"А мне какая роль в этой трагедии, если я не родился Французским Королем? — подумал де Гиш, — Шута, что ли? Интересно... Шут, влюбленный в Корделию. Нет уж, лучше продолжим нашу игру в Ланселота и Джиневру!"

-Ты сегодня грустный, — сказала Генриетта, — Что с тобой?

-Тебе показалось, милая. Я старался развлечь тебя, но не очень преуспел. Только расстроил.

-Спой еще первый куплет.

-Заговоры с целью захвата власти

Будут еще довольно долго.

Ах! Уберечься бы от напасти

Ради невыполненного долга.

-Спасибо, — сказала принцесса, — Только это не для меня песня. Она для Бражелона, правда?

-Правда, — ответил де Гиш, — Прости, но я сейчас не в состоянии писать радостные песни о любви. Но я пошевелю мозгами и придумаю.

-Конечно, придумаешь, — ответила она,— Я не заставляю тебя сейчас петь веселые песенки о любви. Я понимаю, что с тобой происходит, мой милый де Гиш. Ты все время думаешь о своем друге, с тех пор, как вы вчера встретились, он у тебя из головы не выходит. И грустишь ты из-за него. Я все понимаю, милый. У мужчин свои дела, свои секреты. Но мне ты можешь довериться? Что за мысль грызет тебя и доводит чуть ли не до отчаяния? И даже я ничего не могу поделать!

Де Гиш молчал. Генриетта взяла его за руку.

-У тебя пальцы в чернилах, как у малыша, только взявшего в руки перо...

-Я писал письмо...

-Бражелону?

Де Гиш кивнул.

-Милый, хватит! Что задумал твой Бражелон? О чем вы говорили, когда я ушла?

-Ты помнишь королевский дуб, милая?

-Помню.

-Помнишь, как ты пошлым летом послушала мой разговор с Раулем?

-Да.

-Помнишь, милая, каким я тогда был отчаявшимся безумцем? Какие гадости я говорил про тебя Раулю, а он оправдывал тебя...

-Я простила твои несправедливые слова — это ты от отчаяния. Какие мы были наивные год назад! "Уважай сан ее мужа, потом его самого", — так говорил тебе твой лучший друг. Теперь мы не можем уважать герцога Орлеанского. Моего мужа.

-Теперь, милая, твой муж вызывает у меня отвращение. Но тогда мы не знали о его пороке. Ты все помнишь, что я говорил Раулю?

-Если бы я не запомнила ваш разговор от слова до слова, мой милый де Гиш, я не рискнула бы всем, чтобы спасти тебя! Я очень счастлива с тобой, сейчас, и это истинная, правда. А тогда ты говорил, что собираешься воевать где-то на Севере... За границей. Я поняла, что вроде в Австрии... С турками. А это враги хуже Кромвеля. Хотя... нет! Хуже Кромвеля, наверно, Сатана! И правда, я очень испугалась за тебя. Но при чем здесь твой друг?

-Та же ситуация. Только я собирался на Север, а Рауль на Юг.

-Ах да, что-то припоминаю. Он что-то говорил про герцога де Бофора. Но я была так взволнована, и не очень-то понимала, в чем дело. А что Бофор?

-Бофор уезжает в Алжир. Воевать с пиратами. Рауль его адъютант.

-Алжир! Какой ужас! Но я не знала, правда, не знала! Я подумала, просто путешествие. Ты из-за этого места себе не находишь?

-Да! Подвернись герцог де Бофор мне прошлым летом под горячую руку, я, я, а не Рауль был бы его адъютантом!

-Замолчи! — вскрикнула Генриетта, — Думать забудь! А как же я? Или ты... Неужели ты думаешь увязаться за ним?!

-Вот это меня мучает больше всего... Я боюсь оставить тебя и боюсь за Рауля.

-Вопрос в том, за кого больше! — сказала принцесса, — Ты знаешь, что принц угрожал мне. Если я расскажу королю или Анне Австрийской о гнусных забавах, которым он предается с шевалье де Лорреном, мне не жить. Они убьют меня. Я их ненавижу, этих извращенцев, но я хочу жить! Потому что сейчас я счастлива, потому что я люблю тебя, мой дорогой де Гиш, потому что я живу сегодняшним днем...

-Ты — моя любовь, моя победа, моя цепь. Я не оставлю тебя, — сказал де Гиш, обнимая принцессу, — Я связан этой любовью больше, чем если бы был женат, и имел выводок малолетних детей, чем если бы имел престарелых инвалидов-родителей...

