Они дошагали до самолета, остановившись в тени огромного крыла. От многотонной машины веяло прохладой металла, запахом масла и бензина. Экипаж Харнье стоял чуть поодаль, с опасливым любопытством наблюдая за командиром и знаменитым Остерманом.
— Эх, напомнил ты мне одного летчика из моей группы, — вспоминал тем временем полковник. — Тоже болел небом, полеты любил, а уж как о своем 'вундере' заботился. Взлететь мог в любое время дня и ночи. Только скажешь 'Рунге', а он уже возле самолета, моторы греет.
— Погодите, а не тот ли это Рунге, который...
— Тот, тот. Вот только не верь в эти байки. Отличный пилот Рунге и чужих заслуг себе никогда не вешал. Стоять вместе, на соседних площадках будем. Пора у вас порядок навести. А то смотрю, Михаэль совсем вас распустил.
Остерман крепко пожал руку Карлу.
— Ну, бывай парень, глядишь, встретимся.
И бодрой трусцой побежал к ангарам. Вот это молодец, подумал Харнье.
— Командир, а кто это? — экипаж корабля живо интересовался делами.
— Полковник Остерман. Приятель самого Рихтгофена. Сейчас обязанности командира дивизии исполняет.
— Эх, вот бы его к нам!
— Кончай болтать, полезай в машину!
Ревя моторами, 'Грифоны' один за другим покидали родную взлетную полосу. Круг над аэродромом, еще один. Сбор эскадрильи. И вот уже вся авиагруппа, гудя моторами, подобно огромным тяжеловесным жукам устремляется к серебристой ниточке Канала, отделяющего такой далекий и одновременно такой близкий Остров от континента.
Остерман провожал их взглядом, пока бомбардировщики не превратились в точки, контрастно-черные на фоне бело-синего неба. Молодой тезка ему понравился, напомнив Рунге, только моложе.
Полная авиагруппа, все тридцать девять машин шли плотным строем, красиво и ровно. 'Тридцать девять' само по себе число не внушающее, но только если не смотреть из кабины самолета летящего на высоте семи тысяч метров на скорости более трехсот километров в час. Чувствовать себя частью единого отлаженного механизма включающего десятки машин и сотни людей. Если еще не думать о тоннах бомбовой нагрузки. И это только одна из трех групп, идущих на цель. Соседей из других групп Карл видел смутно, но знал, что они идут по флангам его собственной.
Вдалеке мелькнула группа истребителей.
— Смотри, Карл, 'малыши'! — указал рукой в теплой перчатке штурман-бомбардир, моторы были новые, хорошо отлаженные, чтобы перекрыть их ровный гул, даже не нужно было особо повышать голос. — Только почему так далеко?
— За небом лучше следи. А далеко, потому что у нас стрелки в бою как чумные. Валят все, у кого меньше четырех моторов.
— Да ну!
— Будто ты сам раньше не знал.
Люссеры прошли в стороне, покачали на прощание крыльями и отвалили, с шиком — по одному, переворотом 'через крыло'.
— Пижоны, — проворчал бомбардир, но в голосе его явственно слышалась тоска.
Харнье по должности было не положено высказывать уныние, служа образцом подражания для всего экипажа, но ему было всего двадцать, и тоску коллеги он понимал очень хорошо.
Из-за недостаточной дальности одномоторные истребители не могли сопровождать подопечных даже по всей Южной Англии, а двухмоторных не хватало. Точнее, сообщали, что их не хватало, даже многие из пилотов были уверены, что таких просто нет, настолько редко двухмоторники появлялись в прикрытии. Отсюда привычка стрелков стрелять без промедления во все, у чего меньше четырех винтов и брать в полет двойной боекомплект — в небе над Британией вероятность встретить свой истребитель была исчезающее мала, а отхватить пригоршню доброго английского свинца как раз наоборот — удручающе велика.
И сейчас как раз наступил момент, когда бомбардировщикам придется в гордом одиночестве в очередной раз испытать на себе всю мощь противовоздушной обороны британцев.
