Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Еще я, к немалому своему удивлению, узнала от Андрея, что романтическая история, предшествующая отъезду Ильицкого в армию, все же имела место быть. Оказывается, он даже был помолвлен однажды, а невестой его была Нина Гордеева. Тоже смолянка, между прочим, и я даже имела удовольствие ее знать, хотя я только поступила в Смольный, когда Нина уже его оканчивала.
— Ильицкий долго ее добивался, — рассказывал мне с ностальгической улыбкой Андрей пару часов назад, — был страшно влюблен, но она, да и родители ее, из тех людей, которые едва ли что-то сделают без выгоды для себя. Эта особа почти год морочила Ильицкому голову — все же он был в числе лучших выпускников Константиновского училища и, вероятно, девицам было приятно получать от него знаки внимания.
Я не сдержала улыбки, представив Ильицкого, раздающего дамам знаки внимания. А Андрей, не замечая этого, продолжал:
— Именно ради нее он и поступил в столь пафосное учебное заведение, как Николаевская академия Генштаба, а не начал военную карьеру сразу после училища, как планировал. И все же Евгений не имел тогда ничего за душой, что делало его женихом совершенно бесперспективным в глазах Гордеевых. Однако когда до семьи Нины дошли слухи, что дядюшка Евгения со стороны отца скончался и оставил ему довольно приличное состояние и дом в Петербурге — их отношение к Ильицкому живо переменилось, в сердце прекрасной Нины проснулась любовь, и она дала согласие на брак. Впрочем, с очаровательной оговоркой, что о помолвке их пока не будет сообщаться в Свете — Ильицкого это не насторожило, он был влюблен и был готов ждать, сколько придется.
Стоит ли говорить, что не прошло и двух месяцев, как Гордеевы подыскали жениха более перспективного, чем Ильицкий — юного графа Травкина, недавно осиротевшего, глупого и влюбленного. Вероятно, Гордеевы решили, что лучшей партии, чем Травкин они для дочери не найдут; да и самой Нине на тот момент было уже двадцать, и она, увы, не молодела. Да и Травкин мог в любой момент прозреть и передумать жениться, потому об этой помолвке было сообщено во всех газетах и со всевозможным пафосом. Из газет о том узнал и Ильицкий, находившийся в это время на учениях под Москвой.
— И что же сделал Евгений Иванович? — спросила я, заинтригованная этой историей.
— Да, собственно, он очень стойко принял эту новость — в тот же вечер поехал к актрисам... в смысле, в театр — спектакль поехал смотреть. Он даже не дрался с Травкиным, хотя некоторые наши друзья по корпусу считали это прямо-таки необходимым. Евгений же только усмехнулся в обычной своей манере и сказал, что у бедняги Травкина и без него будет достаточно поводов расчехлить пистолеты. А через неделю он бросил академию и уехал в часть.
Признаться, эта история произвела на меня немалое впечатление. В первую очередь потому, что с Ниной я была знакома. Мне, девятилетней тогда девочке, она казалась невероятно красивой и неземной — любимица учителей, круглая отличница и лучшая во всем, за что бы ни взялась. Очарование ею было развеяно однажды, когда Нина сперва вызвалась выполнить какую-то большую работу по вышивке, за что ее снова начали восхвалять учителя и даже освободили от занятий. Нина выпросила себе помощниц с младших курсов, в числе которых оказалась и я, а после, сбросив всю работу на нас, она засела в уголке с подругами и громко, никого не стесняясь, а как будто даже гордясь, обсуждала письмо от un de ses garçons , как она называла своих поклонников. Помню, что, слушая ее весьма вольные замечания, я тогда остро жалела автора письма.
Забавно, ведь вполне возможно, что это было письмо именно от Ильицкого.
* * *
Переодевшись после ванны и приведя в порядок волосы, я набралась храбрости настолько, что отправилась на поиски Евгения Ивановича, твердо решив вызвать его на серьезную беседу и выяснить, наконец, за что он меня ненавидит и постоянно изводит.
