Что-то крутилось на самой грани сознания, "закручивало пружину", грозя закрутить ее так, что она просто лопнет, не оставляя от моего, и без того фигового, состояния лишь тонкие, льдистые, осколки-воспоминания.
Вновь перекатился на спину, занимаясь самокопанием, словно забыв свои собственные слова: "саможалость — хуже самосожжения!" и, закурил.
Сизый дымок сигареты, данное самому себе клятвенное обещание не курить в постели, даже после бурного секса, точнее — особенно после бурного секса, чужие воспоминания...
Мир двух солнц. Мир, в котором я сам бросил своих спутников. Мир, в котором Города тусуются, как колода карт. Мир, в котором магия не имеет видимых проявлений, но которая есть, хоть ты тресни!
Серый волк ходил рядом, щелкал зубами, а куснуть зайчика за теплое ухо — не мог. Не хватало крупицы знаний. И найти ее в таком кавардаке, не представлялось возможным. Что же, права была моя бывшая, упорно попрекая меня тем, что у меня не голова, а помойка, помнящая черти что, что остальные просто уже забыли, выкинув из головы, за ненадобностью.
И только я, ка последний дурачок, искренне верил, копил воспоминания и — остался у разбитого корыта огромного мира, в котором самолеты не летают, газ не добывают, и просто так, к знакомому, в гости не зайдешь, потому как этот самый знакомый остался черт знает где и о тебе не вспоминает, вычеркнув неудачника из памяти...
Почесав нос, "испарил" синими пальцами окурок и благополучно сделал ручкой Морфею, решив про себя, что этот старый пройдоха, вряд ли есть в этом мире, а если его нет, то и ждать — некого!
Снилось мне хорошее.
Я сидел на теплом бетонном парапете набережной, хлебал из жестянки "колу" и любовался закатом. Кого-то ждал, как обычно это было со мной в те года, и никуда не торопился. А еще была река, сине-бездонная, яркая березовая зелень, синее небо, напоминающее, что после заката оно станет сперва темно-синим, а потом и вовсе — черным и приоткроет мне свои искорки-звезды.
Бетонный парапет покачивался у меня под пятой точкой, временами ощутимо поддавая, норовя скинуть в реку, а если не удастся — так хотя бы шмякнуть затылком об асфальт. Точнее — асфальтом, об затылок...
Жестянка с колой, вырвавшись из рук, сделала причудливую петлю и шмякнула меня по носу, грозя раздавить, шипящий и пузырящийся напиток хлынул потоком, омывая лицо, сбивая концентрацию и...
И я открыл глаза!
Лежанка подо мной выписывала замысловатые кренделя, с потолка сыпалась каменная крошка, намекая, что пора мне уносить свои ноги из пещеры, иначе меня и завалить может, с таким-то положением дел!
Плащ в охапку, вещмешок в зубы и руки в ноги!
"Вывози, кривая! Вывезешь — выпрямлю!" — Пообещал я неведомой мне силе, пробегая по пещере и уворачиваясь от падающих сверху, камней. — "А не вывезешь, ну, прости, любимая... Так получилось!"
Поскользнувшись на последних метрах своего пути, из пещеры выкатился кубарем, оставив на камнях лоскут рубашки, плащ и вещмешок.
По хребту, напоследок, прокатился камешек, грамм в сто-стопятьдесят, весом, но показавшийся мне стакилограммовым, и состоящим исключительно из острых граней и шипов.
Земля тряслась в припадке еще полчаса, то успокаиваясь, то вновь оживая спазмами перистальтики. В отдалении что-то рушилось, сыпалось, скрипело и трещало.
Отойдя в сторонку, заинтересовано поглядывал на черное пятно входа в пещеру, прикидывая, завалит или нет? По всем расчетам получалось — нет, не завалит. Волчара с умом выбрал себе место жительства, а теперь, когда со стен слетела "пыль и грязь", стали видны и силовые линии, коими оборотень укрепил свое жилище, на всякий случай. В общем, мне впредь наука, нечего плохо думать о разумных существах, не познав их тайной сути!
