Потерявший имя.
Этого никогда не было...
Но, если будет...
Содержание
Пролог
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 24
Глава 25
Глава 26
Глава 27
Глава 28
Глава 29
Глава 30
Глава 31
Глава 32
Глава 33
Глава 34
Глава 35
Глава 36
Эпилог
Пролог
Четыре апельсина, завернутые в полотенце, гарантированно выбивают дух из любого. Почти — любого. Некоторым может понадобиться второй удар, а кому-то и третий. На моем веку не было ни первых, ни вторых.
Подхватив полуразбитую камеру, воровато оглянулся и распростился с гостеприимными хозяевами этого прекрасного, по-южному светлого и просторного, дома.
В углу застонала молодая девушка, симпатичная и очень даже в моем вкусе — жгучая брюнетка, с выразительными чертами лица и ярко-голубыми глазами. Не валяйся неподалеку от нее опасная бритва, можно было и влюбиться, радуясь подобной красоте.
Вот только — дураков нет.
Да и я, пожалуй, поспешу покинуть эту прекрасную виллу, пока еще есть шанс унести ноги, успеть на свой самолет и сделать с его борта ручкой всей этой прекрасной Италии, в которую я попал благодаря своей работе, своей страсти, своему призванию.
Во всей Италии нет дураков шляться по трущобам, демонстрируя прекрасную, профессиональную камеру. Вот и меня не будет. Хватит. Теперь я от сопровождающих — ни на шаг! Все, надоело!
Как был, с полотенцем в одной руке и камерой — в другой, пробежал по пустым коридорам огромного дома, радуясь своей профессиональной памяти — запутаться в этих лесенках и коридорах можно было запросто! А вот бросать полотенце, которым я вытираю кровь... Уж и совсем глупость. Надеюсь только на то, что везли меня аккуратно, минуя дорожные камеры, а в самом доме, перекрещусь обеими лапами, камер быть не должно. Иначе ждет меня не всемирное признание, а Интерпол. А может быть и чего похуже.
Хотя, в принципе, что может быть хуже, чем прекрасная девушка, ласково поигрывающая опасной бритвой перед твоим носом?!
Выскочив из дома, легко пробежал по дорожке, выложенной красноватым камнем, нырнул в кусты и вылетел к стене из серого камня, высотой мне по пояс, высмотренной пару минут назад из окна комнаты, в которой меня оставили тет-а-тет с прекрасной сеньоритой.
Не будь у меня хорошего знакомого "рукомаха и ногодрыга", быть мне сегодня кормом для животных... Мелко наструганным, кормом.
Перевалился через забор и припустил вниз по асфальтовой дороге, стараясь не обращать внимания на то, что сердце готовиться выскочить из груди.
Метров через сто, свернул направо и уселся на милую скамеечку, нежно-розового цвета, в тени здоровенного дерева, до чьей породы, вот именно сейчас, мне не было никакого дела.
"Ушел"! — Стучалась в голове одна-единственная мысль.
Нет, мне не привыкать бегать — ноги длинные, язык — мерзкий, работа — вполне понятная. Я — Тележурналист!
И, по совместительству, тот самый дуралей, что умудрился вытянуть единственный выигрышный лотерейный билет, воспользовавшись новым чудом света — интернетом.
А еще — я только что сбежал, кажется, от итальянской мафии.
Сделав глубокий вдох-выдох, как меня учил "Его Величество Рукомах Единственный", снял свою желтую куртку, напрочь залитую моей кровью из разбитого носа, засунул в рукав полотенце, оставив апельсины на лавочке и, не спеша, поплелся вверх, параллельно той улице, по которой я только что бежал вниз, прочь от своих приключений.
Камеру, конечно, никто не починит...
А вот кассету, на которой уже две страны, две жизни, два человека — получат только через мой труп!
Ну, или, когда я выпущу в свет эту передачу, что резко вытолкнула меня на вершину Олимпа, своим размахом и легкой сумасшедшинкой.