В наушниках щелкнуло, голос командира истребителей коротко сообщил:
— Все, дальше вы сами. До встречи на обратном пути.
Это Карлу понравилось. Коротко и без лишних сантиментов. Иные начинали бурно провожать и даже извиняться за невозможность дальнейшего сопровождения, желая всяческих подвигов, и тем лишний раз подчеркивали всю тяжесть предстоящего мероприятия.
— Ага, если не потеряемся, — ответил кто-то из эскадрильи, может быть даже Пинтер.
— За небом смотрите, болтуны!
Быть первым пилотом тяжелого бомбардировщика нелегко. В том числе и потому, что большая часть работы — монотонное ожидание. Истребителю легко — полет достаточно короткий, и все время происходит что-нибудь интересное. Пилоту легкого или среднего бомбера тяжелее, но скучать так же не приходится. А 'Грифон' мог держаться в воздухе многие часы и все это время первый пилот должен держать строй и сохранять полную готовность к действию, несмотря на монотонность полета.
Тянулись минуты томительного ожидания. Как обычно, поначалу казалось, что толпы 'спитов' поджидают за ближайшей тучей, тем более что сегодня было облачно. Напряженные глаза, сами того не желая, видели крохотные точки, ком подкатывался к горлу и хотелось кричать. Со временем привычка и обыденность взяли верх, Карл вошел в привычный ритм, и примерно через четверть часа напряженное ожидание атаки сменилось механическим обзором небесного свода. На задворках сознания опять же, как обычно билась надежда, что сегодня встречной атаки не будет. Такое тоже случалось, несмотря на разрекламированные успехи радиолокации, сквозь сито невидимой завесы сплошь и рядом проходили незамеченными не то что эскадрильи или отдельные самолеты — дивизии. Тем более, что пока 'Грифоны' нарезали пространство плоскостями винтов, глотая расстояние до цели, на других участках отдельные самолеты и группы демонстративно показывались англичанам, распыляя внимание и маскируя направление главного удара.
Как всегда хуже всего была неизвестность. Дивизия уже далеко углубилась в воздушное пространство Острова, к этому времени британцы уже однозначно вычислили ее, отследили ее и приняли меры. Успеют они или нет — знают уже все, и сами британцы, и свои — через радиоперехват, не знают только сами бомбардировщики.
Ожил шлемофон.
— Готовность два, — кратко сообщил командир группы. — Снижаемся.
Похоже, прилетели, подумал Карл. Во рту пересохло, ноги, несмотря на теплые унты и носки из настоящей русской шерсти заледенели, а по спине наоборот текли струйки пота. Желудок словно завязывался узлом, к горлу подступил ком. 'Грифоны' сбрасывали высоту постепенно, этаж за этажом, стремясь до последней минуты сохранить строй.
Они выпали из облаков как-то сразу, вдруг. Внизу замелькали крошечные геометрические фигуры застроек
— Готовность один. Разбор целей, размыкаемся.
— Эй, Кюссель, работай!
Штурман-бомбардир прильнул к прицелу. Ровный строй машин начал распадаться на отдельные группы — самый опасный момент, когда тяжелые машины с полной бомбовой загрузкой разделяются. Именно сейчас атака истребителей способна сорвать всю операцию, под ударом бомбардировщики будут вынуждены бесполезно сбрасывать груз, облегчая машины, и снова сбиваться в тесную толпу. Но, кажется, на этот раз повезло, истребителей не было, вокруг замелькали шапки разрывов зенитных снарядов, к счастью редкие. Вообще ущерб от них был невелик, в основном действуя на психику и сбивая прицел, но свои проценты от общих бомбардировочных потерь наземная ствольная артиллерия все же собирала достаточно регулярно. Бомбардир колдовал над своим прицелом как алхимик из сказки, что-то подкручивая, что-то подстраивая, бормоча под нос не то проклятия, не то молитву.
Эскадрильи разбились на множество отдельных звеньев по три самолета. Каждый экипаж в этот момент старался навести свой груз как можно точнее.
Готовность ноль. Начали.