Выждав пару часов, для верности, вернулся в пещеру и шмыгнул носом: беда не приходит одна. Свод пещеры треснул в точнехонько по центру! Голубо-серебристые полосы силовых линий, опоясывающие пещеру, до потолка не дотягивались, оставляя "мертвую зону", которой, мать-природа, коварно и воспользовалась.
"Эх, жизнь, наша жизнь —
Только держись!
Хороша наша жизнь:
Между "пофигу"
И "зашибись!"" — Слова песни пришли на ум совершенно случайно, но вот зацепили какую-то странную паутинку, потянули и...
От "широты" распахнувшейся в сознании картины, я осторожно, медленно и не глядя себе под ноги, добрался до лежанки, как автомат — стряхнул с нее каменное крошево и завалился на спину, не замечая ярких звезд, любующихся на меня с чистого неба.
А кто, собственно говоря, сказал мне, что я со своей планеты в этом мире — ОДИН?!
Правильно — никто.
А ведь свой родной город я видел своими собственными глазами и, не будь в тот момент столько проблем, свалившихся на нас разом, мог бы и пройтись по хорошо знакомым адресам! А хорошо знакомые адреса, это не только возможно живые друзья-приятели, но и ценный мех, то есть оружие и ... Знания!
Звезды продолжали мерцать, собираясь в разноцветные точки. По небосводу замелькали странные огоньки, то оставляя за собой росчерки, а то и словно стреляя в товарок длинными языками разноцветного пламени. Мир у меня над головой превратился в огромное, звездное веретено, точнее даже не веретено, а детскую игрушку-волчок, крутящуюся на длинной, звездной ножке. Затаив дыхание, я скользил взглядом все выше и выше, сквозь вереницу ярких звезд, свернувшихся в тугой гриб на ножке.
Нет, гриб не крутится, все же — именно юла!
Золотая юла, осыпанная драгоценностями звезд, внутри которой...
Внутри которой жили и работали... Люди?! Нет, не только люди!
Затаив дыхание, сжав кулаки так, что ногти прорвали кожу, я любовался деловой суетой работающих без аврала, разумных существ.
Вот, рядом с приборной панелью высотой с двухэтажный дом, "выпал", из хорошо мне знакомого, серебристого зеркала "драконьих дорог", молодой, ну да — Дракон — изогнул шею вопросительным знаком и враз уменьшился, до размеров трактора "Беларусь". Уменьшился и уставился на мерцающие панели приборов, считывая, не известные мне, не понятные мне, данные.
Две молоденьких девушки, одна из которых с забавным хвостиком и двумя противостоящими пальцами, усиленно нагребали на подносы тарелки с едой, в местной, звездной столовой. Обычные, такие, фарфоровые, разрисованные синими цветочками Гжели, тарелки и чашки. И, чуть розоватые, тонкостенные стаканы с компотом, в котором плавали неизвестные мне плоды, синеватые и бежево-прозрачные.
В центре огромного зала, бесконечно кольцевого, стерильно чистого, крутилась черная воронка начала вселенной, обнесенная легкими защитными фермами, такими непрочными на вид, что становилось страшно, а ну как все это веретено сейчас сорвется со своего места и начнет плясать, разнося зал в клочки, пух и прах.
Один из гуманоидов, оттолкнулся от своего стола, на котором лежал странного вида прибор — плоский экран без единой клавиши, но с целым рядом математических формул, искрящихся всеми цветами радуги — подкатился к черной бездне, выбрался из своего чудо-стула на колесиках и уставился в нее с такой тоской, что стало его пронзительно жаль.
Парень-гуманоид, в легкой, серебристой курточке любовался бездной, в которой крутилась и моя старушка-Земля, и эта самая планета, на которой я сейчас кручусь в бесконечном танце звезд, любуясь странным инопланетянином, о чем-то тоскующим над бездной.