Петляя по улочкам, все отчетливее и отчетливее чувствовал запах моря. Горячего. Соленого. Наполненного десятками тысяч тушек, отдыхающих, приехавших сюда со всего мира.
На очередной улочке, кривой и темной, зассаной хуже, чем наши памятники архитектуры, наткнулся на бочку, с полыхающим в ней, жарким пламенем.
Полотенце, куртка и обломки камеры полетели в огонь.
Битую морду, отсутствие аппаратуры и верхней одежды легко спишу на нападавших, а наличие кассеты...
Что-нибудь совру. Не в первой.
После Японии, мой "сопровождающий" верит всему, что бы я ему не сказал... Хороший он. Только — наивный. И вообще, все они — хорошие, только искренне считают меня идиотом.
Зато — не мешаются, находят интересующих меня, людей, договариваются о встречах, меняют оборудование, хоть и качая головой, при этом.
Обычное желтое такси, повинуясь взмаху моей руки, притерлось к бордюру.
— В аэропорт... — Я плюхнулся на мягкие чехлы заднего сидения. — За час успеем?
* * *
*
Как привлечь к себе внимание?
Сверхпрыжком с парашютом, из запредельных, облачных высот или и того выше — из темени космоса!
Произвести впечатление, молясь, чтобы не посмертно — очень круто, не скрою. Вот только... Тот, кто принял эту ошеломительную дозу адреналина, хоть раз... Кто сумел открыть глаза и закрыть распахнутый в крике рот... Кто убрал руку от кольца, разжав непослушные, сведенные судорогой пальцы...
Тому более нет нужды "производить впечатление" на тех, кто ползает по земле.
Мы понимаем, что мир — бесконечно маленький, точки — это машины. Пылинки — спешащие по своим делам люди.
А ты... Ты — над!
И — Точка!
Я любовался видом из иллюминатора, вновь и вновь отгоняя от себя совсем другие видения.
Серую массу перловой каши, клейкую, солоноватую и лопающуюся на зубах, приправленную растительным маслом, которое делают на соседнем заводе, по оборудованию оставшемуся году эдак в 46-47, тысяча девятьсот, разумеется...
Или вереницы битых и размороженных, теплиц...
Ледовую горку, на месте пятиэтажки...
И лица людей.
Хитрые, пустые, озаренные внутренним светом и скованные смертельным оскалом...
Мой мир лопнул, оставляя после себя квартиру, которую надо делить пополам, друзей, замерших в липком равновесии и нерешительности.
И мою идею...
Ведь людям нужен такой пустяк — капелька веры, толика чуда и пылинка правды: все в наших руках!
* * *
*
... — Ты хочешь сказать, что под этот бред подпишется хоть один здравомыслящий человек? — Моя "половинка" фыркнула, демонстрируя свое отношение к моей мечте. — Бред!
Пришлось закрыть блокнот, взять со стола пачку сигарет и отправится на балкон — покурить в тишине и покое, без уже осточертевшего вопля — закрой дверь, сквозняк!
Год и два, три... Идея движется тяжело, ниточки-стрелочки внутренних связей, пересекаются, разрезают друг друга и тут же сшивают крупными стежками мой сценарий.
Точнее — МОЙ СЦЕНАРИЙ!
Еще месяц-два и я его свяжу в толстый талмуд и отнесу знакомому, на набор и распечатку. Потом бухну на стол нашему продюсеру и... Если повезет.
А не повезет?
Переведу и отправлю...
И, будь, что будет!
Глава 1
Пронзительно синее небо.
Белые облака.
Вялые, словно корки съеденного на прошлой неделе арбуза, мысли.
Где-то, возможно, идет дождь.
Удары сердца отдаются в ушах и, кажется, что ходит ходуном земля.
Кровь приливает к мозгу, затем к ногам и все тело горит, словно в огне.
Ноют мускулы, в глазах иногда темнеет, но сердце упорно колотится: стук-стук, словно заставляя умирающий мозг додумать какую-то, очень нужную, мысль.
Тихий ветер, желтый песок, темно-зеленая вода, нежно ласкающая подошвы грубых, армейских сапог с высокими голенищами на шнуровке.