И ни одного истребителя, как хорошо, боже, как замечательно!
— Еще, еще немного командир! Вот оно!
Гудение приводов утонуло в гуле двигателей, но вибрация открывающихся бомболюков передалась на весь корпус. Теперь они легли на боевой курс, штурман-бомбардир просчитал направление и ввел в прицел все необходимые поправки. Любое смещение приводило к промаху, и Харнье должен был держать курс, во что бы то ни стало.
— Еще немного, командир, — неожиданно спокойно и негромко сказал Кюссель, но Карл услышал.
Бомбардир снял перчатку, пошевелил враз озябшими пальцами над кнопкой сброса, занес другую руку подобно спортивному судье готовому скомандовать старт.
— Ждем...
Карл отрешился от панорамы в стекле кабины, не смотрел на проплывающие под ним застройки, он смотрел только на приборы, держа идеально ровный курс.
— Две с половиной тонны на радость Томми! — с жизнерадостным воплем Кюссель замкнул электроцепь.
Харнье хорошо представлял и видел у соседей по звену, как это выглядит со стороны. Открываются створки бомболюка, и бомбы как игрушечные начинают высыпаться, смешно раскачиваясь в полете. Этот поток кажется бесконечным, но внезапно резко обрывается. Бомбы и так кажутся крошечными, а, удаляясь к земле, в секунды превращаются в точки, рассеивающиеся как россыпь чернильных брызг.
И, вечность спустя, когда кажется, что уже ничего не произойдет, и вся партия опять оказалась с бракованными взрывателями, уже далеко позади на земле начинают вырастать маленькие кустики разрывов, такие безобидные, такие крошечные... Если все сработано правильно и эскадрилья отбомбилась синхронно, разрывы идут сплошным ковром на широком фронте, словно невидимая щетка ровно сметает дома, строения, все, что хоть на полметра возвышается над уровнем земли, заменяя ломаные линии человеческого труда равниной равномерных кротовьих нор.
В звене все были опытными пилотами и компенсировали сброс манипуляциями с газом, резко полегчавшие машины не ушли вверх, как это бывало, а сохранили прежнюю высоту и ровное построение. Но это в их звене, было видно, что даже в эскадрилье так сумели далеко не все. А если пересчитать на дивизию, то счет нарушивших строй должен был пойти на десятки. Неизбежные издержки, пока за штурвалами сидят люди, нельзя ожидать, что все будут действовать одинаково просчитано и правильно.
— Попали! Попали! Попали! — Кюссель как обычно после удачного сброса впал в истерический экстаз, одергивать его было бесполезно, если бомбардир не сбрасывал напряжение, то впадал в уныние и на обратном пути был бесполезен. А возвращение домой обещало быть интересным и бурным, потому что если их не встретили на подступах к цели, значит, будут ловить на отходе и уже наверняка. И черт его знает, что хуже — машины облегчены и уходить легче и быстрее, но пилоты устали, а внимание стрелков рассеяно.
— А Пинтер то промахнулся! — злорадно сообщил молчавший доселе радист.
— Хорош заливать. Будто ты по разрывам бомбы отличить можешь.
— Точно говорю! У 'Пи' и бомбы то взрываются с пшиком и пуком!
Экипаж жизнерадостно заржал, Харнье скривился, но смолчал. Воспитанный в строгой семье и суровых традициях, он не одобрял сортирный юмор, но понимал, что экипаж должен хоть как-то разрядиться.
'Грифон' довернул влево, пристраиваясь к самолету командира эскадрильи. тройки снова собирались в компактные 'коробочки', звено к звену, эскадрилья к эскадрилье.
Половина дела была сделана. Контроль результатов бомбардировки — удел разведчиков. А им предстоял долгий путь домой. Налегке 'Грифоны' летели быстрее, зато англичане теперь точно знали, где искать виновников произошедшего.