— Эй, Т'хейм! Хватит любоваться изначалом, а то заревную! — Девушка, на мой взгляд, была несколько старше парня и смотрела на него, как на собственность, как на маленького ребенка, которого надо то ли оттащить от пропасти и нашлепать, то ли — отпустить и пусть летит. И видно было по ней, что она еще сама не знает, что предпринять, но уже, вот прямо сейчас, она, словно собака на сене, приготовилась встретить соперницу достойно — не отдав молодого человека, который ей и не нужен-то вовсе. Разве что, как спортивный трофей, что в любой момент можно повесить на стену, да и забыть, погнавшись за новым трофеем.
— Ты — бездне не соперница... Тхеймушка, у нас, в кризисе. — Высокий мужчина, с кожей цвета блестящего антрацита, осторожно обошел девицу по широкой дуге, ткнул Т'хейма кулаком в бок, приветствуя на свой лад. — Что у тебя, на этот раз? Снова, "сто один способ покалечиться, но остаться в живых?"
Парень, молчком, провел рукой по волосам, сдирая резинку со своего "конского хвоста" и убирая ее в карман курточки.
— Т'хейм? — Девушка, чувствуя, что трофей уходит из лап, сделала шаг и замерла. — Т'хейм?
— Не права, ты, Стэйша... Не прощать я научился. Прощаться. — Парень развернулся к ней спиной, помахал рукой и пошагал в сторону группки людей и пары драконов, что-то азартно обсуждавших и тыкавших пальцами в свои светящиеся планшеты.
— Сломался, Т'хеймушка... — Антрацитово-черный покачал головой, искренне сожалея и сочувствуя человеку. — Дрянь ты, Стэйша... Себялюбивая, напыщенная... Дай тьма и тебе на своей шкуре испытать...
Т'хейм миновал компанию, обошел блестящие на полу, словно ртутные, лужи и замер перед зеркальной стеной с одной-единственной кнопкой, словно для вызова лифта.
Я смотрел на его отражение, на его зеленые глаза и закаменевшие скулы, рассыпавшиеся по плечам, черные, вьющиеся волосы и...
Щелкнула кнопка лифта, предупреждая, что стенка сейчас отъедет в сторону, обнажая нутро кабинки и отражение исчезнет. Исчезнет, как тяжелый сон, после тяжкого разговора, когда все слова сказаны, камни брошены, корабли — затоплены. Мир вновь сжимается до предела одного тебя, сперва пробуя на изгиб, а потом, одним махом ломая об колено и отбрасывая твои обломки в разные стороны. И тогда ты понимаешь, что самоубийство — это не такой уж и плохой выход. А одиночество — не так уж и страшно. И осознавая, что все, что ты только что сказал самому себе — ложь. Что хочется жить. Хочется большой компании.
Только тебя нет. Ты — обломки.
Я увидел, как шевельнулись губы брюнета, складываясь в легкую улыбку человека, принявшего решение. Шевельнулись, говоря то, что я должен был сказать сам себе, уже давно:
"Сломался? Да вот... Хрен вам!"
Глава 11
— Осознание того факта, что ты — идиот, меня совершенно не радует. — Молодая женщина меланхолично разглядывала себя в зеркале трюмо, касаясь то вновь появившейся морщинки, то, через чур изогнувшейся, по ее мнению, брови. — Если ты — идиот, и ты — мой слуга, тогда кто я? Госпожа идиота — идиотка?!
Вжавшийся в простенок между кроватью и тумбочкой ребенок, чуть слышно всхлипнул и слизнул кончиком раздвоенного языка, кровь, сочащуюся из разбитой губы.
— Если я идиотка... Тогда какой мне прок от ма-а-а-а-аленького сученыша, разбивающего флакон духов и пачкающего своей поганой кровью костюмчик из паучьего шелка?! Проще избавиться и... — Женщина резко развернулась в сторону всхлипывающего малыша, щелкнула пальцами, и звонкая оплеуха звучно прокатилась по миленькому женскому будуару, освещенному ярко сияющими магическими шарами вдоль стен. — Громче!
Ребенок сжался в плотный комок, упрямо помотал головой, с тремя ярко-алыми гребнями и закусил губу.
Вновь щелчок пальцев и затылок маленького человечка, встретился со стеной, пятная ее своей сине-зеленой кровью, блестящей, словно в ней развели золотую и серебряную пудру, щедро присыпали мелко растолчёнными алмазами и сапфирами.