Тяжелый вздох и легкие обжигает горячий воздух...
Что-то подсказывает мне, что лежать на пляже, в это время, в одежде — не дело, но встать, раздеться...
Может, просто чуть-чуть сползти?
И тогда, набежавшая волна зальет ноги, перекатится через грудь и животворным ручьем омоет разгоряченное лицо...
Нет. Это тоже не выход...
Чуть-чуть приоткрыв глаза наблюдаю за небом: там, высоко, белые громады облаков плывут по своим незатейливым делам. Им до меня нет никакого дела. Да и мне — тоже...
Сколько может лежать под палящим солнцем человек? Час? Два? Двадцать минут?
Закрыв глаза, мрачно думаю о том, что-же будет дальше...
...Капли дождя упали на лицо и, словно живая вода, вернули...
Откуда?
Из сна?
Провала?
Или — тривиального обморока?
Жадно ловлю губами капельки дождя и смеюсь.
Нет, не смеюсь — Хохочу!
Хохочу от удивительного чувства жизни вокруг...
Раскат грома веселит меня еще больше; налетевший порыв ветра срывает пенные верхушки волн, бросает к ногам и, легко оттолкнувшись, я парю над песком, заливаемым приливом и дождем.
Кувыркнувшись, для пробы, устремляюсь вверх, к тучам, изрыгающим дождь и красивейшие зигзаги молний, а затем вниз, к бушующему морю...
Задеваю, нечаянно, камень и тот вдруг взрывается миллиардами разноцветных осколков, которые, замерев на мгновение, наперекор всем законам, взлетают вверх и висят, освещая море над камнем, частью которого они были...
Ну, вот и всё...
* * *
*
Огромный, на полстены, экран, сверкал яркими красками.
— Ну-с, начнем, пожалуй? — Монтажер глупо ухмыльнулся.
... За окном уже давно висит ночь и в тихом шелесте снега слышится музыка, далекая и нежная.
Экран наполнен бесконечной вереницей кадров — студия в работе:
— Нет! Не этот, следующий... Ага...
— Сколько еще?
— Хватит и повеситься, и замотаться...
— Прекратить балаган! — Это режиссер.
"Зверь-баба, ну да ничего — к утру спечётся, а там мы все сделаем, по-моему!"
Монтажер, с темными кругами под глазами тянется к сигаретам.
— Ну ты и задал задачку... А ведь, черт побери, красиво получается!
— Ага. Слушай, а если без "компрессии"?
— А если без советов? — Монтажер злобно вбил сигарету в пепельницу. — Тащи еще кофе. Будем дальше делать...
Внезапно студию залил яркий свет.
Журналист и монтажер зажмурились и тихо, сквозь зубы, выматерились: "настраивай теперь этот чертов экран, по новой!"
— А, вот Вы чем здесь занимаетесь... Ну, извините, что помешал! — Продюсер студии, мило улыбаясь, выключил свет и закрыл за собой дверь.
Выждав пять минут, оба потянулись за сигаретами.
— Можно подумать, этот... Не знает, что завтра...
— Сегодня.
— ... Сегодня, в 22.00 — эфир!
— Он знает. Потому и волнуется. Это первая передача, такого типа...А ее еще копировать, цифровать...
Журналист в ответ только вздохнул. Яркие огоньки сигарет описывали грациозные дуги, то угасая, то разгораясь.
— Хотелось бы мне знать, где он шунгОвый экран раздобыл?
— Мама, на Рождество, подарила. — Предположил монтажер и внимательно посмотрел на кресло у стены, в котором, откинув голову на высокую спинку, спал режиссер.
— Всё. Спеклась. — Констатировал факт журналист и загасив окурок, встал с тихо скрипнувшего стула. — Надо цвет вернуть...
Монтажер потянулся, что-то переключая на пульте.
— Минут семь делать по новой?
— Нет. Секунд сорок. Повезло: ждал, что ты за кофе пойдешь, закрепил...
— Слушай... Ты настраивай, а я, эту... В "КО" откачу. А то, сопит, отвлекает...