Настроение Карла портилось со скоростью штормового шквала. Насколько удачно эскадрилья отбомбилась, настолько сложно все стало после. Авиагруппа смешалась, из почти четырех десятков собрались едва ли два с лишком, идущих рваной 'строчкой', остальные отстали и заблудшими овцами мыкались в полутысяче метров позади, стараясь пристроиться к кому-нибудь попутному. Кюссель монотонно и безнадежно ругался, эфир наполнился возмущенными возгласами и приказами.
Харнье вызвал командира, предложил сбросить скорость и собрать прежний состав, но тот только отмахнулся.
— Спокойно, Карл, скорость нам поможет. Будем дома. А парни подтянутся.
Естественно парни не подтянулись.
Дивизия поднялась выше уровня облаков, внизу стелилась ровная пелена небесной ваты, непроглядной и беспросветной, скрывающей землю. В отдалении, прямо и правее от основного курса тучи собрались в удивительную фигуру, какой Карл раньше никогда не видел — гигантскую колонну, словно выраставшую из молочно-белого ковра и стремившуюся ввысь. Этот огромный столб был похож одновременно и на изящное произведение архитектуры с множеством завитков и украшений, и на вихрь торнадо, будто остановленный фотографическим моментом. Плотная белая гладь была подсвечена лучами вечернего солнца, приобретая розоватый оттенок.
Харнье никогда не был ни лириком, ни поэтом, но чудесное произведение природы захватило его. Сложная комбинация множества природных условий создала нечто, чего никогда не было и больше никогда не будет. И здесь, на высоте пяти тысяч, перед лицом небесной сказки казалось странным и неестественным, что сейчас множество людей начнут яростно убивать друг друга.
Сначала все увидели блейнхейм. Двухмоторный бомбардировщик, выступающий зачастую и как корректировщик-наводчик, вынырнул из пелены облаков и какое-то время летел параллельно, на некотором отдалении от немецкого строя, не проявляя враждебных намерений. Вот сейчас как никогда к месту пришлись бы истребители, чтобы свалить попутчика, но истребителей не было и оставалось только надеяться, что наводчик ошибется. Рассказывали, что однажды такое случилось — неопытный корректировщик напутал с целеуказанием и перехват промахнулся на добрых три сотни километров.
Потом появились харрикейны из первой ударной группы, британцы называли их 'акулами'. Пользуясь превосходством в скорости и хорошим пушечным вооружением 'акулы' должны были постараться разбить бомбардировочный строй, дав работу более легким и слабовооруженным машинам. Совсем недавно 'Грифоны' несли смерть с неба, безнаказанно и уверенно, теперь пришло время возмездия.
Больше всего Карлу хотелось отключить радио, сорвать наушники, только бы не слышать отчаянные крики убиваемых, безнадежные призывы о помощи. Но помочь им не мог никто.
— Сколько? — бросил Карл в микрофон. Его поняли.
— Дымные следы. Два или три, — так же коротко ответили из хвоста, — еще с полдесятка держатся, но теряют высоту...
Намертво сцепив зубы, Карл вел машину вперед, сосредоточившись на соседях и командире эскадрильи, отбросив все чувства, все мысли, усилием воли превратив себя в автомат управления.
Скорость, высота, состояние самолета, топливо. И строй, сейчас строй был всем. Сбить бомбардировщик трудно — машина слишком велика даже для авиапушек, а на английских истребителях в основном пулеметы. Но это очень хорошие пулеметы и их много, до восьми на один самолет. Пользуясь полным превосходством в маневренности, несколько истребителей могут развалить любой бомбардировщик как стая волков одинокого лося — наскоками, удар — отход и новый заход. Достаточно поджечь хотя бы один мотор или повредить управление, и тяжелый неповоротливый 'Грифон' начнет отставать, выходя из зоны общего прикрытия своей группы. Тогда его уже ничто не спасет. Спасение было только в одном — сбиться в как можно более компактную группу-каре, как в давние времена пикинеры под атакой кавалерии, чтобы многократно перекрыть всю сферу огнем бортового оружия, встречая любую атаку статистикой плотного огня десятков стволов. Идти вперед и держать строй, во что бы то ни стало, даже если в баках сухо, экипаж перебит, а сам летчик истекает кровью.