В конце концов, если Андрей с ним дружит, то, вероятно, в Ильицком и впрямь есть что-то хорошее... Он образован все же, хотя его воззрения заставляют противиться все мое существо. Он наблюдателен и видит причинно-следственную связь, что я обычно крайне ценю в людях. Он циник, каких мало — это да, но он не жесток и не подл. Мне приходилось, увы, встречать подлецов в своей жизни, и я точно могла сказать, что Ильицкий на них не похож. Мне вспомнилось, как он укрывал Натали от дождя своим сюртуком; как ненавязчиво, но стойко не позволял матушке своей третировать Эйвазову по любому поводу. И то, как почтителен и терпим он всегда с матерью. Со многими он бывал груб — даже с Мишей и с Лизаветой Тихоновной временами, но с матерью — никогда. В его к ней отношении было даже что-то... трогательное.
Вспомнился мне и тот подслушанный разговор в столовой, и сейчас все более очевидным становилось, что мстить он мне не намерен. Вероятно, у него и мысли об этом никогда не возникало — он лишь успокаивал свою матушку, как мог, потому что она и впрямь нажаловалась бы на меня Максиму Петровичу — не пообещай он ей, что я сама скоро уеду.
Хотя меня Евгений Иванович невзлюбил — это, да. Но и я ведь повела себя крайне неприлично, пытаясь уличить его во лжи — тогда, во время завтрака. А самое отвратительное, что я отлично понимала, что делаю, и какую реакцию это в нем вызовет. Я вполне сознательно хотела его уколоть. Зачем? Я и сама не знаю толком...
Возможно, невзлюбил меня Ильицкий еще и оттого, что он на дух не переносил смолянок с некоторых пор. А я, к несчастью своему, имею еще и схожий с Ниной Гордеевой тип внешности — тоже являюсь брюнеткой с синими глазами и светлой кожей. Разумеется, я вовсе не так красива, как Нина, но, возможно, напоминаю ему ее, и оттого он меня терпеть не может.
В гостиной я нашла Дашу, занимающуюся какой-то уборкой, и тотчас спросила:
— Вы не видели Евгения Ивановича?
— Он в столовой, кажется... — отозвалась она, и я спешно направилась через холл к дверям.
Первое, что я заметила, войдя в столовую, это madame Эйвазова, которая как ошпаренная отпрыгнула от камина, где стоял уже Ильицкий. И даже прежде, чем я успела сообразить, что здесь происходит, он проорал невероятно гневно:
— Вас в вашем чертовом Смольном что — не научили стучать в дверь?!
— В моем чертовом Смольном, — вкрадчиво повторила я, — меня учили, что самое неприличное, что можно сделать в столовой, это икнуть, — ответила я как можно спокойнее, хотя с новой силой возродившаяся ненависть к этому человеку переполняла меня.
В доме своего дяди, человека, давшего ему все... с его женой! Страшно подумать, чего еще от него ждать.
— Лида, я вас уверяю, вы все неправильно поняли, — услышала я, меж тем, голос Эйвазовой.
Я перевела взгляд на нее, уже вовсе не такую взволнованную — она улыбалась краем ярко-алых зацелованных губ и смотрела на меня с полной уверенностью, что я никогда не предам увиденное огласке. И, похоже, она была права.
А потом Эйвазова приблизилась к столу, где стоял бокал с вишнево-красным напитком — вином или морсом — подняла его и, продолжая улыбаться, протянула мне:
— Не желаете?
Больших усилий мне стоило не отшатнуться в этот момент от бокала — я не могла не вспомнить кровь загубленной ею мыши несколько часов назад.
— Прошу прощения, что помешала! — снова переведя взгляд на Ильицкого, сказала я с предельной вежливостью.
Кажется, выдала свое волнение я только тем, что излишне громко хлопнула дверью, выходя из столовой.