— Кейта, хватит! — Зеркало чуть плеснуло наружу своей блестящей поверхностью, выгибаясь изящным пузырем и демонстрируя золотую маску, с зелеными огнями-глазами, черным провалом рта, украшенного двумя рядами кристаллических зубов-клыков. — Он же просто ребенок! Из-за паршивых духов...
— Мой многомудрый, БЫВШИЙ муж... — Женщина насмешливо склонила голову, приветствуя золотое изображение. — Все никак не можешь снять мой подарок? Тебе идет.
— Кейта! — Маска вспыхнула огнями и... Вновь превратилась в маску, без всякой чертовщины. — Вижу, ты все еще сидишь в своем будуаре? И, ведь это был... Последний флакон твоих любимых духов, не так ли?
— Я ни в чем не нуждаюсь! — Гордый поворот головы не обманул зеленые глаза — их владелец слишком хорошо знал свою единственную любовь, до сих пор отлично чувствуя ее, даже через такое несовершенное творение магии, как зеркало. — И, я уже добилась определенных успехов, в отличии от тебя, рогоносца!
— Учитывая, что единственное существо мужского пола, рядом с тобой, еще не вошло в возраст полового созревания... А я ни в чем себе не отказываю... "Рогоношей" надо называться тебе, моя дорогая. А твоя маска, вот ведь какое странное дело, просто притягивает ко мне женское внимание, безотказно! Каждая вторая норовит ее с меня снять, даже не подозревая, что подпитывает меня своим азартом и целеустремленностью. Совсем как ты, пока не сошла с ума от ревности к Анасти и не убила невиновную, отомстив мне таким, весьма специфичным, образом. В прочем, твой отец все еще не верит в мою невиновность, но уже не отправляет армию "срыть это поганое королевство золотомордого убийцы", не посылает он больше и героев, на твое спасение... Совсем сдал старик. Ни армии, ни героев. Но, можешь не волноваться, Дорогая, тесть будет жить еще очень долго — мне дорога память о тех временах, когда посиделки с ним завершались далеко за полночь, и когда в моей постели меня дожидалось мое брюнетистое чудо, то заспанное, то пытливо горячее, отдающееся с прилежностью ученицы и страстью настоящей королевы...
Молодая женщина, вслушиваясь в так хорошо знакомые интонации родного и, на самом деле, очень любимого существа, внезапно для самой себя "поплыла", вспоминая те годы короткого счастья.
— Но, если она сейчас не придет в себя, — маска звонко хлопнула в ладоши, привлекая к себе внимание. — То, боюсь, мужская особь рядом с ней, так и не войдет в пору своего расцвета!
Подскочив с пуфика, как ужаленная, Кейта кинулась к ребенку, обмякшему в простенке.
— Да что ж... Ты дохнешь-то, как зимняя муха! — Ладони женщины полыхнули черными разрядами, кончики которых впились в замершую на выдохе, впалую грудь. — Дыши, сученыш! Не вздумай сдохнуть — все равно я тебя не отпущу, отродье, выкормыш, поганец...
С каждым ее словом, разряды обрушивались на детское тельце, встряхивали его, все сильнее и сильнее.
— Отпусти его, Кейта! — Потребовала маска, наблюдая за откровенным издевательством над умершим ребенком. — Это просто ребенок изалума, к тому же — не самый лучший экземпляр. То, что ты дала ему разум, он использовал самым лучшим образом — осознав себя — убил себя, признавая свою неполноценность!
— Идиот... — Женщина обернулась к зеркалу, с вызовом и ненавистью в глазах, мечущих молнии. — Я не могу дать разум, мой склеротичный, недалекий, тупой, супруг! Я призвала его из-за Окоема, дурень!
— Дура! — Выдохнула маска и зеркало разбилось на сотни мелких осколков, посыпавшихся на пол веселой радугой искр.
— Сама знаю... — Кейта устало плюхнулась на пол, не обращая внимания на осколки, на черный провал в раме, на вечную тьму за окном. — Сама знаю...
