могло ли такое мироощущение не привести его к катастрофе?..".
Сталин ещё больше нахмурился. Этот писателишка и актёришка Михоэлс похоже действительно способен отчасти постичь мироощущение человека на величайшей вершине — успевшего насытиться и пресытится властью. Однако ж, он Мастер! — признал Сталин (такой оценки из его уст удостоился разве ещё только Булгаков, больше никому из творческих людей он не присваивал подобных лавров). И всё же откуда ему, актёришке, знать об этом так достоверно? Не пытается ли он всерьёз изучать его — Сталина! Через близких к вождю людей?
Одного такого писателя, пытавшегося влезть к нему в семью, буквально недавно уже пришлось проучить. Это была нашумевшая история. Драматург Александр Каплер завёл роман с дочерью Сталина — Светланой. За это проныру отправили в ГУЛАГ. Причём Сталин колебался. Поначалу думал прислать к наглецу-еврею бригаду костоломов с Лубянки, чтобы отбить 40-летнему ловеласу весь нездоровый интерес к дочке. Но в итоге всё же решил действовать "по закону": литератор получил пять лет лагерей и отправился на лесоповал. Дать Каплеру небольшой срок Иосиф согласился в обмен на обещание дочери выйти замуж за жениха, которого он ей подберёт. Но этот еврей рано обрадовался, когда он отбудет свои пять лет, ему тут же дадут новую пятёрку, просто он ещё не знает, что обречён заживо сгнить на каторге — никому не позволено лезть без приглашения в его Семью, пытаться заглянуть в сокровенное Хозяина.
Но с Михоэлсом все обстоит куда как сложней. Масштаб личности другой.
Сталин бегло пролистал статью до конца. Там были частности, театральная технология. С этой точки зрения Сталин почти утратил интерес к тексту. Вообще-то подход вождя к искусству был предельно жёстким, прагматичным и исключал "бесполезные эстетические и философские излишества". Но самые серьёзные последствия грозили тем художникам, в чьих произведениях Сталин усматривал хотя бы намёк на критику строя. Или хотя бы попытку эзоповым языком показать советскую систему и тем более её вождей с неправильного ракурса. А тут как будто всё в рамках дозволенного, не придерёшься. При этом есть ощущение мастерски скрытой высокомерной насмешки талантливого шута над повелителем, фиги в кармане...
"Итак, — продолжал рассказывать в статье Михоэлс, — для меня основная концепция будущего спектакля представляется в следующем виде: Лир задумал, после того как пресытился властью, бросить вызов всему миру. В сцене бури он мучительно старается постигнуть истинную природу человека. А в высшей точке трагедии, уже будучи больным и разочарованным, доходит до полного развенчания самого себя. Отсюда — от ощущения краха собственной пышной и величественной, единственной и непререкаемой мудрости — уже легко дойти до признания правоты, ценности и духовной красоты Корделии. Но эту новую мудрость, это представление об истинной цене человека он приобрел слишком поздно. За этот урок ему пришлось очень дорого заплатить. Мне кажется, что это единственный способ прочитать трагедию так, чтобы она могла прозвучать современно..."
Хозяин кабинета окончательно закрыл журнал. Он был ошарашен. Что может знать о высшей власти комедиант Михоэлс? Или комедиант Шекспир? Они могли только о чём-то догадываться. Хотя в своих догадках подошли, приходиться признать, довольно близко. Искушение вызова. Всему миру. Самому Создателю. Это царапнуло. Впрочем, это Сталин уже сам додумал.
У него даже возникло желание перечитать "Короля Лира". Возникло у него желание и посмотреть спектакль. Только он все равно не смог бы этого сделать. Это было бы неправильно понято. Он мог пойти во МХАТ. Он мог пойти в Большой театр. И ходил. А в еврейский ГОСЕТ он пойти не мог. Власть накладывала на него свои обязательства. Да и не нужно ему было идти в ГОСЕТ. То, что он хотел узнать о Михоэлсе, он уже узнал. Сталин вспомнил его выступление на заседании Комитета по Сталинским премиям. Неизвестно, какой он актер, но оратор он хороший. Даже очень хороший. Такой харизматичный болтун ему тогда очень пригодился. Все эти Мейерхольды-Михоэлсы всегда вызывали у вождя брезгливость и недоверие, но он терпел, если считал, что человек может быть ему полезен.
А как этот "носатый Лир" однажды (было это во время войны, когда Михоэлс занимал пост руководителя Советского еврейского антифашистского комитета) проникновенно обратился к залу в начале выступления: "Братья и сёстры...". Позволив себе тем самым огромную дерзость скопировать самого Вождя и его знаменитую речь самого начала войны. Словом, взял, как говориться, не почину. Но тогда он его тоже простил. И Михоэлс сполна отработал доверие вождя. Да, еврей хорошо сделал свою работу. Расстарался так, что в порыве человеколюбия пуританская Америка стала платить за чужих ей евреев и остальных советских людей, да ещё живущих в далёкой России. И хорошо платить. Не говоря уже о еврейской диаспоре США: те, преодолев природную прижимистость, и вовсе распахнули мошну... Так что Михоэлс оправдал доверие партии и правительства, помогая устанавливать близкие контракты с вашингтонским политическим истеблишментом, деловой элитой, привлекая многие миллионы долларов частных пожертвований, — как по линии американской еврейской благотворительной организации "Джойнт", так и напрямую от воротил с Уолт-стрит и крупнейших промышленников. На эти средства были дополнительно снаряжены вооружением десятки новых танковых и авиационных дивизий Красной Армии. А главное, после провального заигрывания с Гитлером в самом начале войны Сталину удалось частично отмыться в глазах западных элит. И даже к середине войны предстать в образе убеждённого борца с фашизмом и проводимой Гитлером политики уничтожения евреев. Благодаря этому в истерзанную войной, разорённую экономику СССР потекли финансовые реки от богатейших американских капиталистов, а ведь у нас до войны их изображали в газетных карикатурах жирными толстосумами, которых предстоит смести метлой мировой революции. А оно вон как всё обернулось...