Но была я возмущена до глубины души: какое бесстыдство, какой позор! И еще мне было очень обидно и больно — вероятно из-за обманутого Максима Петровича. Подумать только, я шла сюда, чтобы помириться с этим гнусным человеком...
Едва покинув столовую, я увидела направляющегося прямо к дверям Андрея, и меня тотчас озаботили другие мысли: нельзя допустить, чтобы Андрей или кто-то еще узнал о них! Слухи непременно дойдут до Максима Петровича, и эти волнения могут стоить ему жизни.
— Лидия, рад вас видеть снова... — сказал он, однако радостным не выглядел. Должно быть, я все же обидела Андрея, когда оставила его одного у ворот в усадьбу. — Лизавета Тихоновна, наверное, в столовой? — продолжил он несмело. — Мне нужно сказать ей пару слов...
— Да, в столовой, но, боюсь, она сейчас страшно занята. Андрей, не откажите мне в любезности...
Я не успела даже договорить, когда дверь столовой распахнулась — первой выбежала, ни на кого не глядя, Лизавета Тихоновна, а следом Ильицкий. И бросил он на меня, проходя мимо, такой взгляд, будто это я, а не он, являюсь мерзавкой и распутницей.
Глава XXII
К ужину спустился даже Максим Петрович, и был он довольно бодр и весел. А вот Лизавета Тихоновна сослалась на нездоровье и осталась у себя — из этого я сделала вывод, что она все же опасается слишком часто появляться теперь передо мною и Натали, несмотря на явно издевательское свое поведение совсем недавно. Значит, не так уверена она в себе, как хочет казаться.
Ильицкий же явился, как ни в чем не бывало: желание вкусно покушать явно побороло в нем всякий стыд. Впрочем, Евгений Иванович вел себя странно в этот раз — он был любезен со мной.
Говорил за столом только на французском, который у него стал как будто даже чуточку лучше, пожелал мне приятного аппетита и первым отреагировал на мою просьбу передать соусник. А окончательно добил тем, что во время очередной беседы на политическую тему — зашла речь о том, нужна ли Российской Империи Конституция — он ни разу не возразил мне. Хотя, разумеется, был резко против какого-либо урезания власти монарха, в то время как я пребывала в уверенности, что Конституцию нужно принять в самое ближайшее время, пока не стало поздно — о чем и сообщила во всеуслышание.
В некое подобие дискуссии со мной в этот раз вступил только Вася, но уже через две-три довольно унылых и вялых реплики спор наш скатился к выводу, что мы оба с Васей по-своему правы, и вообще истина где-то посредине.
— А вы ничего не хотите мне возразить, Евгений Иванович? — спросила все же я, не удержавшись.
Я видела, что у него даже желваки на челюстях ходят от желания немедленно сообщить мне о моей непроходимой глупости и недалекости. Но он сказал лишь:
— Ммм... ваши доводы довольно разумны, Лидия Гавриловна, — и снова вернулся к тарелке.
Ужинали сегодня поздно — когда трапеза подошла к концу, во дворе уже стемнело. Однако вечер был таким славным, свежим после дождя и пропахшим сиренью, что уходить к себе мне совершенно не хотелось. Да и не мне одной — столовую после ужина покинули лишь Максим Петрович и Людмила Петровна.
Когда Андрей, сняв со стены гитару, поинтересовался, не желает ли кто выйти на веранду, подышать воздухом, я не замедлила согласиться. По глазам Натали было видно, что и ей безумно хочется послушать, как играет Андрей, но, видимо, боясь помешать нам, она осталась.
— Натали, пойдем же! — уже с напором позвала я, уставшая от ее неуместного сводничества.
— Я же сказала, Лиди, что мне не хочется. Мы с Васей лучше останемся здесь и поиграем в преферанс... — отозвалась та непреклонно. А потом вдруг обернулась к князю: — Михаил Александрович, а вы играете на гитаре?
— Весьма посредственно, к сожалению... — отозвался тот, несмело поднимая на нее глаза.