-Герцог де Граммон в добром здравии, — улыбнулась принцесса.

-Я имею в виду крайние случаи, когда человек не может свободно распоряжаться своей жизнью. Моя жизнь принадлежит тебе, любимая!

-Когда ты со мной, мне ничто не страшно, — сказала принцесса, — Гиш, мой дорогой отважный Гиш, не оставляй меня, мне так нужна твоя защита!

Он обнял ее и принялся успокаивать, покрывая поцелуями ее руки, щеки, волосы.

-Я тебя не оставлю. Прости за мои упреки под Королевским Дубом. Ты отважная, умная, добрая. Кем бы ты себя ни воображала — Корделией так Корделией, я, наследник Граммонов, согласен быть твоим Шутом. Я за честь почту развлекать дочь Карла Первого. Как бы я тебя ни называл — Джиневрой так Джиневрой, я буду твоим верным и преданным Ланселотом. Без тебя мне не жить, Генриетта, ты — смысл моего существования.

-Чем я заслужила такую любовь? — растроганно спросила принцесса.

Де Гиш только вздохнул. Объяснить он не мог.

-Так я нужен тебе? — нежно спросил де Гиш.

-Да! Сейчас и всегда! И ныне, и присно, и во веки веков, говоря высоким стилем. Поклянись, что не оставишь меня без своей защиты, на милость врагов...

-Клянусь, — сказал де Гиш,— Но клянусь и в том, принцесса, что, если вы когда-нибудь меня прогоните, если мое присутствие будет вам неприятно, и вы охладеете ко мне, я найду для себя войну!

— Я думала, ты излечился! Но эта блажь глубоко в тебе застряла! Я никогда, никогда не прогоню тебя! Оставь свои тщетные тревоги, пустые страхи! Ты веришь мне?

-Сейчас верю.

-Так будет всегда.

-Будет ли, милая?

-Будет!

-Надеюсь, — сказал де Гиш, — И будем жить сегодняшним днем. Но Рауль! Если с ним что-нибудь случится, я сойду с ума!

-Может, обойдется? — робко спросила Генриетта. Де Гиш покачал головой. Принцесса взяла на руки котенка. Пушистая кошечка, прощальный подарок герцога Бекингема, служила ей игрушкой и защитой. Когда Гериетта нервничала, волновалсь, боялась чего-то, она играла с киской, успокаивалась, смотрела на ее наивную мордашку — и начинала действовать.

-Будем смотреть правде в глаза, — решительно сказала принцесса, — Прости, Гиш! Я вела себя как эгоистка. Я думала только о том, что сорвалось наше свидание, что из-за оплошности Монтале, перепутавшей время встречи, твой Бражелон нас застукал. И не о тебе, не о нем думала, а о себе — как похитрее выпутаться из неловкой ситуации. Интрига получалась сама по себе, без подготовки. А матушка Бражелона — та еще интриганка! Самым находчивым оказался все-таки твой друг, разыграв простачка, прикинувшись, будто поверил, что свидание у тебя с Монтале.

И принцесса расхохоталась.

-Это здорово! Юный Граммон — и Ора де Монтале!

Улыбнулся и де Гиш, несмотря на печальное настроение.

-В отчаянные моменты я не дрогну, — сказала Генриетта, прижавшись к де Гишу, — Я могу быть смелой и решительной. Даже смелее, чем вы, мои рыцари! Итак! История с Лавальер не закончена?

-Нет, к сожалению. И я очень боюсь, что она закончится трагически.

-Подожди, не торопись... Сейчас я уже смотрю на вещи иначе, чем вчера... Ах, yesterday!....Рауль был очень грустный, когда сказал мне... что же он сказал... "Никогда больше меня никто здесь не увидит". А я обрадовалась! Вот дура! Что было потом?

-Потом мы поговорили минут пять — и все.

-Что он тебе сказал? Не бойся, Гиш, говори все, пока мы еще можем что-то сделать. Пока мы можем что-то изменить.

-Язык не поворачивается.

-Говори. Я знаю, что Бражелон слов на ветер не бросает. И я тоже причастна к этой истории. Это я вызвала его из Лондона, где его по-всякому ублажал мой брат Карл, я делала все, что могла, чтобы он остался с Лавальер, но я действовала из эгоистических побуждений. Сейчас я посмотрела на все его глазами, поставила себя на его место — и ужаснулась. Итак, наберись мужества, и говори мне все. Что он тебе сказал?

-"Я еду туда умирать".

-Так сказал Рауль?! — вскрикнула принцесса.

-Да. И это не блеф. Будь я рядом...

-Подожди, милый, дай подумать... Знаешь, мне вспомнилось, что когда-то моему брату Карлу в войне с круглоголовыми очень помогли французские наемники. Я не имею в виду благородных Мушкетеров. Я имею в виду солдат удачи. Из тех, кто воюет за деньги. Финансировал этих волонтеров герцог де Граммон.

-Да, принцесса. Мы же всегда сочувствовали Стюартам. Оттого-то я имел такую подробную информацию о делах английского короля.

-Помнится, брат очень восхищался неким рыжим нормандцем...

-Викинг! Отличный мужик! — вырвалось у де Гиш, — Я хотел сказать...

-Ты хотел сказать "доблестный воин". Берсерк.

-В некотором роде. Тот же Викинг отличился в побеге Бофора из Венсена.

-Бофор знает Викинга? — спросила принцесса.

-Еще бы!

-А где сейчас этот Викинг?

-Не знаю.

-А герцог де Граммон знает?

-Наверно, знает.

-Гиш! Ты не понял мою идею?!

-Бофор... Викинг и его наемники... телохранители твоего брата в войне с пуританами... Принцесса! — вскричал де Гиш, — Понял! Викинг поедет с Бофором! Викинг и его отряд будут охранять Рауля, как когда-то Карла Второго!

-Это будет более сложная задача. Карл Второй очень хотел жить, очень хотел вернуть корону. А Рауль... сам понимаешь. Но мой брат говорил, что отряд Викинга — настоящие черти! И они не раз спасали его самого и его соратников из самых, казалось бы, безнадежных ситуаций. Карл даже предлагал им остаться в Англии, но солдат удачи донимала ностальгия... А если Бофор знает Викинга...

-Тогда все устроится, — сказал де Гиш, — Я начинаю действовать!

-Иди, мой милый де Гиш! Меня тоже мучает совесть. Я наговорила Раулю много лишнего в квартире де Сент-Эньяна.

Она опустила котенка на ковер. Котенок стал чесать ушко.

-Знает кошка, чье мясо съела, — задумчиво пробормотала принцесса, смотря на свою пушистую любимицу, — Прости, но шутки у меня в крови. А ведь дело серьезное.

-Что именно ты ему сказала? — спросил де Гиш тревожно.

-Сейчас уже точно не помню. Я все старалась унизить Лавальер, а он упрямо защищал ее. Гиш, я говорила правду! Но, наверно, в очень резкой форме.

-Да, это ты умеешь.

-И тебе от меня достается, мой милый де Гиш. Если бы я могла взять свои слова назад!

-Ты так ничего не вспомнила из своих колкостей? Генриетта, вспомни! Это важно!

-Мои колкости относились к Лавальер, а не к Раулю. Я, как могла, стралась выказать сочувствие к нему. Но, когда я, зная жестокость нашего двора, сказала о "граде насмешек и всеобщем презрении", даже он побледнел.

-Рауль не бледнел, когда на нас были нацелены мушкеты испанской пехоты, лучшей в Европе! Он только смеялся и говорил: "Ни... фига, все равно прорвемся!" Ты сошла с ума! — воскликнул де Гиш, сжав руку Генриетты, — Разве можно было говорить Бражелону такие вещи!

-Я хотела предупредить...

-Ох, — вздохнул де Гиш, — Принцесса, я вынесу от вас любую жестокость, мне не привыкать... Но Рауль... Не на того напала.

-Это я поняла — еще в квартире господина де Сент-Эньяна. Но, может быть, Викинг — это наш шанс?

-Ты права! Иду за Викингом!

-Иди, любимый. Ты должен идти. Это и есть твой невыполненный долг. Я все понимаю, — шепнула Генриетта, целуя его.

И, когда де Гиш ушел, взяла на руки своего пушистого котенка.

Принц, ее муж, после решительного объяснения с разгневанной Генриеттой, перенес свои забавы в какой-то дом на берегу Сены. Эту ночь герцог Орлеанский провел вне дома. Месье где-то развлекался. Принцесса надеялась, что и в следующую ночь ее муж останется в своей тайной резиденции. И ее надежды оправдались. О том, что 31 марта исполнился год со дня их свадьбы, ни принц, ни принцесса не вспомнили. Забыл об этом и де Гиш.

1-13. 09. 2003.

Глава 15. Мастер интриги.

В ночном кошмаре Рауля кое-что было и правдой, а именно — Луиза и наяву не стала любовницей короля. День свадьбы Генриетты и Филиппа Орлеанского был и днем представления ко Двору Луизы. Этот день Король-Солнце и Луиза де Лавальер считали точкой отсчета своей любви. И оба ошибались. Луиза впоследствии, окончательно разобравшись в своих чувствах, будет убеждена, что влюбилась в Людовика с первого взгляда, когда король приехал в Блуа весной 1660 года, то есть на год раньше. То же будет утверждать и охваченный страстью король.

Но, хотя девушка в белом платье и произвела на влюбчивого короля сильное впечатление, весной 1660 года Его Величество король был увлечен Марией Манчини и быстро забыл изящную провинциалочку. Влюбленные часто или почти всегда преувеличивают свои чувства, случайностям придают фатальное значение и видят вещи в отражении своих страстей.

Серьезное и глубокое чувство Людовика к Лавальер зародилось намного позднее — в жаркое, полное безумств лето 1661 года в Фонтенбло. Весной того же года он был к ней совершенно равнодушен. Весной 1661 года страсть к Марии Манчини уже стала прошлым, чувственное влечение к Генриетте — в будущем. Была жена, королева, но весь белый свет знал, что Людовик женился на Марии-Терезии из чувства долга — разумеется, не перед инфантой, а перед своей монархией. И сердце короля было свободно и спокойно. Приняв королевство в наследство после Мазарини, молодой король наслаждался своей властью, и сладость этой абсолютной власти кружила ему голову.

Но год спустя Людовик уверил себя в том, что и он влюбился в Луизу с первого взгляда именно в тот день — 31 марта, в день свадьбы младшего брата. Влюбленные решили тайно отметить первую годовщину своей любви на своей "конспиративной квартире". Король был уверен, что теперь-то он достигнет вершины блаженства, и любимая сделает его счастливейшим из смертных. И все шло к тому: вино, поцелуи, цветы, блеск драгоценностей, свечи, гаснущие одни за другой, но даже в этой обстановке Луиза высвободилась из объятий Людовика, и, когда Луи, как все молодые люди в такой ситуации, упал перед ней на колени, и обнимая ее коленки, уткнувшись лицом в юбку , начал умолять дать ему полное счастье, она высвободила свою юбку, осторожно разжав пальцы Людовика и сказала нежно и жалобно: "Не надо, сир!" А когда девушка говорит: "Не надо", благородный человек не позволит себе перейти последнюю черту.

И Людовик скрепя сердце послушался Луизу. Он считал себя благородным человеком. Но до сих пор еще не одна женщина не говорила: "Не надо!" Королю-Солнцу. Луиза де Лавальер была первой.

На следующий день, 1 апреля, король сидел в своем кабинете и задумчиво грыз перо, пытаясь сочинить сонет, посвященный 31 марта. Но стихи явно не шли на ум Его Величеству. За полчаса король вымучил жалкое двустишие:

Мое невинное дитя!

Позволь признаться год спустя...

Дальше ничего не получалось. Решительно, Муза не желала посетить кабинет Короля-Солнца. Луи решил поставить "позволь" в конец фразы. "Позволь... король..." Но двустишие получилось очень неуклюжим.

Луиза, рассказать позволь,

Как любит Франции король.

"Как любит Франции король". Людовик выпятил нижнюю губу и фыркнул, сердясь на самого себя. Инверсия его раздражала — не говорят "Франции король". Король Франции — вот нормальный порядок слов. И Франции король — король Франции... тяжело... вздохнул... Ему очень хотелось написать сонет для Луизы самостоятельно! Людовик перечеркнул написанное. Взял чистый лист. Вывел "Сонет". "К Луизе". Видимо, опять придется прибегать к помощи де Сент-Эньяна. А Людовик хотел высказать в сонете "К Луизе" такие чувства, в которых он не собирался признаваться де Сент-Эньяну, намекнуть на соперника — Рауля — и дать выход затаенной ревности. Луи был слишком горд, чтобы признаться фавориту в этой ревности. И Луиза не давала ему ни малейшего повода ревновать. Но ее постоянные отказы, выражение тревоги и печали, которое он иногда замечает на ее лице — это питало его ревность, и он хотел высказаться в сонете.