— Давай, — согласился монтажер.
— И, кофе, не забудь! — Шепотом крикнул он вдогонку.
Через минуту дверь тихо скрипнула, журналист рыбкой-угрем скользнул внутрь и торжественно водрузил кофейник на заляпанную столешницу, рядом с двумя кружками, мельком глянул на часы и устало опустился на стул.
— Минус сорок секунд, со слов "Хорошо ли это..." — Монтажер поправил растрепанную, взмокшую прическу и махнул рукой, давая отмашку.
— ... Хорошо ли это? Плохо ли? Решать не нам. Каждый делает то, что умеет лучше всего. Люди, о которых мы Вам рассказываем — разные. Но, объединяет их одно — Жажда Жить, стремление жить так, как живут здоровые люди, жить среди людей... Давайте вспомним "Повесть о Настоящем Человеке" и поклонимся низко тем, кто имеет огромную волю к победе...
— ...Отлично... Нам с тобой, за эту передачу, отвалят кучу "комплиментов"!
— Брось, Витя... Тебе, может быть — да. Мне — вломят по первое число, за то, что мало рекламных пауз... Или еще за что-нибудь...
— Зато: три месяца по командировкам! Заграничным!
— Ага. Из ЮАР в Корею, которая Северная. Из Кореи — в Германию и так почти тридцать стран. — Журналист устало потер виски. — И почти три года подготовки. Три года полунищего существования...
— И, как результат — двухчасовая передача, в прайм-тайм, по всему миру! Во всех часовых поясах! На всех языках!
— И седые волосы, когда выходишь из госпиталя или больницы, для детей-сирот... Нашей долбанной стране крупно повезло, что Наступающий год, провозгласили "Годом Человека"! Иначе, не было бы этой передачи в прайм-тайм, по всем каналам...
— Эк ты раскис... Ничего, доделаем — напьешься... Враз соберешься!
— Уже собрался. Даже билеты взял, на самолет до островов. До тех самых, где эта передача показываться не будет. Стоп-стоп! Далеко замотал... Назад, до нуля сорока трех.
— Это что — Германия?
— Швеция. Последняя четырехминутка.
— Сколько там?
— Без пяти восемь. Все, Витя. Теперь этот "кусок моря" и — "ключи на старт"!
— А ты знаешь... Передача-то не веселая...
— "Тихая печаль наполняет комнату.
В голове туман и приходит боль.
Осень отшумевшая, золотой листвой." — Тихо продекламировал журналист.
— Ага. "Тупой и гнутый нож,
Пирог, исчезнувший в ночи.
Вокруг тебя обман и ложь,
Поди, хоть что-то разбери..."
Дружный взрыв хохота был прерван внезапно открывшейся дверью:
— А! Сволочи! Кто из Вас догадался устроить меня в а-а-а-апчхи, апчхи, в аппаратной?! Там же дубак!
Громкий хохот потряс стены "монтажки".
Разгневанная подобным обращением, режиссер схватила кофейник и обнаружив, что он пуст, злобно выскочила в коридор.
— Тыбыдын, тыбыдын... — Грустно, сквозь смех, сказал монтажер, отбивая пальцами такт.
— Тыбыдец! — Весело закончил журналист и в этот момент, в коридоре раздался грохот.
— Хорошо хоть кофейник железный! — Плача от смеха и сползая со стула, добавил он.
— Пойди, глянь, цела она там? — Внезапно обеспокоился Витя.
С "нежной" улыбкой на устах, журналист вышел из студии, и, сделав буквально пять шагов, наткнулся на валяющийся стул. Зашипев от боли, он нащупал выключатель и включил свет: режиссера не было, только в углу, возле решетки, темнела кучка кофейной гущи.
"Ну, хоть не убилась и то ладно..." — Решил он про себя и поспешил вернуться в "монтажку".
— Слушай... А ты где снимал этот берег?
— А я его не снимал. Мне подарил его один человек... Ему очень понравилась идея, и он попросил закончить передачу этими кадрами.