Я хотела было возразить, что князь скромничает: дело в том, что я однажды слышала его игру. Еще в первый день его приезда, когда он увидел гитару, висящую на стене в столовой, из любопытства снял ее и совершенно легко наиграл вдруг мазурку Глинки в тональности до-минор. Потом заметил вслух, что инструмент не настроен, и повесил его обратно.
Но говорить я все же ничего не стала — в самом деле, если Михаил Александрович, не желает играть, то зачем принуждать его? Я только пожала плечами и вслед за Андреем вышла на воздух.
На веранду вели из столовой несколько дверей и окна, открытые сейчас настежь, поэтому едва ли можно было сказать, что мы с Андреем находились наедине. К тому же у самого окна столовой стоял, прислонившись к стене, Ильицкий — нужно ли говорить, какое неудобство мне это доставляло. Так что я все время молчала, лишь изредка поднимая взгляд на Андрея, а вот он, кажется, не сводил с меня глаз пока перебирал струны.
К слову, играл Андрей плохо — раз за разом повторял одну и ту же незамысловатую мелодию из двух аккордов, очень отдаленно напоминающую начало 'Лунной сонаты' Бетховена, и безбожно фальшивил при этом. О том, что гитара не настроена, он, кажется, даже не подозревал. Я не могла не думать в этот момент, насколько тонко Андрей овладел искусством правильно подавать себя. Натали ведь сейчас наверняка думает, что у Андрея, в дополнение к уже имеющимся у него плюсам, еще и явный музыкальный талант, а князю Орлову, имеющему талантов ничуть не меньше, суждено, кажется, остаться ею незамеченным.
А что до фальшивых нот... право, никто уже не станет обращать внимания на игру, когда Андрей вот так проникновенно смотрит в глаза и посвящает эту 'Лунную сонату' тебе одной. Любое девичье сердце от таких взглядов тает без остатка — и мое, кажется, не исключение.
Я перевела взгляд на Ильицкого: тот по-прежнему подпирал стену у самого окна и тер рукою висок — похоже, стараниями Андрея у него разболелась голова. Да и я, признаться, боролась с желанием попросить его играть хотя бы потише. В конце концов, я не выдержала и с улыбкой положила руку на струны, обрывая мелодию.
— Я же говорил, что у меня полно недостатков, — развел руками Андрей, поняв, что я от его игры не в восторге. Он даже теперь был очарователен.
— Я просто вспомнила, что хотела кое-что у вас спросить, — выкрутилась я, не желая признавать, что мне не понравилось. — Мне показалось сегодня днем, в лесу, что вы знаете, кто такая Софья Самарина...
Андрей, кажется, удивился такому несвоевременному вопросу и рассеянно убрал гитару в сторону, как будто задумавшись.
— Так, выходит, вы все же рассмотрели надпись на памятнике? — спросил он.
Ответить я не успела — заметила крайне заинтересованный взгляд Ильицкого через раскрытое окно.
— Самарина? — переспросил он. — Ведь это, насколько я знаю, фамилия бывшей хозяйки усадьбы, помещицы. Ты-то откуда ее знаешь, Андрей?
Я отметила, что предположения мои оказались верными: Самарина была вовсе не простой женщиной, а, выходит, хозяйкой этой усадьбы и деревень. Любопытно... Андрей же хмыкнул, оглядываясь на друга:
— Женя, как-никак мой отец десять лет был доктором в этом уезде и не мог не знаться с Самариными — от него я вполне наслышан об этом семействе. Но, как я говорил уже, Лиди, история их невеселая, едва ли вам будет интересно.
— Мне будет очень интересно! — поспешно возразила я — наверное, слишком поспешно, так как Ильицкий, бросив на меня взгляд, не сдержал улыбку:
— Да-да, Андрей, — поддержал он меня, — дамам не следует отказывать, — и даже издевки в его голосе почти что не было.
Но Андрей как будто все еще колебался и через распахнутое окно посмотрел в помещение столовой, где наш разговор был, без сомнения, тоже слышен.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |